Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман

кивал.

За то греху чревоугодия

совсем не враг я, а напротив,

что в нем есть чудная пародия

на все другие страсти плоти.

Я люблю, когда грустный некто

под обильное возлияние

источает нам интеллекта

тухловатое обаяние.

Мне жалко всех, кого в азарте

топтал я смехом на заре —

увы, но кротость наша в марте

куда слабей, чем в октябре.

Восхищенные собственным чтением,

два поэта схлестнули рога,

я смотрю на турнир их с почтением,

я люблю тараканьи бега.

Стихов его таинственная пошлость

мне кажется забавной чрезвычайно,

звуча как полнозвучная оплошность,

допущенная в обществе случайно.

Гетера, шлюха, одалиска —

таят со мной родство ментальное,

искусству свойственно и близко

их ремесло горизонтальное.

Снимать устав с роскошных дев

шелка, атласы и муары,

мы, во фланель зады одев,

изводим страсть на мемуары.

Настолько он изношен и натружен,

что вышло ему время отдохнуть,

уже венок из лавров им заслужен —

хотя и не на голову отнюдь.

Читатель нам — как воздух и вода,

читатель в нас поддерживает дух;

таланту без поклонников — беда;

беда, что у людей есть вкус и слух.

В похмельные утра жестокие

из мути душевной являлись

мне мысли настолько глубокие,

что тут же из виду терялись.

Почувствовав тоску в родном

пространстве,

я силюсь отыскать исток тоски:

не то повеял запах дальних странствий,

не то уже пора сменить носки.

Он талант, это всем несомненно,

пишет сам и других переводит,

в голове у него столько сена,

что Пегас от него не отходит.

Ругал эпоху и жену,

искал борьбы, хотел покоя,

понять умом одну страну

грозился ночью с перепоя.

Беспечный чиж с утра поет,

а сельдь рыдает: всюду сети;

мне хорошо, я идиот,

а умным тяжко жить на свете.

Глупо думать про лень негативно

и надменно о ней отзываться:

лень умеет мечтать так активно,

что мечты начинают сбываться.

Пот познавательных потуг

мне жизнь не облегчил,

я недоучка всех наук,

которые учил.

Глупо гнаться, мой пишущий друг,

за читательской влагой в глазу —

все равно нарезаемый лук

лучше нас исторгает слезу.

Он воплотил свой дар сполна,

со вдохновеньем и технично

вздувая волны из гавна,

изготовляемого лично.

Нет, я на лаврах не почил,

верша свой труд земной:

ни дня без строчки — как учил

меня один портной.

Жили гнусно, мелко и блудливо,

лгали и в стихе, и в жалкой прозе;

а в раю их ждали терпеливо —

райский сад нуждается в навозе.

Меня любой прохожий чтобы

помнил,

а правнук справедливо мной гордился,

мой бюст уже лежит в каменоломне,

а скульптор обманул и не родился.

ТРЕТИЙ

ИЕРУСАЛИМСКИМ ДНЕВНИК

1995

Я лодырь, лентяй и растяпа,

но в миг, если нужен я вдруг —

на мне треугольная шляпа

и серый походный сюртук.

ВСЕ, КОНЕЧНО, МЫ БРАТЬЯ

ПО РАЗУМУ,

ТОЛЬКО ОЧЕНЬ КАКОМУ-ТО

РАЗНОМУ

Наш век имел нас так прекрасно,

что мы весь мир судьбой пленяли.

а мы стонали сладострастно

и позу изредка меняли.

По счастью, все, что омерзительно

и душу гневом бередит.

не существует в мире длительно,

а мерзость новую родит.

Вовек я власти не являл

ни дружбы, ни вражды,

а если я хвостом вилял —

то заметал следы.

Сейчас полны гордыни те,

кто, ловко выбрав час и место,

в российской затхлой духоте

однажды пукнул в знак протеста.

Вор хает