На «заднем дворе» США. Сталинские разведчики в Латинской Америке - Нил Никандров

с признанием своих ошибок, разоблачением США, осуждением троцкистов. Как человек с мировым именем, «Гиена», имеющий большой вес в Мексике, несомненно, потянет за собой колеблющиеся слои интеллигенции. В этой связи: стоит ли его использовать для разоблачения деятельности троцкистов». Ответ последовал краткий: «Не стоит». Иного ожидать не приходилось: для разведки тема троцкизма навсегда утратила актуальность.

В своей книге Алексеева поведала, что отношения Тарасова с Уманским «первоначально были нормальными, но со временем становились всё более натянутыми». Мемуаристка чисто по-женски считала, что причиной было подспудное соперничество: посол в присутствии Тарасова, особенно на приёмах, проигрывал в представительности. Иногда Тарасова даже принимали за посла! Дипломатическая форма на Уманском сидела мешковато, он был полноват, среднего роста, а Тарасов – высокий, по-мужски красивый, подтянутый, уверенный в себе, невольно притягивал взгляды. Дамы его обожали, но Тарасов был неприступен, хорошо понимая в силу своей профессии: «Коготок увязнет, всей птичке пропасть».

Конкурировать с послом Тарасову и в голову не приходило, он держался в тени, понимая своё место в посольской иерархии. Но Алексеева почему-то пришла к мнению, что «самолюбие его по этой причине страдало». По утверждению Алексеевой, которое сейчас невозможно проверить, их противостояние «иногда прорывалось в бурные сцены», после которых в посольстве якобы говорили: «Нашла коса на камень».

Ещё в июле 1944 года Центр санкционировал Тарасову поездку в Коста-Рику, с которой были установлены дипломатические отношения. Уманский должен был вручить там верительные грамоты. Тарасов «для ориентации» взялся за изучение обстановки в этой небольшой центральноамериканской стране, получал от агентуры материалы «полезного содержания», которыми делился с послом. Поездка Уманского в Сан-Хосе несколько раз откладывалась. Тарасов вспоминал: «Прошло несколько месяцев, прежде чем дипкурьеры привезли из Москвы верительные грамоты, и была согласована дата их вручения президенту Коста-Рики в конце января 1945 года».

В сентябре жена Тарасова, «милая и интеллигентная женщина», по словам Алексеевой, перестала появляться в посольстве даже на приёмах. Уважительная причина для этого была: в сентябре она родила и занималась малышом. Сам Тарасов ходил хмурый и неразговорчивый. В середине ноября 1944 года посол получил распоряжение отдела кадров НКИД об откомандировании Тарасова домой. Ознакомившись с указанием, резидент возмутился. Обычно такие решения принимаются Центром после согласования с оперработником, подготовка к отъезду длится несколько месяцев, а НКИД в качестве «крыши» только оформляет решение. Но в данном случае распоряжение сформулировано в категорической форме: «Завершить дела в месячный срок»… Что за спешка? Что за пожар? Бросить все дела и уезжать?

Но скандалить Тарасов не стал. Ограничился сообщением в Центр о неожиданном распоряжении кадрового отдела НКИД и его несвоевременности: «В связи с тем, что выход «Гнома» подготовлен новым аппаратом на 9 декабря, было бы целесообразно отложить мой выезд на полтора месяца для оформления этого дела. Прошу дать указание «Редактору» о моей задержке в «Деревне» на этот срок». Соответствующую телеграмму, подписанную Фитиным, Уманскому направили.

Увы, из попытки очередного «лечения» «Гнома» ничего не вышло. Из-за побега заключённых, сидящих за уголовные преступления. После каждого такого побега режим содержания для остальных ужесточался. Персонал тюрьмы Лекумберри постоянно тасовали и пополняли новыми людьми. На их изучение и «приобщение» к работе требовалось время. Тарасову пришлось возвращаться в Москву, не выполнив главного задания на командировку.

Резидент запросил у Центра разрешения на возвращение домой по короткому маршруту – через Мурманск, «ввиду наличия в семье 2-х месячного ребёнка, который не выдержит длительный зимний путь». Разрешение было дано, но Тарасову снова пришлось менять маршрут. Он написал 8 декабря: «По новым данным, поездка через Мурманск может оказаться более длительной, чем через Владивосток, поскольку в Исландии придётся долго ждать конвой сопровождения. Прошу санкции на возвращение через Владивосток». Резолюция Фитина от 11.12.44: «Пусть едет, как хочет».

За четыре дня до встречи Нового года Тарасов с семьёй выехал в США. Он отклонил предложения об организации «прощания» с коллективом посольства: «Дел по горло, сами понимаете». Не устроил он и «отходную» для сотрудников резидентуры: «Не та обстановка, слишком много недоброжелателей вокруг». Некоторые обстоятельства отъезда Тарасовых зафиксировала в воспоминаниях Алексеева: «Я была немало удивлена, когда пришла провожать их на вокзал. Несмотря на то, что по должности он был один из главных представителей в дипломатическом корпусе посольства, никто из членов посольства не пришёл их провожать. Уманский в силу необходимости явился в самую последнюю минуту, попрощался и быстро исчез».

Первоначально, после возвращения в Москву, дела у Василевского складывались вроде бы неплохо. Ему была поручена ответственная работа по линии научно-технической разведки НКГБ, включая атомную проблематику. Иногда выезжал в краткосрочные загранкомандировки. С 1948 года Василевский – пенсионер МГБ СССР. До 1953 года работал заместителем директора Главкинопроката Госкино.

Человеком он был неординарным, выделялся из общей массы, не всегда мог воздержаться от многозначительных намёков, когда рассказывал о своём прошлом. В его окружении были «бдительные» лица, которым он казался подозрительным. Периодически на Василевского поступали в органы «сигналы». Характерным было донесение агента «Светозарова», который общался с Тарасовым в Мексике. Бывший осведомитель не скрывал к нему неприязненного отношения:

«Тарасов всегда старался подчеркнуть самостоятельность своей должности в посольстве, независимость даже от посла. Подчёркивал, что имеет своего шифровальщика и автомашину. Не скрывал, что просматривает письма сотрудников посольства, отправляемые в Москву с диппочтой. О его особом положении знали некоторые иностранцы. Вспоминается случай, когда мы провожали урны с прахом Уманского и других погибших товарищей. Ко мне подошёл русский эмигрант д-р Олейник и сказал, что если бы не отъезд Тарасова, то этой диверсии не произошло бы, ведь он разведчик! Олейник был одним из близких Тарасову людей. Среди других эмигрантов из России, постоянно крутившихся вокруг него, могу назвать Аркадия Бойтлера, развязного типа, выдававшего себя за большого друга Уманского и Тарасова. Он часто сопровождал посла и Тарасова в загородных прогулках, устраивал им охоту и т. п. Ещё один его приятель – Эдуард Вайсблат, главный конструктор торпедных катеров во Франции, якобы бежавший в Мексику от нацистов. Этот господин поставлял на приёмы в посольство водку, изготовленную на его заводике близ Мехико-сити.

Припоминаю некоего Вайсмана, называвшего себя югославским эмигрантом. Он занимался в Мексике скупкой и перепродажей дефицитных товаров. В посольстве, к примеру, снабжал всех сотрудников «лучшими часами в стране». Общался Тарасов с Марком Короной, крупным фабрикантом, владельцем обувных магазинов, который возглавлял еврейское общество, кажется «Израиль». Тарасов ввёл в посольство ещё одного эмигранта – Оскара Данцигера, выходца из Литвы, выдававшего себя за кинорежиссёра. Тот настолько вжился в посольский коллектив, что завёл знакомства с некоторыми легкомысленными жёнами дипломатов.

Я знаю, что тов. Потёмкин, работавший корреспондентом ТАСС, тоже допускал элементы беспечности. Курьер охраны В. сказал мне однажды, что Потёмкин оставил в одном из кабинетов черновик большого письма с характеристиками на работников посольства. Там были сведения и секретного порядка. Многое разбалтывала его жена, чтобы