Тайный советник вождя - Владимир Успенский

— Тогда не будем терять время, — ответил майор.

У него предусмотрительно подготовлен был подъемный кран и необходимые материалы. Осмотрел все четыре шплинта. Нет, к ним не подступишься. Однако до гаек, через которые проходили шплинты, можно было дотянуться ключом. Деменков выбрал гаечный ключ помассивней, хоть и не без труда, но зацепил гайку, чтобы «срубить» ее вместе со шплинтом.

— Вы не знаете нашу сталь, она не поддастся, — сказал шеф-пилот.

Николай Иванович только усмехнулся в ответ: он-то не знает?! Слабое представление у служителя «Священной коровы» о русских авиаспециалистах, три с половиной года ремонтировавших, восстанавливавших самолеты в условиях войны, то есть почти без всяких условий: в аэродромных походных мастерских, в разрушенных цехах, а то и просто в сараях, в колхозных кузнях. Искалеченные машины вновь превращались в полноценные летательные аппараты, в истребители и бомбардировщики. Чего стоила одна лишь битва за господство в воздухе в 1943 году над «Голубой линией» — над Кубанью, над Таманским полуостровом, над Керчью! Бои непрерывные, на истощение, на полный моральный и физический износ, на уничтожение. Лучшие летчики и с той, и с другой стороны плюхали на аэродромы искореженные, иссеченные снарядами и пулями обгорелые груды металлолома. Из них, из ничего, опять делали самолеты и отправляли навстречу противнику. И пересилили, одолели немецких асов, немецкую технику, добились-таки перелома, превосходства над вражеской авиацией.

Довелось Деменкову восстанавливать не только ниши МиГи, Илы и Яки, но и машины самых разных конструкций, в том числе и заокеанские с такими устрашающими названиями, как «Томагавк» или «Аэрокобра». Ну, названиями-то немцев не запугать, а сами машины, присланные нам, оставляли желать много лучшего, наши летчики всячески открещивались от них, предпочитая отечественные истребители и штурмовики. Ироническую песенку кто-то сложил:

Аэрокобра — чудесная машина,Аэрокобра — вся в тумблерах кабина,Аэрокобра — механики кругом,Моторчики завоют, как сумасшедший дом.

В бою простой, надежный самолет гораздо предпочтительней шумного «сумасшедшего дома». А вот транспортные «дугласы» и тяжелые бомбардировщики у американцев были хорошие, тут ничего не скажешь.

Деменков примерился. Тяжелый удар по гаечному ключу был точным и резким, шплинт снесло словно острейшей бритвой. И никаких зазубрин или царапин, никаких повреждений возле него. То же самое произошло и с тремя другими шплинтами. Остальное, как говорится, было делом техники, в данном случае делом наших и американских авиатехников. Один мотор сняли, другой поставили. Затем, как положено, опробовали все двигатели, «вывели на режим», взлетели. Сделав несколько кругов над аэродромом, «Священная корова» приземлилась. И — никаких замечаний.

В пять ноль-ноль майор Деменков доложил командующему авиацией Черноморского флота о том, что самолет американского президента готов и испытан. Задержки не будет. Сообщение стремительно полетело вверх по инстанциям, вызывая облегчение и удовлетворение у должностных лиц. Обрадован, доволен был сам президент Рузвельт. Настолько доволен, что пожелал перед вылетом увидеть умельца и лично поблагодарить его. Николай Иванович едва прилег после бессонной ночи, как его подняли на ноги, посадили в автомобиль.

Русский майор Деменков оказался последним военным человеком, который удостоился рукопожатия и благодарственных слов великого американского президента. Вскоре после возвращения Рузвельта на родную землю у него обострилась застарелая болезнь и он скончался, к глубокому огорчению не только соотечественников, но и тех, кто ценил и уважал его, как ценил и уважал Иосиф Виссарионович Сталин.

Во время Ялтинской конференции и после нее Иосиф Виссарионович впервые за всю войну заметно отодвинулся от непосредственного руководства ходом боевых действий. А если выразиться точнее, перестал вникать в многочисленные детали-подробности. Осуществлял общее руководство, что вообще-то и положено Верховному главнокомандующему. Причины понятны. Магистраль проложена, ближайшие станции обозначены, опытные исполнители проинструктированы: пусть действуют сами, а если собьются с пути или застрянут — поправим, подскажем. Сталин в значительной степени жил уже тем, что будет потом, после Берлина, после капитуляции Германии. В военном отношении — ликвидация очага войны на востоке, где Япония держала под ружьем более 7 миллионов солдат и офицеров, успешно противостоявших нашим союзникам. 30 тысяч боевых самолетов и около 500 боевых кораблей защищали подступы к островной державе. А у нас создавалось Главное командование советских войск на Дальнем Востоке, возглавлял которое, пока еще неофициально, уважаемый маршал Александр Михайлович Василевский, недавно оставивший пост начальника Генерального штаба, но введенный в состав Ставки Верховного Главнокомандующего.

5 апреля 1945 года Советское правительство заявило о денонсировании пакта о нейтралитете между Японией и СССР. Это был не просто дипломатический шаг, подтверждавший верность союзническому долгу. Сталин пустые угрозы не расточал, в мире знали обоснованность его заявлений, за ними обязательно стояли конкретные поступки, при необходимости тщательно скрываемые, но всегда весомые. Словоблудием воздух не сотрясал. В том же апреле маршал Василевский прямо с заводов отправил на восток более 600 новейших танков, для замены там устаревшей техники. Наши войска еще сражались на Одере, а четыре общевойсковые армии, высвободившиеся в Прибалтике и на других участках, уже грузились в эшелоны, отправлявшиеся через всю страну на Амур и к берегам Тихого океана.

Быстро нарастало количество новых, полумирных и мирных забот. Развертывалась весенняя посевная, особенно трудно проходила она в освобожденных районах, где поля надо было очищать от мин и осколков, от неразорвавшихся боеприпасов, захоранивать останки погибших. Везде нехватка рабочих рук, почти полное отсутствие сельскохозяйственных машин. Не успели вернуть с фронта к посевной хотя бы часть мужчин пожилого возраста, теперь надеялись демобилизовать их к уборочной.

С востока на запад возвращались на руины и пепелища промышленные предприятия, оставив в районах эвакуации созданные там и обосновавшиеся заводы и фабрики. Где брать специалистов, сырье, энергию, стройматериалы, транспорт?! Захлестывала лавина дел! И ведь справлялись. У того же Сталина при всех военных, экономических, политических заботах хватало сил и интереса самому заниматься созданием будущего киногорода — студии Мосфильм, закладкой большого Ботанического сада в Останкино… На восторженном победном подъеме жила страна, Иосиф Виссарионович сетовал лишь на то, что в сутках всего двадцать четыре часа, к тому же пять приходится тратить на сон, чтобы не выдохнуться, не потерять рабочую форму. Ему ведь шел шестьдесят шестой.

Успехи поднимали настроение, нивелировали усталость, накопившуюся в тяжелые военные годы: забывался возраст, отметались болезни. Иосиф Виссарионович даже внешне помолодел, хотя, конечно, стал уже совершенно седым. И весна взбадривала. Состояние у Иосифа Виссарионовича было очень хорошее, на редкость ровное, он шутил, охотно воспринимал шутки других, чаще и без внутренней напряженности общался с новыми для него людьми, и это не было ему в тягость. Его добродушие или даже великодушие возросло до такой степени, что он способен был прощать не только оступившихся сотоварищей, но даже и врагов нашей державы. Столь раскованным и уверенным он, пожалуй, не чувствовал себя никогда раньше и не будет, к сожалению, чувствовать потом. Победная весна, победный год — это время его самого высокого взлета. Нашего взлета. Поскольку и я, под влиянием тех же обстоятельств, помолодел и взбодрился не менее, чем Иосиф Виссарионович, и как-то само собой вернулась прежняя надобность (и возможность) моего присутствия там, где Сталину нужен был «свой глаз». Без всяких возражений с моей стороны. Я опять, как в первый, самый трудный период войны, готов был к любым поездкам, но теперь уже не только в силу необходимости, а даже из-за собственного интереса, не считаясь с возрастными трудностями (простите, но меня «растрясало» в дороге), со всевозможными опасностями. Разве откажешь себе в удовольствии стать свидетелем величайших исторических событий?! К примеру — не каждое десятилетие и даже не в каждый век русские войска берут немецкий город Берлин. Году этак в 1750-м, во время Семилетней войны, генерал-фельдмаршал Шувалов изрек: «Из Берлина до Петербурга не дотянуться, но из Петербурга до Берлина достать всегда можно!» — и с такими словами принял ключ от поверженного населенного пункта. Ну, насчет ключа от городских ворот, преподнесенного на бархатной подушечке, мы надежд не питали — не та эпоха, но стать очевидцем издыхания самой бесчеловечной в истории империи — это, согласитесь, такое событие, ради которого можно рискнуть и здоровьем, и самой жизнью. Впрочем, о жизни, как и большинство людей, привыкших к войне, я не особенно-то и думал — дело случая. Здоровьишко бы не подвело.