Шаманы крови и костей - Айя Субботина

  Едва Миэ узнала, что отец вернулся, она поспешила к нему. Вошла без стука, несмотря на старания рабыни-иджалки задержать ее. Господин устал с дороги, говорила она, неловко прыгая перед Миэ. Таремка оттолкнула иджалку и вошла.

  Лорд Эйрат стоял у стола, опираясь на столешницу, словно боялся упасть. Вся его фигура кричала об усталости, Миэ видела, как подрагивают его ноги. Мужчина обернулся. Ни радости, ни недоумения на лице. Таремка догадывалась, что распорядитель отправил ему птицу с новостями, но это оправдывало отсутствие удивление. А куда же подевалась радость?

  - Ты выглядишь на семь десятков лет, - сказала она первое, что пришло в голову. Отцу было всего шестьдесят, и когда Миэ покидала дом, лорд Эйрат выглядел на каждый прожитый год. Теперь его лицо осунулось, и умножилось морщинами.

  - А ты все больше похожа на мать, - сказал лорд Эйрат. Он помассировал плечо, прошелся до постели и сел, тяжело, будто много дней провел на ногах.

  Может, и не было никакого собрания, подумала Миэ. Отчего отец провел в зале Совета девяти три дня вместо одного? Вероятно, два дня посвятил каким-то своим нуждам, и они, судя по его хмурому виду, не принесли нужного результата. Ничто не расстраивало отца сильнее бесполезно потраченного времени.

  - Зарин написал, что ты вернулась. Надеюсь, уже ознакомилась с нашими делами, иначе я начну думать, что ты приезжаешь домой только чтобы жировать на моих харчах.

  Миэ не собиралась вникать ни в какие отцовские дела, хоть и понимала, что по праву старшей рано или поздно ей придется этим озаботиться. Старший брат, от самой первой отцовской жены, умер от глупой царапины. Рана нагноилась и расползлась от щиколотки до самого колена. Сперва, бедолаге отрезали ногу, но гниль успела переползти дальше. Когда от запаха гниющей плоти в комнате сделалось невыносимо, отец избавил сына от мучений, перерезав горло. Миэ знала - до самой смерти он не простит себе того поступка. С тех пор лорд Эйрат всеми силами старался приобщить Миэ к мысли, что она станет наследницей, но волшебница упрямилась.

  - Не ознакомилась, - призналась Миэ. - И не собираюсь. Зато видела шутовской колпак на Лаумере. Он сказал, будто это твой подарок.

  - Мой, и что с того? - Он кликнул рабов, и в его покоях сделалось многолюдно.

  Два чернокожих невольника принесли таз с подогретой водой, рабыни суетились с целебными солями и маслами, еще одна снимала с господина сапоги. Напряжение сползло с лица мужчины только, когда его стопы оказались в воде. Миэ отошла в сторону, чтобы не мешать в суматохе, которую подняли вокруг хозяина вышколенные рабы. Таремка злилась, но гасила злость. Встреча с отцом началась на той ноте, на которой Миэ планировала ее закончить. Что-то будет дальше?

  - Убирайтесь теперь все, нечего мне зад вылизывать, - прикрикнул лорд Эйрат. - Кроме тебя, - кивнул он пышнотелой бабе в летах. И для Миэ пояснил: - Она мастерица пятки массировать, одно удовольствие. И голову просветляет, если мыслей в них больше, чем дерьма в нужнике.

  Таремке хотелось сказать, что ей дела нет ни до пяток, ни до мыслей, от которых отец хотел избавиться, но прикусила язык. Что ж, пусть потешится, а она подождет, поглядит, так ли чудодейственен массаж. Тем более, что и отец не торопился с расспросами.

  Массаж ли на родителя подействовал или он просто отдохнул с дальней дороги, но лицо лорда Эйрата смягчилось, губы порозовели, а глаза сделались теплыми. Рабыня осторожно переставила его натруженные стопы на отрез ткани, тщательно вытерла, и взялась растирать их бальзамом.

  - У нас здесь говорят, что в Северных землях неспокойно, - неторопливо начал отец. - Верно, что Сьёг разрушен, и теперь на троне сидит новый Конунг?

  - Так и есть. - Миэ не отпиралась. - Человек он достойный, думаю, править будет долго, и Северные земли под его рукой расцветут больше прежнего.

  - Гляжу, ты с этими варварами успела подружиться. - Голос отца сделался сварливым. - Я, попервам, все весточки от тебя ждал, а после решил, что ты сгинула, и даже оплакать тебя успел. Ан нет, добрые люди рассказали, что видали на пиру у Торхейма - пусть Гартис его не сильно в гузно тычет раскаленным прутом - красавицу-таремку, по которой на слюни изошли все двуногие кобели Артума. Я как услыхал такое, сразу смекнул, о ком молва пошла.

  - Добрые люди? - Миэ покривилась. - Не припомню таких на том пиру, а вот дрянь всякую видела, об которую порядочный человек посрамиться сапоги вытереть.

  - Оста на язык осталась - хорошо, - похвалил отец. И прикрикнул на рабыню, когда та, переусердствовав, слишком сильно выкрутила пятку. - Ты делом занимайся, корова безмозглая, а то последую примеру Катарины Ластрик и отрежу тебе уши и язык, чтоб неповадно было хозяйские разговоры слушать.

  - Катарина совсем из ума выжила, - проворчала таремка. С этой госпожой они пересекались несколько раз, и Миэ леди Ластрик показалась самонадеянной и спесивой не в меру. И гонор ее из всех щелей лез, смердело им за десять шагов.

  - Катарина знает, что делает, - сказал отец, и все-таки прогнал рабыню. - Вовремя ты домой воротилась, Миэ.

  Слова окрасились таким тоном, что у таремки сразу отпала охота обижаться и ерничать. Видать, не зря отец приехал взмыленный, что-то его тревожило.

  - Ластрики замышляют игру против нас, - сказал мужчина и пинком отодвинул таз. Вода расплескалась. - Она где-то откопала дядьку твоего.

  - Дядьку? - Миэ покопалась в памяти, припоминая, о каком дяде может идти речь. По материнской линии их было двое, но один служил в таремском храме Ашлона и частенько навещал их, а другой умер через год после кончины леди Эйрат. Еще один дядя, по отцовской линии, сгинул в юношестве. Других дядей Миэ не знала, если только речь не шла о бастардах - Эйраты не любили говорить о своем порченном семени, и, сколько помнила волшебница, история их семьи не знала случаев, когда хоть один "ублюдок" призывался в отчий дом. - Не понимаю, о ком речь идет.

  - О брате моем, Шале, - нехотя ответил мужчина. Он сопел, тянул время, и Миэ пришлось вернуть родителя к разговору покашливанием. Тот раздосадовано хватанул себя по колену. - Младший братец, Шале. Пятнадцать годков минуло ему тогда, когда родители наши оба к Гартису пошли в последнее паломничество. Гуляка и марнотрат, тьфу, гадко вспоминать. Наверное, всех шлюх перетрахал в округе, деньги спускал на баб, пойло и ши-пак. Проиграется до портков, и домой бежит, у мамки деньгу клянчить. Да так складно, бывало, заливает, что меня и отца на слезу прошибало. Умел, гаденыш, подлизать. Вот родители ему завещали половину нажитого добра. Я знал, что Шале его спустит вмиг, а я мог бы в дело приспособить. Без того золота все бы в харстам пошло.