Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

Похожий на низкий холм с множеством прорытых в нем пещер, центр «Борнмут интернешнл» больше подходил для предвыборного проекта Тонни Блэра «Клевая Британия», видевшего Британию в будущем не тем, что осталось от великой империи, а страной прогресса и примером эффективного развития. «Клевая Британия» — это и множество безликих баров из стекла и бетона, процветающий информационно-технологический сектор, модные рестораны с чилийским сибасом на гриле с лемонграссом в меню. Новое здание «Борнмут интернешнл» сверкало и искрилось. В фойе блики с потолка падали на идеально отполированный мраморный пол, в окнах высотой десять футов темнели картины мрачных просторов залива. В отличие от уютных залов для снукера у этого помещения не было ни души, ни воспоминаний.

Ирина подошла к билетной стойке только для того, чтобы узнать, что все билеты на вечерний матч проданы.

— Я могу вас попросить связаться с Рэмси Эктоном в его комнате отдыха? — поинтересовалась она. — Он смог бы найти для меня место.

— Не сомневаюсь, мадам, — отозвался мужчина за стойкой. Его нарочитая вежливость выглядела издевкой над правилами приличия; британцы часто используют в качестве оружия хорошие манеры. — Но игроки выйдут в зал с минуты на минуту. Вы же не станете беспокоить своего друга в момент настроя на игру.

«Своего друга» — банальное словосочетание, но Ирина едва сдержалась, чтобы не выкрикнуть, что он действительно «ее друг». Ей с трудом удалось сохранить выдержку.

— Если вы незамедлительно свяжетесь с мистером Эктоном, увидите, как он будет благодарен, что вы сообщили ему о моем приезде. Он ждет меня и будет рад узнать, что я здесь. Меня зовут Ирина. Ирина Макговерн.

Лицо администратора осталось холодным, словно кусок камня, он даже не удосужился записать ее имя.

— Не сомневаюсь, что мистер Эктон счастлив играть при полном аншлаге, хотя и сожалеет, что места достались не всем.

Все же она не смогла сдержать легкое раздражение.

— Мистер Эктон будет очень, очень раздосадован, что вы отказалась сообщить ему о моем приезде, и если вы немедленно не продадите мне билет — я знаю, у вас всегда есть несколько штук в запасе, — боюсь, у вас будут ОГРОМНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.

— Тронут вашим интересом к снукеру, мадам, но, к несчастью, мне ничего не остается, как покориться судьбе. Следующий.

Угрожать администратору было большой ошибкой. Отойдя от стойки, Ирина разрыдалась. Не будь у нее привычки плакать на публике, она бы не стала ею обзаводиться, по причине невозможности увидеться с таким великолепным мужчиной. Желание вынести на обозрение собственные чувства было совсем не то, что ей требовалось.

— Простите. — Человек, тронувший ее за руку, оказался огромным мужчиной, похожим на вышибалу, с подозрительно короткими волосами, но прикосновение его было удивительно легким. — Я невольно услышал ваш разговор в очереди. Понимаете, моему другу стало нехорошо вечером, и у меня есть один билет. Возьмите. Не выношу, когда женщины плачут.

Вытирая слезы, Ирина взяла билет.

— О, спасибо вам большое! Не представляете, как для меня это важно. Вы спасли мне жизнь. Сколько я вам должна?

— Ничего, я не приму от вас деньги. Не хотел, чтобы билет пропал.

— О, не пропадет. Я приехала сюда не случайно, как решил администратор. — Она была не в силах сдержаться и выпалила: — Понимаете, Рэмси, он — я в него влюблена!

Мужчина посмотрел на нее и грустно улыбнулся:

— Ты не первая, дорогуша.

Ирина вздрогнула. Разумеется, этот человек принял ее за очередную безумную фанатку. Впрочем, по словам Лоренса, она такой и стала.

Ирина прошла по указателям в Пурбек-Холл, при входе в который на доске букмекеры нацарапали ставки. Рэмси выпадал один шанс против пяти. (Как ужасно видеть недоверие других людей в таком грубом числовом выражении.)

К ее радости, место оказалось во втором ряду, рядом с дородным мужчиной, презентовавшим ей билет. Следовало сразу догадаться, что их места будут рядом, раз он собирался на игру с другом. Ирина постаралась изобразить на лице приветливую улыбку нормального человека.

Развязным тоном, подходящим больше для шоу, ведущий сообщил, что «Ракета не нуждается в представлении», и принялся его представлять. Ирина была знакома с некоторыми фактами биографии Ронни О’Салливана. Он выиграл множество призов — за максимальную серию на юниорском турнире, за выдающийся клиренс в девяносто два очка, он стал самым молодым победителем рейтингового турнира за всю историю. Из-за занавеса появился Ронни, приветственно подняв кий.

Молодого человека двадцати с небольшим лет можно было, безусловно, назвать красивым, но никак не милым — бледный, с длинными волосами, которые, вероятно, приходилось мыть каждый день, но при этом они все равно выглядели сальными. Лицо казалось грубо высеченным, брови слишком низкими, а каждая черта вырисованной слишком жирным мазком.

Ирина многое знала о Ракете. Его жизнь была написана разноцветными красками: родители держали порнографический магазин, пока отца не посадили за убийство, мать вскоре заключили в тюрьму за неуплату налогов. Манера произносить слова выдавала его пролетарское происхождение, что подтверждали и недавние послематчевые интервью: «Мне нао было доадатся…» (Роскошь, которой начисто лишены все бедняки в Британии, именно согласные.)

Что до игры Ронни, то она была яркой, агрессивной и — когда он был в отличной форме, что случалось не всегда, — почти идеальной.

Лоренс его ненавидел. Его привычку ныть после каждого проигранного матча, показываться перед камерами с удрученно-подавленным видом и клясться больше никогда в жизни не играть в снукер Лоренс характеризовал как поведение ребенка. Самой возмутительной чертой Ронни с точки зрения Лоренса была его манера невнятно произносить слова, он называл его «талантливый болван» — с ударением на слове «болван».

Рэмси был уверен, что парень никогда не сможет полностью использовать свой потенциал, если не будет следовать правилу: все или ничего. (Ронни либо раздувался от лести, как суккулент, или увядал, как петуния без воды.) Известный своей галантностью, Рэмси не признавался в том, что испытывал и такие эмоции, как обида, зависть, горечь, хотя имел к ним склонность. Таксист выразил коллективные настроения: если бы в игре имел значение темперамент, а не техника, Рэмси Эктон смог бы вернуть свои прежние позиции. Как родители противоречиво относятся к успехам ребенка, так и Рэмси нервничал, вспоминая достижения прошлых лет, и выстреливал шарами в лузы, словно бомбил вражеские окопы. Любому человеку неприятно, когда ему находят замену.

Ведущий представил Рэмси Свиста Эктона; должно быть, невероятно тяжело постоянно слышать слова «финалист шести чемпионатов мира». Стоило распахнуться занавесу, как болельщики старшего возраста вскрикнули: «Ура», однако, в сравнении с приветствием О’Салливана, аплодисменты затихли быстрее.

И все же сердце Ирины таяло. Красив, хоть и грубой красотой, возможно, но Ронни О’Салливан и в подметки не годился Рэмси Эктону. Ронни подходил, лишь чтобы тянуть плуг, в то время как Рэмси был породистым скакуном с длинными мускулистыми ногами и красиво постриженными «щетками» за копытом, с порывистыми, резкими движениями борца, раззадоренного данной сопернику форой, с классическими чертами и царской грацией в осанке. Ронни О’Салливан выглядел на его фоне вульгарным, чванливым мужланом.

Аплодисменты оказались неожиданно громкими, Ирине не удалось пробиться сквозь них и привлечь внимание Рэмси. Она не знала, следует ли ей пытаться встретиться с ним взглядом и тем самым отвлечь от главной задачи. Единственное, чего бы она никогда не посмела сделать, — помешать любимому настроиться на победу в матче.

Свет погас, трибуны затихли, игра началась. Ронни ошибся, не забив красный в боковую лузу. Рэмси бросился в бой. Азарт и риск — родные братья, красные шары полетели в лузы. Он провел серию из пятидесяти шести очков, чего, к сожалению, было недостаточно, чтобы взять фрейм. Стоило Ронни вернуться к столу, он уничтожил все заслуги соперника с таким рвением, каким прожорливый едок поглощает блюда со шведского стола. При счете семьдесят против семидесяти шести Ракета забил последний черный шар, рикошетом отправив биток крутиться по столу. Дурной тон в снукере.

Ирина первый раз присутствовала на матче по снукеру и первый раз ощутила, что ей не хватает приглушенных реплик комментаторов Би-би-си, неожиданной полемики с вкраплениями исторических сведений и возгласов: «Какой мастерский удар, Клайв!» Звук игры сейчас казался совершенно непривычным, изредка нарушаемый шепотом и громкими вдохами. Но по мере того как развивался второй фрейм, она начала ценить всю прелесть наблюдения за движениями игроков без журчащего за кадром голоса, подсказывающего, что думать о выполненном игроком ударе и удачном выходе на розовый. Отсутствие звукового сопровождения помогло услышать разносящееся всего несколько секунд по залу эхо от каждого соприкосновения шаров и едва уловимую, словно барабанную дробь, издаваемую при соприкосновении красного с краями лузы. Скользящие у стола в полном молчании игроки превращали действо не в спортивный поединок, а в некий ритуал, создавали мистическую, неповторимую атмосферу католической мессы, где проповедь читают на непонятной латыни. Следить за игрой было сложнее, чем протягивать ложку для причастия. Это требовало больше внимания.