Нежность по принуждению - Джулс Пленти

детская шалость. Но разве он не хочет видеть меня своей малышкой? Да и мне действительно не нужны вещи.

— Хорошо, — соглашается он, сложив пальцы домиком перед собственным сосредоточенным взглядом. Изысканность жеста приводит меня в щенячий восторг. — Только оно должно быть маленькое, нешумное и жить в клетке.

Киваю. Ревность давно заползла мне под кожу, змеей обвила сердце и жалит, жалит. Он всем им делал подарки, и, вероятно, те другие выбирали что-то более ценное, чем мелкое домашнее животное, которое тихо живет в своей клеточке.

Солнечное сплетение болезненно сжимается, когда я представляю, как буду уходить из его кукольного домика с питомцем в руках и нелепых розовых носочках. Сухо сглатываю и стараюсь придать лицу беззаботное выражение.

Я хочу щенка. Теплого, мягкого и с сострадательными глазками. Чтобы уткнуться в его шерстку и безутешно плакать. Но слово Господина — для меня закон, и я смиряюсь, что это будет крыска или ящерка.

Мы входим в магазин, и мне сразу становится стыдно и неуютно. Сердце разрывается от жалости. Вокруг столько умоляющих глазенок, обладатели которых сидят в красивых, чистых, но витринах, где они товар. Между нами есть что-то общее. Ужасно чувствовать себя временной игрушкой.

Мой взгляд сразу выхватывает белого крысенка, который стоит на задних лапках и передними отчаянно цепляется за прутья клетки, пока его более взрослые собратья спокойно занимаются своими делами: спят, едят или чистят мордочки. Во мне просыпается жгучее желание прямо сейчас посадить его в карман на груди комбинезона и унести отсюда. Ему явно нужен друг. Как и мне.

— Мы хотим его, — говорю я продавщице, которая смотрит на нас с интересом.

Со стороны мы, наверное, кажемся папой и дочкой, хотя я все еще не знаю, сколько Данилевскому лет, но полагаю, что никак не меньше тридцати пяти. Вдобавок, мой наряд делает меня похожей на девятиклассницу. Такое чувство, словно я откатилась года на три назад: стала его малышкой. А с другой стороны, за считаные дни я превратилась в настоящую женщину, чувственную и искушенную.

— Он немного диковатый. Сложно будет приучить к рукам. Может, другого посмотрите? — любезно предлагает продавщица.

— Нет-нет, — уверяю я, — только этого.

— Без проблем, — соглашается она, хлопая глазами и сохраняя на лице любезную, пластиковую улыбку.

Оглядываюсь на Руслана. Тот рассматривает меня с интересом. Словно я тоже зверушка. В принципе так и есть. Для этого респектабельного господина я такое же приятное развлечение, которое полностью зависит от него. Не в том, что касается еды, воды и чистоты клетки, а в плане других, более глубинных и важных потребностей. Можно жить под открытым небом. Вполне возможно пару недель просидеть на голодном пайке. Даже без воды получится протянуть несколько дней. Вопрос в том, на сколько меня хватит без человека, которым дышу.

Девушка долго и муторно отлавливает шустрого малыша, который так напуган, что даже не предпринимает попыток ее укусить. Наконец она сажает его в клетку-переноску и отдает мне.

— Подберите все, что нужно для грызуна, — просит Руслан.

Слово «грызун» больно резануло слух. Кажется, я уже влюбилась в блестящие черные глазенки.

— Сейчас, — отзывается она и принимается быстро загружать все необходимое в тележку.

В результате сборов к маленькой крыске прибавляется несколько огромных пакетов с приданым.

Руслан платит за живой подарок и все его вещи, и меня так и тянет подняться на носочки и чмокнуть его в щеку, но я просто благодарю, ухватившись за клетку с притихшим внутри крысенком.

Рус кивает, и мы выходим из зоомагазина. Мой горящий огнем лоб остужает прохладный вечерний воздух. Столько эмоций за один вечер: сначала я умерла пару раз, а потом он меня возродил.

— Можно я поеду с ним на заднем сиденье? — прошу, поставив клетку так, чтобы она не соскользнула на пол при движении.

— Не говори глупостей, — улыбается Данилевский холодно и открывает для меня дверь со стороны пассажирского сиденья. Ему принципиально, чтобы я всегда была под рукой, и пристегнутая им самим.

Спорить без толку. Всегда и во всем.

Бросаю еще один взгляд на крысенка, который опять заметался в клетке, почувствовав, что меня нет рядом, и сажусь в салон.

— Как назовешь? — спрашивает Рус, скользнув взглядом по моим голым коленкам.

— Энди Уорхол, — выпаливаю первое, что пришло в голову, когда я только увидела крысенка, который сейчас тихо шебуршит в своей клеточке.

— Почему так? — спрашивает он, приподняв левую бровь.

— Не знаю, просто ему подходит, — пожимаю плечами.

— Мне нравится, — чуть улыбается Данилевский. — Но ты должна пообещать, что будешь регулярно убирать клетку и не позволять ему бегать по дому. Не хочу, чтобы повсюду были мышиные какашки.

Замечание о том, что он крыс, а не мышь я оставляю при себе и просто киваю.

— Обещаю, мой Господин.

Иногда, как сейчас, например, я смотрю в его льдисто-голубые глаза и ничего там не вижу. Руслан позволил мне остаться, но вовсе не потому, что я для него такая уж особенная. Просто решил, что так рано избавляться от игрушки — нецелесообразно. Наши близкие моменты — это атомный взрыв. Но после них я чувствую тянущее опустошение. Он никогда не будет моим по-настоящему. Все это — игра.

И все же я надеюсь. Надеюсь, как полная дура и сама не пойму на что. Я вымаливаю взглядом частички тепла, и вместо них часто получаю лишь холодную галантность. В ванной он был настоящим и таким моим, а сейчас — опять бесконечно далек. Но и Крис Руслан не принадлежит. Когда я ворвалась утром в его кабинет, во взгляде Данилевского была только жалость. Жалость к ней.

Мы подъезжаем к дому, и меня накрывает странным чувством: оно горько-сладкое. Я рада вернуться домой, вот только он — не мой.

Я несу клетку с крысёнком, а Руслан — все остальное.

Я так хочу, чтобы Данилевский остался со мной на всю ночь. Мне его так мало, что