Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

— Свет меня не беспокоит.

— Он мешает мне. А тебе нужно быть со мной, чтобы я могла показать тебе путь в дальнее место. Мы думаем, что завтра падет один из старейших. И тогда магия проснется, и она будет в ярости. Нам всем лучше укрыться от ее гнева.

— Я не могу пойти с тобой завтра, Оликея. Я обещал моему другу, что навещу его в Геттисе. Я должен сдержать обещание.

— Нет. — Она покачала головой. — Завтра туда придет смерть. Тебе будет грустно это видеть. Пойдем со мной.

Каждое произнесенное Оликеей слово вонзалось в меня, точно булавка, возвращая к другой жизни и ее опасностям. Пока я оставался с ней, ублажая плоть, мои друзья находились под угрозой.

— Ты была там? — спросил я ее. — Когда твой народ исполнял танец Пыли, ты была там, сея болезнь?

— Конечно, я там была, — прямо ответила Оликея, без стыда и сожалений в голосе. — Ты видел меня, когда я выходила из города. Я думала, ты пойдешь со мной, но потом увидела с тобой ее. И я ушла.

Я поднял ее руку, лежащую у меня на груди, и посмотрел на нее:

— И этой рукой ты бросала пыль, которая заражает людей чумой?

Она высвободила руку, подняла ее, развернув ладонью вверх и расслабив пальцы, и тряхнула ею.

— Это веяние. Пыль летит, как хочет, и опускается, где пожелает. Кто-то идет ее путем, другие — нет. Из тех, кто идет ее путем, одни пересекут мост, другие — нет. Кто-то послужит магии: они перейдут мост, но вернутся к нам, на время, посланцами из дальних мест. Наш народ считает таких людей достойными дерева. Они врастают корнями в один мир, а ветви протягивают в другой. Они остаются среди нас и растут, и вместе с ними растет мудрость. Вы хороните своих мертвых, чтобы они гнили в земле, как будто не заботитесь о мудрости мира. Вы не обращаете внимания на посланцев, которые возвращаются к вам, и хороните их под землей. Мы пытались помочь вам стать мудрее. Мы даже пробовали дать некоторым вашим людям деревья, чтобы их мудрость могла расти, но ничего не получалось. Деревья не хотели расти, или кто-то вроде тебя приходил, отрывал их от дерева и швырял обратно в дыру в земле, где они и сгнивали, словно дрянное зерно.

Я сидел совершенно неподвижно. Оликея вытащила еще один лист лилии из корзинки, завернула в него оранжевый корень и передала мне. Я рассеянно взял угощение из ее рук. Я почти понимал, о чем она говорит, и то, что я понимал, пугало меня. Оликее же явно нравилось рассуждать.

— Немногие, очень немногие вроде тебя, — она любовно похлопала меня по животу, — проходят через веяние иначе. Никто не знает, почему пыль изменяет тебя. Возможно, это не она тебя изменяет, но ты уже изменился так, что пыль не может на это повлиять. Великие могут пересекать мост по многу раз, а потом возвращаться и оставаться среди народа. — Она пожала плечами. — Может быть, причина в том, что магия знает тех, кто принадлежит ей. Об этом можно размышлять иногда, когда сон не идет к тебе. Однако об этом не стоит тревожиться, поскольку не важно, понимаешь ты это или нет. Магия знает все, что нужно. И мы можем этим удовлетвориться.

Она говорила негромко и убежденно, словно такова философия жизни. А для меня это звучало как оправдание для истребления ни в чем не повинных людей. Я внезапно почувствовал отвращение к себе — как я мог предаваться животному наслаждению, когда в Геттисе мужчины, женщины и дети уже начинают сгорать от болезни, которую принесла им Оликея.

— Возможно, тебя это удовлетворяет, но меня — нет. — Я перекатился на живот, оттолкнув ее в сторону, и она раздраженно заворчала. Я подтянул к себе колени, а потом поднялся на ноги. — Я ухожу, Оликея, и никогда не вернусь к тебе. Я больше не смогу быть с тобой. Я не могу принять то, что ты сделала с моим народом в Геттисе.

— Что я сделала? Ты считаешь это моим деянием? Это деяние магии. И возможно, это в большей степени твое деяние, чем мое. Быть может, о гладкокожий великий, если бы ты охотнее следовал зову магии, до этого бы не дошло! — Она вскочила на ноги и встала напротив меня. — Если бы ты выполнял веления магии, захватчики уже вернулись бы на свои земли. Ты должен был отправить гладкокожих обратно, на их земли. Джодоли ясно видел это. Мы все видели. Именно на это тебя направляла магия. И мы ждали, мы все ждали, а я пыталась взрастить твое могущество, но всякий раз ты убегал прочь, и отказывался, и отвергал его. Джодоли смирил себя, чтобы показать тебе опасность, которая угрожает старейшим деревьям. Он объяснил это тебе всеми способами, какими можно объяснить. Все думали, что, своими глазами увидев угрозу старейшим деревьям, ты наконец проснешься и исполнишь свой долг. Но они дрожат и качаются, и завтра один из них падет, и его больше не будет! Завтра мы лишимся древнейшей памяти нашего народа. Из-за захватчиков. Из-за того, что они хотят устроить дорогу для своих лошадей и фургонов, чтобы попасть туда, куда им прежде не было нужно. Они говорят, для нас так будет лучше, но откуда им знать, что хорошо для нас, если они уничтожают самое лучшее, что у нас есть? Мы дали им ощутить наши страдания. Мы дали им ощутить наши страхи. Но они слишком глупы, чтобы просто уйти. Значит, их придется прогнать более жесткими мерами. Как можно в этом сомневаться? Но ты, о, ты смотришь на захватчиков, которые живут короткие жизни, известные только им самим, ты смотришь на людей без деревьев и говоришь: «О, позвольте им остаться, позвольте срубить предков, не подвергайте их испытанию веянием, позвольте им быть». И почему? Быть может, они мудры, добры или велики сердцем? Нет. Лишь потому, что они похожи на тебя!

— Оликея, они мой народ. Они так же дороги мне, как твой народ тебе. Почему ты не можешь это понять?

Она недоверчиво надула щеки:

— Что понять? Они не народ, Невар. Они никогда не станут народом этих мест. Они все должны уйти, вернуться в свои земли, и тогда все снова будет так, как должно быть. Конечно, если не считать того, что «твой народ» пробил дыру в своде листьев и украл у нас старшего из старейших. Но это тебя совсем не заботит! Неужели ты скажешь то,