Анна Каренина - Лев Толстой

собой, он никак не мог перенестись в душу своего приятеля и понять его

чувства и прелести изучения таких женщин.

XV

Место тяги было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав к лесу,

Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже

освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край к двойняшке-березе

и, прислонив ружье к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан,

перепоясался и попробовал свободы движений рук.

Старая, седая Ласка, ходившая за ними следом, села осторожно против

него и насторожила уши. Солнце спускалось за крупный лес; и на свете зари

березки, рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящими

ветвями с надутыми, готовыми лопнуть почками.

Из частого лесу, где оставался еще снег, чуть слышно текла еще

извилистыми узкими ручейками вода. Мелкие птицы щебетали и изредка пролетали

с дерева на дерево.

В промежутках совершенной тишины слышен был шорох прошлогодних листьев,

шевелившихся от таянья земли и от росту трав.

"Каково! Слышно и видно, как трава растет!" - сказал себе Левин,

заметив двинувшийся грифельного цвета мокрый осиновый лист подле иглы

молодой травы. Он стоял, слушал и глядел вниз, то на мокрую мшистую землю,

то на прислушивающуюся Ласку, то на расстилавшееся пред ним под горою море

оголенных макуш леса, то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо.

Ястреб, неспешно махая крыльями, пролетел высоко над дальним лесом; другой

точно так же пролетел в том же направлении и скрылся. Птицы все громче и

хлопотливее щебетали в чаще. Недалеко заухал филин, и Ласка, вздрогнув,

переступила осторожно несколько шагов и, склонив набок голову, стала

прислушиваться. Из-за речки послышалась кукушка. Она два раза прокуковала

обычным криком, а потом захрипела, заторопилась и запуталась.

- Каково! уж кукушка!- сказал Степан Аркадьич, выходя из-за куста.

- Да, я слышу, - отвечал Левин, с неудовольствием нарушая тишину леса

своим неприятным самому себе голосом. - Теперь скоро.

Фигура Степана Аркадьича опять зашла за куст, и Левин видел только

яркий огонек спички, вслед за тем заменившийся красным углем папиросы и

синим дымком.

Чик! чик! - щелкнули взводимые Степаном Аркадьичем курки.

- А это что кричит? - спросил Облонский, обращая внимание Левина на

протяжное гуканье, как будто тонким голоском, шаля, ржал жеребенок.

- А, это не знаешь? Это заяц-самец. Да будет говорить! Слушай, летит! -

почти вскрикнул Левин, взводя курки.

Послышался дальний, тонкий свисток и, ровно в тот обычный такт, столь

знакомый охотнику, чрез две секунды, - другой, третий, и за третьим свистком

уже слышно стало хорканье.

Левин кинул глазами направо, налево, и вот пред ним на мутно-голубом

небе, над сливающимися нежными побегами макушек осин показалась летящая

птица. Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на

равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден был

длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста,

где стоял Облонский, блеснула красная молния; птица, как стрела, спустилась

и взмыла опять кверху. Опять блеснула молния, и послышался удар; и, трепля

крыльями, как бы стараясь удержаться на воздухе, птица остановилась,

постояла мгновенье и тяжело шлепнулась о топкую землю.

- Неужели промах? - крикнул Степан Аркадьич, которому из-за дыму не

видно было.

- Вот он! - сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и

высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить

удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. - Ну, я

рад, что тебе удалось, - сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство

зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.

- Скверный промах из правого ствола, - отвечал Степан Аркадьич, заряжая

ружье. - Шш... летит.

Действительно, послышались пронзительные, быстро следовавшие один за

другим свистки. Два вальдшнепа, играя и догоняя друг друга и только свистя,

а не зоркая, налетели на самые головы охотников. Раздались четыре выстрела,

и, как ласточки, вальдшнепы дали быстрый заворот и исчезли из виду. . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух,

из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная серебряная Венера низко на

западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже

переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя

Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но

Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет

выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы. Венера перешла уже выше

сучка, колесница Медведицы с своим дышлом была уже вся видна на темно-синем

небе, но он все еще ждал.

- Не пора ли? - сказал Степан Аркадьич.

В лесу уже было тихо, и ни одна птичка не шевелилась.

- Постоим еще, - отвечал Левин.

- Как хочешь.

Они стояли теперь шагах в пятнадцати друг от друга.

- Стива! - вдруг неожиданно сказал Левин, - что ж ты мне не скажешь,

вышла твоя свояченица замуж или когда выходит?

Левин чувствовал себя столь твердым и спокойным, что никакой ответ, он

думал, не мог бы взволновать его.

Но он никак не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич.

- И не думала и не думает выходить замуж, а она очень больна, и доктора

послали ее за границу. Даже боятся за ее жизнь.

- Что ты! - вскрикнул Левин. - Очень больна? Что же с ней? Как она...

В то время, как они говорили это, Ласка, насторожив уши, оглядывалась

вверх на небо и укоризненно на них.

"Вот нашли время разговаривать, - думала она. - А он летит... Вот он,

так и есть. Прозевают..." - думала Ласка.

Но в это самое мгновенье оба вдруг услыхали пронзительный свист,

который как будто стегнул их по уху, и оба вдруг схватились за ружья, и две

молнии блеснули, и два удара раздались в одно и то же мгновение. Высоко

летевший вальдшнеп мгновенно сложил крылья и упал в чащу, пригибая тонкие

побеги.

- Вот отлично! Общий!- вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу

отыскивать вальдшнепа. "Ах да, о чем это неприятно было? - вспоминал он. -

Да, больна Кити... Что ж делать, очень жаль", - думал он.

- А, нашла! Вот умница, - сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу

и кладя ее в полный почти ягдташ. - Нашел, Стива! - крикнул он.

XVI

Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и

планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он

узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более

приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но

когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах болезни Кити и упомянул имя

Вронского, Левин перебил его:

- Я не имею никакого права знать семейные подробности, по правде

сказать, и никакого интереса.

Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся, уловив мгновенную и столь

знакомую ему перемену в лице Левина, сделавшегося столь же мрачным, сколько

он был весел минуту тому назад.

- Ты уже совсем кончил о лесе с Рябининым? - спросил Левин.

- Да, кончил. Цена прекрасная, тридцать восемь тысяч. Восемь вперед, а

остальные на шесть лет. Я долго с этим возился. Никто больше не давал.

- Это значит, ты даром отдал лес, - мрачно сказал Левин.

- То есть почему же даром? - с добродушною улыбкой сказал Степан

Аркадьич, зная, что теперь все будет нехорошо для Левина.

- Потому, что лес стоит по крайней мере пятьсот рублей за десятину, -

отвечал Левин.

- Ах, эти мне сельские хозяева! - шутливо сказал Степан Аркадьич. -

Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!.. А как дело сделать, так

мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я все расчел, - сказал он, - и лес

очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь

это не обидной лес, - сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем

убедить Левина в несправедливости его сомнений, - а дровяной больше. И

станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.

Левин презрительно улыбнулся. "Знаю, - подумал он, - эту манеру не

одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два в десять

лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и

некстати, твердо уверенные, что они уже все знают. Обидной, станет тридцать