Багдадский Вор - Ахмед Абдулла
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Махмуд Али Дауд сменил свой хмурый взгляд на улыбку.
– Когда вы прибыли, барон? – спросил он. – Я не имел ни малейшего понятия, что Верман уже в пункте назначения.
Он посмотрел на море, где сверкающие клинья солнца, проникая сквозь пальмовые листья, исчезали в волнах, словно золотая кисея. В открытом море не было ни единого судна, кроме того потрепанного норвежского грузового парохода, что пьяно склонился, сбросив оба якоря. Его образ мало напоминал кокетливый силуэт французской канонерки.
– Я не знал, что…
Глубокий смех барона перерос в грохочущие слова; он заявил, что флаг Вермана не появится на горизонте до конца следующей недели, не дав закончить вопрос.
– Мы оставили судно почти на тысячу километров севернее, внизу на побережье Марокко. Оно без конца разгружалось и нагружалось в каждом вонючем порту. Не будь таким нетерпеливым, Дауд. В чем дело? Ожидал какого-то важного письма? – продолжил барон.
– Нет. Но как вы…
– Любопытный парень. Любопытство одна из черт характера, свойственная твоей расе. Вон, посмотри!
И он взял араба за руку и направил большой палец на юго-запад, где солнце оставляет одну за другой ослепительные ленты на окруженной берегами бухте, не очень большие, не слишком глубокие, чтобы дать могучим лайнерам и грузовым пароходам встать на якоря, при этом все же сохраняя довольно много места в уютной, тихой гавани для маленьких белых судов. Там виднелись их аккуратные снасти, изящные дымовые трубы в малиновом ободе и корпуса напротив переливающихся, как аметисты, скал.
– Ох! – Араб глубоко вздохнул. – Вы… Вы правы. Вы приплыли на яхте компании. Вы спешили?
– Возможно.
Бельгиец мягко улыбнулся, в то время как араб посмотрел на него взволнованным, заинтригованным, даже немного нервным взглядом:
– Почему вы не связались с нами? Меня ведь могло здесь не оказаться, так же как и Донаки. Наши условия вовсе не изменились, но…
– Я приехал сюда не для того, чтобы встретиться с тобой или твоим партнером.
– Нет? Всего лишь поездка для приятного времяпрепровождения?
– Собственно, а почему бы и нет? Бизнес – это удовольствие, друг мой, – рассмеялся барон. – А большой бизнес – это самое большое удовольствие в мире. Ты это знал, не правда ли? – И вдруг он продолжил, резко и внезапно заговорив с акцентом: – Особый бизнес! Бизнес, который имеет дело, предположим, с выкупом языческого африканского короля, обменом товаров, например, на золото, каучук или слоновую кость. Прекрасный выбор этого потного, смердящего существа, выпрашивающего товары или защиту компании, организованной на основании правительственной концессии.
– Или Донаки и Дауд, – предложил его собеседник.
Барон де Рубе улыбнулся.
– Мертвые уносят все с собой в могилу, – продолжил он, – и мертвые не могут торговать.
– Вы… Вы слышали… – Араб пришел в восторг.
– Да, разве есть тот, кто мог не слышать эту новость? Мне кажется, что нет ни души во всей Африке, кто не знал бы об этом. Мои посыльные вернулись обратно в Брюссель. Они шептались об этом и делали предположения. О, как ты простодушен, мой маленький Дауд!
Барон говорил слабым, протяжным голосом – голос, как подумал араб, был довольно далек от быстрого, резкого, ломаного и просительного тона, который он слышал несколькими месяцами ранее, когда повстречался с бельгийцем в штаб-квартире иностранной Чартерной компании в Брюсселе, расположенной за шлифованной, стеклянной дверью с выгравированной из золота эмблемой:
Генерал-губернатор господин барон
Адриен Жак Мари де Рубе,
председатель совета директоров
Посторонним вход воспрещен
Так или иначе, тот день в офисе барона ознаменовал вершину карьеры Махмуда Али Дауда. Двадцать лет назад, во времена, когда Чартерная компания довольно сильно разрослась с помощью французского и бельгийского капитала и начала распространять свои сети из Марокко к мысу севернее Тимбукту и южнее, к гигантскому водовороту водопада Мерчисон-Фолс, араб, тогда еще торговый инспектор в компании, был уволен, чтобы дать дорогу некоему юноше, чей отец вложил двадцать тысяч фунтов в фонд компании.
Почти сразу бросок костей судьбы отправил в некое зловонное поселение Конго нашего араба и его будущего партнера по имени Донаки, чья горячая шотландская кровь прекрасно сдерживалась его рождением и воспитанием в Чикаго; а Махмуд Али Дауд, заметим, был серьезным, мрачным, с темными миндалевидными глазами арабом из Дамаска.
Удивительное партнерство!
Один был настоящим шотландцем, непреклонным пресвитерианцем, расчетливым, твердым, но в то же время наполненным нелепым, сентиментальным кельтским мистицизмом, что довольно часто являлось причиной понимания сути вещей и условий даже тогда, когда он действовал в убыток себе. Ограниченный, если речь шла о его собственной морали, и открытый, если начинались заботы о других, он требовал всех денег до последнего цента, руководствуясь не скупостью, а скорее принципом. Более того, это был человек, чьи предшественники в Глазго пожертвовали бесчисленное множество святых вещей в шотландскую церковь во времена Джона Нокса. Другой же чистокровный герой происходил из благородного рода племени аль-Ансари, родственников пророка Мухаммеда, почти на протяжении двенадцати веков являвшихся потомственными хранителями ключей мечети аль-Харам. В этом и был весь араб: жадный, но при этом очень щедрый; с хорошими манерами, но властный; искренний, но в то же время насмешливый; сочувственный своим друзьям и невероятно жестокий к своим врагам; аскетичный, но страстный; скромный, но со сложным характером.
И вдруг – партнеры!
«Донаки и Дауд» – ранее общепринятое сокращение их фирмы Ди-Ди, теперь известное от мыса на севере Марокко и по всем районам от прибрежной полосы широкой, величественной, но медлительной реки, даже до палаток туарегов. Это компания вошла в историю африканской торговли. Ее уважали в Париже, в Лондоне и Нью-Йорке, ее боялись в Брюсселе и Амстердаме, ей завидовали в Гамбурге и Берлине.
«Донаки и Дауд» занимались продажей слоновой кости, страусовых перьев и каучука, золота и четок, ситца и антиминса, корней хинина и орселевого ягеля, канадских каноэ и небольших, тяжелых американских моторных лодок, хлопка, оливкового масла и табака и, по правде говоря, языческих божков, произведенных в Бирмингеме фирмой благочестивых баптистов, а также дешевого ливерпульского джина и некоторых видов оружия, которые не подводили при первом же применении.
Два десятилетия тяжелой, трудной работы – работы на этой черной, зловонной земле Африки, что дает неимоверные сокровища, при этом калеча, давя и убивая. Двадцать лет, за исключением редких деловых поездок в Англию, Францию, Марокко или к мысу, проведены на западном побережье и на смердящих землях, где, по словам сэра Чарльза Лейна-Фокса, губернатора колонии, кладбища были единственными процветающими поселениями.
Два десятилетия изнурительного, душераздирающего соперничества
