Обретение мира - Николай Басов

— Не понимаю, — мерно уронил Председатель.

— Они умерли от неподготовленности к выпавшему им испытанию. Умерли от страха, с которым не сумели справиться. Было время, мне отец рассказывал, чуть не на половине железнодорожных станций и в комнатах для пассжиров в портах всей Британской империи висела картина под названием «Плот с „Медузы“", сейчас я забыл автора, но суть не в этом, конечно. А в том, что художник, чтобы хоть как-то объяснить эту массовую гибель людей, приврал, как водится — нарисовал необыкновенно крутые волны, шквалы… Которые в действительности выдержали даже все спасательные лодки.

— Какое отношение эта история… с «Медузой» имеет к нам?

— Самое прямое. Мы тоже, в каком-то смысле, оказались в таких же лодках. Перенос, фигурально выражаясь, был нашим крушением. И вот что мне как-то сказала мама.

— Таисия Васильевна, — уточнил Герундий, Ростик кивнул, словно имя его мамы нуждалось в подтверждении.

— Она сказала, что Перенос должен был очень здорово отозваться на психике людей, по ее мнению, многие должны были помешаться или утратить все социальные правила поведения, например стать бандитами… Потому что основные связи с привычным миром, социальные корни жителей Боловска оказались обрублены слишком резко. Но, — он слегка перевел дыхание, — вот ведь какая штука — этого не произошло. У нее сложилось впечатление, что та сила, которая нас сюда перенесла, позаботилась о том, чтобы выжили практически все, даже не самые стойкие. Иначе… нет, не эксперимент, но что-то с этим понятием сходное, что с нами и произошло, стало бы бессмысленным.

— Дальше, — очень мягко предложил Председатель.

— А дальше все просто. У Астахова был очень маленький запас этой вот адаптационной способности к Полдневью. Когда он истек, закончился, Леша умер. Как те взрослые, которые оказались в море на плотах и лодках с «Медузы».

Герундий улыбнулся.

— Глубоко копаешь, — это был у него такой юмор, немного грубоватый даже для милицейского офицера. Впрочем, по его лицу было видно, что он врабатывается, пытается понять, что говорит Ростик. — Давай дальше.

— Я предлагаю, чтобы впредь Докай учитывал адаптационные возможности людей к Полдневью, Переносу и всему, что с нами случилось. Особенно это важно для тех, кто помнит, и хорошо помнит, какой была жизнь на Земле.

— Та-ак, — протянул Дондик. — Не зря тебя, видно, Докай своей философией, как ты однажды выразился, пичкал. Продолжай, ведь это еще не конец, верно?

— Понимаете, все прочие расы живут тут много поколений. Им эти проблемы невдомек. Они просто забыли, каково это — оказаться сразу после Переноса. Они не умеют учитывать эту особенность. Или, приглядываясь к тому, как мы тут осваиваемся, решили, что мы, ну скажем так… безразмерные. Очень выносливые. — Ростик вздохнул. — Даже Зевс, кажется, на этом прокололся. Но только на этом, и ни на чем больше.

— А что, вполне возможная вещь, — вдруг согласился Дондик и внимательно посмотрел на Ростика. — Знаешь, Гринев, я бы и спорил, но ведь все равно, то, что ты высказал, почему-то так и останется, войдет в фольклор… Виноват, в расхожее мнение, поэтому, — он повернулся к Герундию, словно спорил с ним, — проще согласиться, и дело с концом.

Что-то в такой податливости обычно суховатого и даже жесткого в своих мнениях Председателя было необычным, но Рост не захотел сейчас разбираться. Ему важно было продолжать.

— К тому же этот летатель, в который Астахову не повезло попасть, какой-то необычный. То ли Зевс с каждым из них по-особенному обращается, то ли напрямую экспериментирует, не знаю. Но он… В общем, он пытался есть траву, — подвел итог Ростик. Или ему так показалось — что можно подвести итог своим объяснениям.

— Они же для этого не приспособлены, — высказался Председатель Дондик. — Они же хищники от природы, по замыслу и по конструкции.

— Удивительно, правда? — согласился Ростик. — Это и навело меня на мысль, что Астахов в чем-то своего гиганта испортил. А потом я понял, во всем каким-то образом замешан сам летатель, он необычный, у него… Возможно, у него немного другая задача, чем просто долбить пауков, как мы предполагаем.

— То есть каждый гигант — личность? — спросил Герундий, нахмурившись. — Может, он просто рылся в куче отбросов, а тебе так из-за высокой травы показалось? — Была у него такая милицейская манера проверять чужое мнение на прочность.

Председатель отмахнулся от него и спросил в упор:

— Так что же, остальным летунам ничего в их-то птерозаврах не грозит?

— Ну, как сказать, если не считать того, что наездники… Как вам, вероятно, уже не раз докладывали и без меня, работают до изнеможения, потом даже есть нормальную пищу не могут… Есть еще одна штука. Но пока я прошу обратить внимание, чтобы друг-Докай к каждому из гигантов внимательнее присматривался и подбирал наездников в соответствии с их… неожиданными особенностями, возможно даже — предпочтениями. И объезжать каждого из них следует очень внимательно, и лучше, если этим займется очень опытный летун, с большим запасом адаптивности.

— Та-ак, — протянул Дондик, — это хорошая новость. А что ты подразумевал под еще какой-то штукой?

Он не знал, как ему следует теперь говорить то, что он передумал за эти последние спокойные дни, но это тоже следовало назвать своими именами, поэтому он начал напрямую:

— Я сейчас буду говорить не очень приятные вещи, но иначе нельзя. Для меня, по крайней мере. Нам следует после этого случая очень точно осознать, что у нас, вероятно, возникает какая-то другая степень неадаптированности. Я имею в виду неспособности чинуш выбрать правильную систему отношений с этим миром, нашим Полдневьем. Тем более что власть уже проявляла свою дезадаптацию в полной мере. Нет, не сейчас, но было же, было, к сожалению.

— Ага, — уронил Герундий, — недаром этот… — кажется, он выругался про себя, — Борщагов хотел у пурпурных гауляйтером сделаться, сучий потрох.

— Я имел в виду не Борщагова, — грустно сказал Ростик, — а то, что произошло с Рымоловым, с Мурадом… — Он помолчал. — К сожалению. — Снова выждал паузу, именно выждал, хотя ему-то было все ясно. — Они покорились нашей русской привычке чиновничества к безответственности, оказались слишком слабы, чтобы противостоять этому… обычаю наших земных предводителей.

— Ты что предлагаешь-то? — спросил Председатель настороженно.

— Я предлагаю обрести этот мир для себя, — сказал Ростик просто. — Прежде всего потому, что мы как-то так жили, особенно тут, в Боловске, словно в одно прекрасное утро можем проснуться и оказаться снова на Земле. Это важно, это подтачивает наши силы, лишает нас какого-то шанса действовать правильно. И важнее всего именно здесь, в центре, где принимаются наши самые серьезные решения. И тогда… только тогда наши пилоты, столкнувшись с неведомым, перестанут действовать по шаблону, не будут разрываться между заложенными в них личностными режимами адаптации и привезенными с Земли схемами косного начальствования.