Заря - Юрий Лаптев

— Какая ты, Марья Николаевна, прямо невеста!

— Невеста и то. В дружки пойдешь?

— Ну да?

— А чего ж в воду-то глядеть, все равно дна не увидишь. Это ведь вы, молодые, ходите да ходите друг около друга, как телята на привязке вокруг пенька. А нам раздумывать долго нельзя. И жить-то, может быть, осталось считанные года.

— Подумаешь, старушка. — Торопчина несколько смутили «телята», и он поспешил сменить тему разговора. — Ну, какие дела, Марья Николаевна?

— Спасибо. Надо бы хуже, да некуда, — весело отозвалась Коренкова. Задорным движением откинула, чтобы не смять, новую юбку и присела на табурет около кровати. — Пока ты тут отлеживаешься да международные дела обдумываешь, председатель нас, всех троих бригадиров, без веника выпарил так, что Камынин с перепугу аж мимо своей избы проскочил.

— Что такое?! — приподнимаясь на кровати, с изумлением спросил Торопчин.

Коренкова взглянула на озадаченное лицо Ивана Григорьевича и рассмеялась.

— Смотри, по нам, бригадирам, вдарили, а на тебе будто синяк вскочил.

Торопчина действительно потряс и расстроил новый, но по-старому невыдержанный и хамоватый поступок Бубенцова.

— Вызвал председатель нас троих в правление, Шаталов еще там оказался, как на грех, — неторопливо и певуче начала свой рассказ Коренкова, — вызвал, значит, да как начал кадить дымом-ладаном!.. Только что не по матушке.

— Не может этого быть. Не верю! — вырвалось недоуменное и, пожалуй, тоскливое восклицание у Торопчина. Просто в голове у него не укладывалось: «Ну, как это можно после вчерашнего разговора… Где же оно, раскаяние?»

— Разве я когда-нибудь обманула тебя, Иван Григорьевич, хоть настолечко? — В голосе Коренковой прозвучала обида. Но Торопчин этого не заметил.

— Ну, ну, и чем же закончился разговор?

— Обожди. Я тебе еще начало не досказала, а ты за конец хватаешься. «Да, так опять, — кричит Бубенцов, — вы самоуправством занимаетесь! С Ивана Торопчина, говорит, хотите пример брать…»

— Так и сказал?

— Словечка не прибавила. «Чужим, говорит, сеять можно, а для своей работы кони у вас уморились». И пошел, и пошел… А Шаталов сидит да головой мотает: дескать, так их!.. Ну, не попади он, усатый тетерев, мне под горячую руку!

Лицо Коренковой посуровело. А бирюзовые, когда смеялись, глаза ее от гнева стали темносиними, как около грозовой тучи небо.

Иван Григорьевич слушал, уже не перебивая. А мысли обгоняли рассказ. Значит, опять Федор по старой дорожке пойдет. Ну как же они теперь глазами друг с другом встретятся!

— Шумел, шумел Федор Васильевич, да, видно, и сам упарился. Белый стал, как холстина, и захромал сразу как-то нехорошо. Сел вот так к столу, уперся локтем и смотрит на нас — то на меня, то на Брежнева, А глаза, вижу, у него уж не те — будто хозяина дома не было, а теперь вернулся. Смотрит и молчит. Ну, и мы молчим и смотрим. Только на Камынина напала икота. А то как неживые все, на картине нарисованные. Смешно даже. Тут, верно, Иван Данилович вступил в разговор. Тоже, видать, не по делу рассердился. «Что же, говорит, вы молчите, бригадиры? Ай совестно стало?»

— Эх, меня там не было! — возбужденно сказал Иван Григорьевич и, повидимому забыв про присутствие женщины, откинул одеяло и в одном белье поднялся с кровати.

— Это при невесте-то! — полушутливо, полусмущенно напомнила о своем присутствии Коренкова.

Очень смутился и Торопчин. Вновь нырнул под одеяло.

— То-то! — к Марье Николаевне снова вернулось хорошее настроение. Она поднялась, отошла к окну и распахнула створки. — Благодать-то какая, а? Один денек краше другого.

Однако Ивана Григорьевича «благодать» не заинтересовала. И хорошее настроение к нему не скоро вернулось.

— А вы, бригадиры, ничего и не ответили?.

— Ну да! — Коренкова сперва покосилась, затем, увидав, что Иван Григорьевич уже почти одет, вновь повернулась к нему. — Брежнев за всех нас сказал. Сначала Шаталову да тем же заворотом и Бубенцову: «Я бы, говорит, Иван Данилович, на твоем месте даже рта не раскрывал. А вы, товарищ Бубенцов, если бы обратились к нам по-людски, мы бы вам и ответили как человеку. А при таком отношении — никакого разговору не будет».

— Молодец Андриан Кузьмич! — вырвалось одобрительное восклицание у Ивана Григорьевича, — А Федор что?

— Ничего, — Коренкова вновь отвернулась к окну и сказала негромко, как бы не Торопчину, а кому-то стоящему под окошком: — Жалко мне все-таки Федора Васильевича. И сам-то он хромает сильно, да еще люди некоторые под бок его подталкивают, не туда тянут, куда надо. Разве тут не собьешься?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В приподнятом настроении возвращался к себе, в унаследованный от жениного дяди дом, Иван Данилович Шаталов. И даже тем, что побеседовал не с самим председателем колхоза, а с его женой, остался доволен. Может быть, и к лучшему. Тоже и Федор Васильевич — человек колючий: попади под горячую руку — ощиплет так, что перышка в хвосте не останется. Да-а.

Шаталов даже опасливо замедлил шаги, припоминая, не сболтнул ли Маше Бубенцовой чего-нибудь лишнего, неподходящего. Не нарваться бы на неприятность самому, как один раз, правда в далекой молодости, нарвался на братьев Рощупкиных — Степана да Федора — двух сельских богатырей.

Было это так.

Крепко не поладил тогда Иван Данилович с одним из братьев, а точнее сказать, всыпал Степан Рощупкин Ивану Даниловичу, подкараулив сельского обольстителя там, где быть ему не полагалось, — на гумне, возле дома сестры Рощупкиных, солдатки Капитолины Кукушкиной. Обстоятельно всыпал: «Не ходи в гости, когда хозяина в избе нет! Не садись за стол, коль не для тебя пироги поставлены!»

А Иван Данилович оскорбился, хотя где-то в глубине души и понимал, что «какова работенка, такое и угощение». Было бы дураку смириться, так нет. Обидно, видишь ли, показалось среди бела дня фонарями светить. А уж фонарей ему Степан тогда наставил! Эх, и здоровенный же парень был! Сам Семен Михайлович Буденный хвалил Степана Рощупкина за силу да бойцовскую ухватку.

Злость и обида — плохие советчики. Вот и надумал тогда Иван Данилович отомстить своему обидчику. И время как будто подкараулил для такого дела подходящее.

Сцепился как-то Степан со своим братом Федором, — тоже бугай, двухпудовкой баловался, как бабенка тыквой, жернов с ребра на ребра переворачивал. Драка получилась знаменитая, аж все село по домам попряталось.

А Шаталова нечистый вынес Федору помочь. Думал: «Вдвоем-то уж всяко Степану накостыляем!»

Ну и накостыляли, конечно, двое одному. Только не Степану. Опомнились на грех братья в самом разгаре драки, да того же Шаталова и отутюжили. Да как! Попал тогда свет Ванюша, как сноп в молотилку! Не своими ногами домой пришел.

А сейчас? Опять ведь Иван Данилович хочет чужими — бубенцовскими — руками рассчитаться со своим обидчиком Торопчиным. Так ведь пожалуй? Хотя… Разве что худое сказал он жене председателя?.. Только одну правду-матку выложил на стол. Матвеев Бубенцова хвалил?.. Хвалил. Да и колхозники теперь на своего председателя не жалуются. А Торопчин, сукин сын, что вытворяет, а? Спаивать Федора Васильевича приходил! Его, Шаталова, обозвал склочником, а сам каким оказался?.. Выходит — все мы, сватья, хороши, пока не доберешься до души!.. Жалко, что вчера мы с Матвеевым об этом не знали. Но, ничего, покрывать не будем. Не годится разводить кумовство!

Так-то, Иван Григорьевич, воспомянешь ты еще Шаталова, да не раз!

— Ивану Даниловичу почтение!

Погрузившийся в раздумье, Шаталов даже вздрогнул, услышав веселый окрик. Как будто Степан Александрович Самсонов застал его за каким-то неблаговидным делом.

Старый конюх вел на ветеринарный пункт слегка припадавшего на левую заднюю ногу мерина, по кличке «Рыцарь». Морщинистое, отороченное с боков плотной седеющей бородой лицо Самсонова выражало довольство жизнью и окружающим. Приветливостью светились веселые и круглые, как у чижа, глазки.

— А мы идем, смотрим, — говоря «мы», Степан Александрович, очевидно, высказывался за себя и за Рыцаря, — стоит наш Иван Данилович посредь улицы и наземь глядит. Будто пятак увидал, а поднять ленится. Хо-хо!

Самсонов хохотнул, достал из объемистого, уходящего чуть не до колена кармана широченных брезентовых брюк кисет и спросил уже серьезнее:

— О политике небось размышляешь!

— Вроде того, — не очень приветливо отозвался Шаталов.

Конюх оторвал кусочек газетки и, прежде чем обкрутить обрывочек вокруг пальца, прочитал:

— «Государственный секретарь Сешеа, господин Маршалл, отвечая на реплику товарища Молотова, сказал…» Эх, не на месте оборвалось — чего он сказал, этот самый Маршалл?.. Хотя вот читаю я, читаю выступления иностранных министров — союзников наших уважаемых, а от слов ихних только туман у меня в мозгах образуется. Тут, правда, Иван Григорьевич, суть некоторую мне объяснил. Вот у кого голова светлая! А?