Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Недолго, однако, ликовали наши военачальники. Люди опытные, много повидавшие, они хорошо знали некоторые практические истины, в том числе и такую: как ни «обрабатывай» снарядами и бомбами заранее подготовленную оборону противника, как ни круши артиллерией и авиацией его рубежи, все равно какое-то количество обороняющихся, хотя бы треть, спасется в землянках, в блиндажах, в капопирах, в дотах и, малость очухавшись, встретит наступающие войска огнем. А из тыла подойдут подразделения для контратак. Но на этот раз ничего подобного не наблюдалось.

Наши наступающие части шли за огневым валом артиллерии, преодолевая различные трудности, однако это были трудности не первостепенные, а особого рода. Дымилась выжженная реактивными снарядами земля, исполосованная траншеями и ходами сообщений, изрытая воронками. Преодолевали остатки заграждений из колючей проволоки, разметанные нашими снарядами, многочисленные минные поля. Но это сопротивление, так сказать, пассивное, активного же противодействия почти не было. Кое-где давали знать о себе отдельные очаги, огрызаясь пулеметными очередями или огнем пушек небольшого калибра, их сразу подавляли. А серьезного, организованного сопротивления не было. Почему?

Обстановка прояснилась ближе к полудню. Наступающие войска, преодолев первую и вторую оборонительные полосы противника, продвинулись на разных направлениях от шести до восьми километров, то есть прошли расстояние от исходных рубежей до Зееловских высот, до длинной гряды, господствовавшей над окружающей местностью: за этой грядой с крутыми склонами, труднодоступными для танков, начиналось плато, простиравшееся до Берлина. Вот на эту стену, насыщенную всеми видами вооружения и практически не пострадавшую при мощной артиллерийской подготовке, наткнулись наши бойцы. Попробовали проломить с ходу — не получилось. Подтянули вторые эшелоны, опять принялись атаковать — результат тот же. Губительный встречный огонь, большие потери. А наши артиллеристы не видели позиций противника за гребнем высот, стреляли «по площади», что дает, как известно, малые результаты.

Каким же образом мы обмишулились?.. Немцы, безусловно, предполагали, что скоро мы начнем наступление на Берлин. Но когда? Как отразить штурм русских? — вот над чем размышляли гитлеровские генералы. Есть известное правило: активная сторона за некоторое время до начала операции проводит по всей линии пробные атаки, так называемую разведку боем, дабы уточишь линию вражеской обороны, выявить состав сил, засечь огневые точки, определить цели для своей артиллерии. Так было и в этот раз. Но Жуков, да и командующие армиями, — все они «переборщили» от избытка имевшихся у них возможностей. Разведка боем началась в полосе четырех армий 14 апреля, то есть за двое суток до общего наступления. Пошли вперед не взводы, не роты, а целые батальоны с саперами, с танками непосредственной поддержки пехоты. При сильном артиллерийском прикрытии. И таких батальонов, а точнее боевых групп, было более тридцати. Они не только «вскрыли» первую полосу немецкой обороны, но в некоторых местах вклинились во вражеские позиции.

Немецкое командование сделало соответствующие выводы. Если только в разведку боем брошены такие силы, так интенсивно работает артиллерия, то каков же будет сам штурм? И под покровом ночи, под прикрытием туманов оттянуло значительную часть людей и техники с передовых линий на тыловой рубеж, в заранее подготовленные укрепления на Зееловских высотах. Так что наш эффектный мощный удар в ночь на 16 апреля был нанесен почти по пустому месту. Наши войска без особого труда вышли к высотам и, наткнувшись на жесткое сопротивление, ввязались в кровопролитные бои, грозившие стать затяжными. По существу, штурм требовалось организовывать заново: выявлять систему вражеского огня, подтягивать резервы, выдвигать артиллерию, подвозить боеприпасы…

Во второй половине дня Георгий Константинович Жуков, проанализировав ситуацию, сообщил Сталину по телефону ВЧ о том, что обстановка усложнилась. Однако доклад его звучал довольно оптимистически: немцы, мол, бросили из Берлина на Зееловские высоты крупные подкрепления, нам выгоднее перемалывать живую силу противника в полевых условиях, а не в городских укрытиях… Может, оно и так, но были утрачены внезапность и темп, поставлен под угрозу замысел операции. Да и сам Жуков в следующем докладе об относительной вышеупомянутой выгоде уже не говорил, сообщив о том, что сегодня, 16 апреля, прорвать Зееловский рубеж не удастся. Но завтра — обязательно.

Я видел, как нарастает раздражение Сталина, несколько раз пытался отвлечь его, порадовать успехами наших войск на других участках советско-германского фронта. Не помогало. И тогда поздно вечером, незадолго до ночного итогового доклада начальника Генштаба, я позволил себе обратиться к Иосифу Виссарионовичу с просьбой не давить на Жукова, не торопить его, а главное, не ставить в пример маршала Конева, который, не имея перед собой столь сильной группировки, как Берлинская, выполнил план: прорвал вражескую оборону и вывел свои армии на оперативный простор.

— Опасаетесь, что это слишком уязвит нашего Наполеона Македонского? — сразу понял Иосиф Виссарионович. — Он загорячится, сорвется, наделает глупостей?

— Вы же знаете его самолюбие, его характер. Он пойдет на все, чтобы быть первым.

— Хоть на еже, но сверху, — проворчал Сталин.

— Он ни с чем не посчитается и пойдет напролом.

— Жуков уже сорвался, — резко двинул правой рукой Сталин. — Он бросил на Зееловские высоты танковую армию Катукова. В лоб на крутые склоны, на минные поля, на противотанковые препятствия…

Это было новостью для меня: Георгий Константинович решился на крайнюю меру! Гвардейские танковые армии Богданова и Катукова должны были стремительно развивать наступление на Берлин лишь после того, как пехота проложит им путь, взломав вражеские рубежи… Находясь в некотором смятении, я все же сделал еще один шаг для того, чтобы предотвратить взрыв негодования Иосифа Виссарионовича, последствия которого были бы непредсказуемыми. Напомнил:

— В ночь на второе апреля, подписывая директиву Ставки о проведении Берлинской операции, вы заявили Жукову и Коневу: «Действуйте, как считаете нужным, на месте видней». То же самое вы повторили в телефонном разговоре с Жуковым в ночь на четырнадцатое апреля.

— Николай Алексеевич, а вы, оказывается, буквоед и начетчик… Каждое лыко в строку.

— А Верховный главнокомандующий не мальчик, который может бросать слова на ветер, — парировал я. — Вы полностью развязали Жукову и Коневу руки, доверив им принимать решения по собственному разумению, и сейчас главное — не мешать им, не вносить сумятицу.

— Даже так… Совсем без Верховного?

— Сами разберутся, сами исправят. Им ведь действительно на месте видней, чем отсюда, из Москвы.

Меня поддержал генерал Антонов, явившийся с итоговым докладом. События в общем-то развивались довольно успешно. Застрял Жуков, зато Конев продвинулся вперед, и теперь его танковые объединения можно было перенацелить на подступы к Берлину с юго-востока и с юга. Расстояние, правда, великовато, но перед 3-й и 4-й гвардейскими танковыми армиями генералов Рыбалко и Лелюшенко не было крупных вражеских сил и укрепленных рубежей. Сталин распорядился такой поворот произвести. И вроде бы успокоился. Присутствие уравновешенного, рассудительного Антонова, как и его предшественника по Генеральному штабу Василевского, всегда действовало на Иосифа Виссарионовича положительно. Последовавший затем телефонный разговор с Жуковым оказался вполне нормальным, хотя и не без колкостей.

— Товарищ Жуков, при разработке плана операции вы докладывали, что вашему фронту противостоит миллионная группировка.

— Так точно, товарищ Сталин. Но за прошедшее время она выросла тысяч на двести, в основном за счет фольксштурма.

— Если не изменяет память, вашему фронту было подано семь миллионов снарядов.

— Так точно. Семь миллионов, сто пятьдесят тысяч выстрелов.

— Значит, примерно по семь на одного немецкого вояку. Насколько я знаю, за сутки вы использовали миллион снарядов.

— Больше, но еще не подсчитано.

— Значит, если вы будете стрелять такими темпами и продвигаться с такой же скоростью, как сегодня, вам потребуется шесть-семь дней, чтобы достигнуть только окраин Берлина. Чего при этом не останется? Ни одного снаряда у вас или ни одного немца перед вами, на каждого из которых вы израсходуете по семь снарядов, не считая мин, авиабомб, патронов…

— Не беспокойтесь, всего хватит, — резко ответил Георгий Константинович. — И снарядов, и уж немцев тем более.

— А вы не сердитесь, вы лучше подумайте над этой арифметикой, — посоветовал Сталин и не удержался, подчеркнул уже известную Жукову новость: — Чтобы вам было легче, мы поворачиваем с юга на Берлин танковые армии от Конева… Желаю успеха…