Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

– Значит, сегодня утром? – уточнил в последний раз консул.

– Сегодня, – подтвердил Эвхарист, – клянусь богами Олимпа, сегодня на рассвете они попытаются убить тебя.

– Потом они соберутся в сенат или заговорщики будут расправляться с сенаторами в их домах? – спросил Цицерон.

– В некоторых домах, но многие пойдут в сенат. Веттий сказал, что твое убийство послужит сигналом для всех. Ты их главная опасность, опора республики, – решил польстить консулу Эвхарист.

Цицерон не захотел замечать лести.

– Я знаю, – гордо кивнул головой консул, – если бы не я, безумец Катилина давно истребил бы весь город. Передай Веттию, что я благодарен ему за столь большое усердие на благо республики.

Эвхарист снова улыбнулся, понимающе кивая головой. Как часто подлость и предательство одних называют верностью и патриотизмом другие. И пока в государстве есть люди, оправдывающие доносчиков и предателей, таковые будут существовать. Но само предательство не может быть оправдано никакими, даже самыми высокими идеалами. Ибо не может быть к чести государства бесчестье его граждан. После ухода Эвхариста Цицерон сидел еще немного один, словно проверяя и взвешивая все обстоятельства дела. Затем, решительно поднявшись, приказал рабам позвать дежурного центуриона и номенклатора. Обоим был дан категорический приказ – не пускать на рассвете в дом никого. К префекту Антистию консул послал легионера с просьбой прислать дополнительные силы для охраны его дома. Несколько гонцов было послано к друзьям и клиентам Цицерона с просьбой собраться в этот поздний час у него дома.

Первым откликнулся на приглашение брат консула – Квинт Цицерон. Неуловимо похожий на своего брата, он отличался от него более резкими чертами лица и упрямо выставленным вперед подбородком. Цицерона очень обрадовал приход брата. Квинт был военным трибуном и мог пригодиться в сложившейся ситуации. Кроме всего прочего, он был еще и другом Цезаря.

Вслед за ним явились сенатор Целий Руф и книгоиздатель Аттик Помпоний, встревоженные ночным посланием консула. Постепенно начали подходить и другие друзья Цицерона. Когда дом уже был полон гостей, подошла еще одна центурия легионеров, посланных Антистием.

Рабы провожали гостей в триклиний, оставляя их в недоумении по поводу столь неожиданного приглашения хозяина дома. Когда в триклинии набралось около сорока гостей, к ним вышел Цицерон. Придав своему лицу выражение скорбной торжественности, соответствующей случаю, он тихим голосом приветствовал гостей, стараясь разжечь еще большее любопытство своим убитым видом.

– Что случилось? – от имени собравшихся спросил Целий Руф. – К чему это ночное сборище, эти тревожные известия с просьбой немедленно быть у тебя в доме? Во имя великих богов, что произошло?

– Друзья мои, – начал Цицерон своим хорошо поставленным актерским голосом, – не удивляйтесь столь неожиданному вызову. Ибо случилось событие необычное, если не сказать больше, почти невероятное. Сегодня утром, на рассвете, презренные мятежники, богоотступники и изменники-катилинарии попытаются убить римского консула в его доме, – патетически крикнул Цицерон, завершая столь необычное выступление о себе в третьем лице.

Послышались возгласы изумления.

– Сегодня, – продолжил Цицерон, эффектно затягивая паузу, – ранним утром сюда явятся Цетег и Марций, дабы убить римского консула в его доме. Слышали ли вы о преступлении более страшном, чем это? И где? Здесь, в Риме, в городе, где римский консул должен чувствовать себя в полной безопасности, готовятся мечи для убийства высшего магистрата нашей республики. Неужели боги примирятся с подобным кощунством и святотатством? Неужели римляне смирятся с подобным надругательством над нашими правами и обычаями? Но я не хочу крови, – лицемерно поднял руку Цицерон, – я не хочу, чтобы пострадали безвинно осужденные. Собрав здесь своих друзей, я предлагаю им всем быть беспристрастными свидетелями происходящего. Мы подождем до утра, и если мятежники явятся, то пусть Юпитер, великий и всеблагой, покарает их, а гнев всех честных римлян падет на их голову.

– А почему ты их сразу не арестуешь, – спросил простодушный Квинт, – если ты знаешь о подобном преступлении?

– Я хочу, чтобы весь город знал о злодеяниях Катилины и его друзей. Пусть сами римляне осудят и раздавят эту заразу, угрожающую нашей республике. А пока, – добавил Цицерон, – чтобы скрасить наше ночное бдение, я приказал подать сюда лучший ужин, какой только можно найти в этом доме, а цекубское немного скрасит нам наше долгое ожидание.

Гости радостно закивали, предвкушая приятный ужин. Целий Руф наклонился к Аттику Помпонию.

– Я не устаю восхищаться нашим консулом, – тихо сказал сенатор, – он продумывает каждый свой шаг.

– Когда ставка – твоя собственная жизнь, будешь и не таким осторожным, – философски заметил Помпоний, – но он делает правильно, что не арестовывает заговорщиков. Его осведомители работают куда лучше, чем шпионы Катилины, а это в конечном итоге может решить судьбу заговорщиков.

Рабы принялись вносить угощение в триклиний, и многие гости совсем скоро позабыли тревожный повод, собравший их здесь, в доме Цицерона.

Веселье было в самом разгаре, когда на рассвете к дому Цицерона подошли полтора десятка человек. Цетег и Марций, выйдя вперед, обратились к трем легионерам, стоявшим у ворот, с просьбой пропустить их в дом, к консулу. Легионеры, получившие твердый приказ центуриона, отказались пропустить непрошеных гостей. На все уговоры Цетега легионеры отвечали отказом. Вспыльчивый Марций уже схватился за меч, когда из дома вышел центурион, услышавший шум.

– Что вам нужно? – сурово спросил он, не скрывая своей неприязни к обоим гостям.

– Мы римские граждане и хотим видеть своего консула, – попытался унять свой гнев Цетег. – Нам нужно видеть Цицерона.

– Он занят и никого не принимает, – коротко ответил центурион, не спуская глаз с пришельцев.

– Но он нам нужен, – настаивал Цетег.

– Я сказал все, – центурион повернулся к ним спиной, намереваясь войти в дом.

Марций, не дожидаясь его ухода, выхватил меч, но все три легионера, тут же обнажив оружие, встали рядом с центурионом.

– Уходите, – гневно сказал центурион, – или вы пожалеете, что пришли сюда.

Теперь уже не выдержал Цетег.

– Ты смеешь угрожать нам, – прохрипел он, также обнажив свой меч, – значит, ты умрешь первым.

Цетег повернулся к портику, стоявшему напротив, и махнул рукой. Оттуда раздался пронзительный свист и крики, и полтора десятка вооруженных людей со Статилием бросились к дому. Центурион, не изменившись в лице, что-то тихо сказал одному из легионеров. Тот кивнул головой и исчез за воротами дома. Подбежавшая группа людей окружила центуриона и двух оставшихся легионеров. Цетег довольно оглядел своих людей и нахально осведомился:

– Теперь ты не возражаешь, если мы пройдем внутрь?

Центурион молча смотрел на Цетега. Не выдержав этого презрительного взгляда, Цетег поднял меч, намереваясь напасть первым, когда послышался шум открывающихся ворот. Из дома Цицерона вышла целая центурия вооруженных легионеров в полной боевой выкладке, в доспехах и шлемах, с металлическими поножами и мечами в руках. Без особой команды быстро и четко центурия, состоящая из антесигнанов, почти бесшумно выстроилась у дома. Тридцать ветеранов, обнажив свои мечи, молча ждали нападения.

Цетег первым понял, что их попытка не удалась. Пятнадцать легко вооруженных римских бездельников не смогут противостоять целой центурии хорошо вооруженных и обученных легионеров, состоящей из отборных бойцов городских когорт Антистия.

Он еще не успел отдать приказ об отступлении, как ворота дома снова открылись и на пороге показались Цицерон, его брат и целая группа вооруженных сенаторов.

Даже Марций понял, что нужно отступать. Консул, предусмотрительно не выходя за линию легионеров, громко закричал, показывая на мятежников:

– Эти изменники пришли убить римского консула! Что же вы медлите, нападайте! Убейте римского консула! Совершите святотатство, да покарает вас Юпитер!

Мятежники, смущенные не столько его криками, сколько устрашающим видом вооруженных легионеров, бросились врассыпную. Цетег, Марций и Статилий отходили, посылая сквозь зубы проклятия консулу и своим товарищам.

Цицерон, глядя на бегущих заговорщиков, вспомнил вдруг гнилые зубы Эвхариста.

«Наша республика – как его зубы: есть она еще может, но при ближайшем рассмотрении вызывает отвращение. Великие боги, спасите нас от полного разложения», – с отчаянием подумал он.

Глава XVII

Когда выступают с обвинением против кого-либо, то нет ничего несправедливее останавливаться на длинном перечне фактов, говорящих против обвиняемого, и умалчивать о фактах, говорящих в его пользу.