Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков

Ирпень и завязали бой в укрепрайоне. Еще шаг — и они в столице. Но гитлеровцев встретили на переднем рубеже курсанты Киевского артиллерийского училища, а также подразделения нашего полка НКВД. Да... Это был трудный бой. Но врагу пришлось отступить.

Послышался шум приближающегося к полустанку поезда, идущего с востока. Задрожала земля. Капитан умолк.

Паровоз, не сбавляя скорости, дал короткий сигнал, обдавая клубами пара стоящую у полотна девушку с зеленым флажком в руке. Когда она появилась на полустанке — никто из бойцов не заметил. Оказывается, она приехала из Нежина на дрезине вместе с капитаном, только сошла раньше, чтобы осмотреть путь.

На платформах, замаскированных зелеными ветками, стояли орудия, тягачи, автомашины. В конце эшелона показались теплушки с раскрытыми дверьми. Облокотясь на тесовые брусья, в дверях стояли бойцы, веселые, бодрые от рассветного холодка. Заметив капитана с группой красноармейцев, они заулыбались, замахали руками.

— Подкрепленье к Киеву едет, — сказал с гордостью Буряк, когда скрылся за поворотом последний вагон и утих грохот поезда, — не видать Гитлеру нашей столицы, как своих ушей...

Взбив лихо пилотку, подтянув потуже пояс, к девушке-железнодорожнице подбежал Хайкин:

— Доброе утро! Разрешите представиться — Яков Хайкин, красноармеец энской части. Позвольте узнать, как вас зовут?

— Галя.

И девушка улыбнулась такой милой улыбкой, так посмотрела искристыми глазами на Якова, что тот растерялся, и вся его напускная бравада куда-то сразу исчезла. Он смущенно протянул девушке руку и почувствовал, что краснеет под ее взглядом.

В это время дверь будки раскрылась, и оперуполномоченный Роскин позвал капитана Буряка к себе. Едва тот скрылся в домике, бойцы почувствовали себя свободнее, окружили девушку, забрасывая вопросами. Заметив, что она говорит с украинским певучим акцентом, Михаил спросил на родном языке:

— Галя, видкиля вы родом?

— Ta c Полтавщины.

— А чого тут зупынылась?[2]

— Батько на зализныци робыв, его на фронт узялы. От я замист его стала працюваты.[3]

Слово за слово — завязалась беседа. При виде девушки теплели солдатские сердца: каждому хотелось сказать что-то доброе, ласковое... Так бывает в ненастные осенние дни, когда солнце сплошь закрыто тучами, и вдруг нежданно резвый солнечный луч пробьется сквозь них и побежит по малахитовой скатерти омытых дождем озимых... И замрет сердце хлебороба, душа возрадуется.

Оперуполномоченный Роскин, белобрысый, коротко остриженный, был похож на мальчика-студента. На его темно-голубых, как у летчика, петлицах ярко выделялись два кубаря. Зная о своей мальчишеской внешности, Роскин старался придавать своему лицу суровое выражение, хмурил брови, крепко сжимал губы.

Ватуля понял: перед ним молодой и, видимо, неопытный следователь, недавно призванный в армию. Гимнастерка сидела на нем мешковато, военной выправки не чувствовалось.

«Такого нетрудно вокруг пальца обвести. Ведь никаких особых улик у него нет, чтобы взять меня под арест. Надо держаться проще, а там видно будет, как пойдет допрос», — решил про себя Ватуля.

Оперуполномоченный достал из полевой сумки какие-то листки, положил перед собой на столе, бросил на них взгляд и предложил Ватуле сесть у стола на скамью.

Часовой Орешкин стоял у двери с винтовкой, не спуская глаз с задержанного.

Роскин медлил с вопросом, внимательно всматриваясь в лицо сидящего перед ним человека. Ефим сгорбленно опустил плечи, положив узловатые руки на колени, спокойно выдержал взгляд следователя.

— Ваши фамилия, имя, отчество? — начал следователь со стереотипного вопроса.

— Ефим Федорович Ватуля.

— Год и место рождения?

— Родился в одна тысяча восемьсот девяносто втором году в Киеве.

— Назовите улицу, номер дома.

— Крещатик, 12. Вот мой паспорт.

Ватуля потянулся рукой к полочке над столом, достал из кожаной сумочки паспорт и протянул Роскину. Он держался спокойно, был уверен: документы у него «чистые». Приобрел их еще в девятнадцатом году, во время разгула петлюровщины.

Ватуля ясно помнил, как однажды пришла к нему на душеспасительную беседу убитая горем молодая женщина — жена одного из киевских дворников, случайно застреленного петлюровцами. Молодая вдова осталась с двумя ребятишками. Послушник — Курт Вернер — посадил ее на шаткий стульчик, елейным голосом старался утешить убитую горем женщину. После стакана воды она успокоилась, вытерла мокрые глаза передником. Вернер помог ей написать челобитную на имя градоначальника о выделении пособия на детей убитого. Вот у нее-то и взял Вернер документы на имя Ефима Ватули, ее мужа, сказав, что они нужны для контроля за ходом дела. Женщина, видимо, забыла о документах. Но как они пригодились Курту, когда он ушел в мир, покинув келью. Благодаря им в начале тридцатых годов ему и удалось получить паспорт на имя Ефима Ватули.

Ровный спокойный голос следователя вернул его к действительности:

— Повторите свой киевский адрес.

— Крещатик, 12, квартира 3.

— Назовите своих соседей по дому.

— Сейчас уже никого не помню. Давно это было, наверное, там живут новые люди...

— У вас есть в Киеве родственники, близкие знакомые?

— Была жена, двое детей, но они погибли под артобстрелом в феврале девятнадцатого, когда Красная Армия выбивала петлюровцев из Киева. Снаряд разорвался прямо в нашем дворе, а жена была с детишками на прогулке. Трудно все это вспоминать...

Ватуля опустил голову, сдвинул плечи, стараясь вызвать у следователя сочувствие.

Роскин помолчал, затем достал из своих бумаг небольшой листочек и протянул его Ватуле:

— Прочтите вот это.

Тот спокойно взял листок, пробежал его глазами, и вдруг почувствовал, как этот клочок бумаги жжет ему руки. То была выписка из архива милиции, в которой сообщалось, что гражданин Ефим Федорович Ватуля, проживающий по адресу — Крещатик, 12, квартира 3, был случайно убит в перестрелке двух банд девятого марта 1918 года и похоронен на Лукьяновском кладбище.

Роскин заметил: брови Ватули удивленно вздрогнули, но сам он держался спокойно.

— Что вы на это скажете? — спросил следователь, пряча справку милиции в планшет.

— Скажу, что так оно и было на самом деле, — без тени испуга пробасил Ефим.

— Тогда скажите, когда и с какой целью вы присвоили себе имя погибшего?

— Длинная это история, гражданин следователь.

Ватуля понял: молодой следователь, видимо, располагает какими-то другими важными документами, которые раскроют его подлинное лицо и усугубят положение. Что делать? А что если удивить следователя чистосердечным признанием? За прошлые дела его судить не будут. Ведь он боролся против царской России. Значит, он оказывается как бы союзником большевиков. А о новых связях с гитлеровцами вряд ли что-нибудь известно.

— Гражданин следователь, я решил сделать признание: перед вами — бывший армейский