Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Ада схватила его за рукав:

— Простите, вы не знаете, что здесь случилось? Люди не пострадали?

Мужчина пожал плечами и зашагал дальше, Ада еще долго вдыхала терпкий запах табака.

Возможно, миссис Б. переехала. Ада прошлась по улице, вглядываясь в таблички с именами на дверях, затем вернулась к развалинам. Она понятия не имела, где жила миссис Б. Скрестила пальцы, зажмурилась: только бы она была жива. Открыла глаза, почти ожидая увидеть перед собой миссис Б. с накрашенными губами и напудренными щеками, но улица была пустынна. По Бонд-стрит на Оксфорд-стрит. В тамошних больших магазинах этажи с заколоченными окнами и зияющими пробоинами — ни дать ни взять старые израненные солдаты. Универмаг Джона Люиса. Ада вытаращила глаза. Черное пепелище. Средь обломков тощие побеги буддлеи и пучки травы. Это был не тот Лондон, каким его помнила Ада. Не ее родной город, и она чувствовала себя здесь чужой.

Сад на Ганновер-сквер был перекопан. Подвальчик Исидора никуда не делся, но табличка у двери исчезла. Ада спустилась по ступенькам, заглянула в окно. Пусто, если не считать корзины и разбросанных по полу старых газет. Ада побрела по Ганновер-стрит, оттуда на Риджент-стрит. «Дикинс и Джонс» — еще один изувеченный магазин. Шрамы войны повсюду. «Кафе Рояль». Ада постояла под навесом, глядя на вращающиеся двери. Какой же она была дурой! Ее обвел вокруг пальца обыкновенный проходимец, Станислас фон Либен. Если бы не он, у Ады было бы все прекрасно. И на ее долю не выпало бы столько горя и муки. Сволочь. Попадись он ей сейчас… что бы она с ним сделала? Наверное, в чем-то Ада — дочь своей матери. Но только ругань, нет, этого мало. Убила бы его ко всем чертям.

Ада кивнула портье у «Кафе Рояль» и побрела дальше. На Пикадилли-серкус молодые женщины с яркой помадой на губах, в блузках с глубоким вырезом — покуривая, они топтались вокруг статуи Эроса. В Мюнхене Ада видела таких. Иногда их сопровождали матери. Янки, хотеть? С ними расплачивались сигаретами. А здесь чем?

Каково это, подумала Ада, каждый час другой мужчина. На нее теперешнюю никто не взглянет, не с ее плоской грудью и бесформенной фигурой. Никто не пожелает ее, не погладит нежно по щеке, не притянет к себе, и поцелуя, вестника любви, она не дождется. Никто ее теперь не любит, даже ее родные. Невыносимая печаль и чувство одиночества нахлынули на нее, Ада с трудом сдерживала слезы. Продавцу газет просто нравилось обращать на себя внимание, он кого угодно назовет красавицей. Ада сталкивалась с такими людьми. Их слово — пустой звук. Минуло то время, когда она была красивой.

Оставив накрашенных девушек за спиной, Ада свернула на рынок Хеймаркет. Лепнина на зданиях обвалилась, вокруг портиков леса. Многие витрины заколочены, доски обклеены рекламой. Театр «Рояль» цел. «Веер леди Уиндермир». Что за пьеса? Затем налево, на Трафальгарскую площадь. Победа над Германией, прочла Ада. 1945. Несмотря на раннее утро, на площади было полно солдат под руку с девушками. Среди гуляющих и рабочие в поношенных костюмах, и совсем юные девчонки в модных туфлях и узких юбках. Некоторые сидели на бортике фонтана и ели бутерброды, отгоняя голубей, нацелившихся на крошки. Одна женщина наливала себе в чашку чай из термоса. Чашка чая. Напротив Чаринг-Кросс Ада заметила кафе «Лайонз». Там когда-то подавали хороший чай. Она порылась в кармане. Денег хватит.

В окне объявление: «Требуются официантки. Обращайтесь». Ада встрепенулась. Она вполне может стать официанткой, расторопности ей не занимать. Конечно, до тех пор, пока не найдет настоящую работу. Ада толкнула тяжелую дверь. Стены, обитые панелями из дорогой темно-коричневой древесины, лампы, упрятанные под абажуры из толстого стекла. Ада и забыла, как здесь все уютно и пристойно. За деревянными столиками парочки, погруженные в беседу. Супруги, догадалась Ада, он только что вернулся с войны, и они празднуют. Женщин без спутников тоже хватало; закинув ногу на ногу, они неотрывно смотрели в окно. Кто-то курил, положив пачку «Плейерс» рядом с тарелкой, кто-то читал книгу. Счастливые люди, подумала Ада.

Ада направилась к незанятому столику посреди зала, минуя полную женщину средних лет с пожилым спутником.

— Жердь, — долетело до ее ушей. — Чахоточная.

К Аде подошла официантка. Изящная черная форма с накладным воротничком, идеально белый фартук и загнутый кверху белый козырек с черной отделкой.

— Чем могу помочь?

— Я ищу работу, — не колеблясь ответила Ада.

Официантка склонила голову набок:

— Вам нужно обратиться к заведующей. Что-нибудь еще?

— Чашку чая, пожалуйста.

Заведующая, сидевшая за письменным столом, знаком предложила Аде стул, такой же, какие стояли в зале: высокая жесткая спинка и блестящее сиденье.

— Не возражаете, если я спрошу, — заведующая наклонилась Аде, — вы не больны? Уж очень вы худая.

— Я здорова, — ответила Ада.

— Видите ли, если это заразное заболевание, мы не сможем вас нанять.

— Нет, ничего подобного.

— Что-нибудь на нервной почве?

Ада покачала головой. В войну мне пришлось тяжко, вот и все, могла бы сказать Ада. Но стоило ли? Заведующая и вообразить не в состоянии, что это была за тяжесть. И Ада уже успела смекнуть, что никто здесь не хочет об этом слышать.

— Нет. Просто я на время потеряла аппетит.

— Надо же, — отозвалась заведующая, — сочувствую. Надеюсь, аппетит к вам вернулся?

— Ем за четверых, — успокоила ее Ада.

— Вы прежде работали официанткой?

— Нет. Но я быстро учусь, — заверила Ада и добавила: — Я сообразительная.

— Когда вы сможете приступить?

— Прямо сейчас.

— Два фунта в неделю, форма бесплатно. Стираете сами все, кроме фартука и козырька. Голова должна быть всегда вымытой, волосы зачесаны назад, ногти коротко острижены. Какой у вас размер?

Ада удивленно посмотрела на нее.

— Вам нужно подобрать форму. Не уверена, что у нас найдется такой маленький размер. Вы умеет шить?

— Да, это я умею.

— Тогда подгоните форму по фигуре. Идемте со мной.

Форменные платья Ада несла на согнутой руке. Повезло. Неплохой заработок, а к концу недели, может, и чаевые накопятся. Нужно поскорее разобраться с карточками, кое-какие вещи требовались ей позарез. Белье, мыло, зубная паста. Самое необходимое. И наверное, она обзаведется друзьями, в кафе работает много девушек. Первую неделю, по крайней мере, на работу и обратно придется ходить пешком. Ада взглянула на часы на Чаринг-Кросс. Десять минут четвертого.

Спустя тридцать пять минут она была в общежитии. Разложила форму на кровати. Подол подшили с запасом и на швах не экономили. Белый воротник отстегивается, значит, его можно стирать отдельно и почаще. Ада расстегнула блузку, сбросила юбку. Комбинация сзади была влажной на ощупь. Ада перекрутила ее наперед.

Кровь. Кровь. Она не помнила, когда у нее в последний раз были месячные. Ада взвизгнула и рассмеялась. Ей хотелось распахнуть окно и заорать на всю улицу: Все хорошо! Все будет хорошо! Она, Ада Воан, снова женщина. Она возвращается к жизни. Она снова способна рожать. Набрать еще немного фунтов — и прежняя фигура при ней. На это уйдет месяц, может, два, но Ада уже на подъеме. С ней все будет в порядке. Она будет жить. На подъеме. Ада открыла кошелек: надо сбегать в аптеку. За самым необходимым.

Первое Рождество на родине, и это было хуже всего. Но Ада торчала в общежитии не одна, девушкам, приехавшим с севера в поисках работы, тоже не с кем было праздновать. Для них приготовили хороший обед, сестра-хозяйка расстаралась: курица под соусом с луком и шалфеем и даже рождественский пудинг. Трещали хлопушки, девушки, напялив на голову бумажные колпаки, читали дурацкие стишки. Они даже дарили друг другу подарки, завернутые в гофрированную бумагу, что осталась от самодельных гирлянд. Кусок банного мыла. Расческа. Десяток сигарет.

Сообщила ли мать домашним и соседям о том, что ее старшая дочь вернулась? — задавалась вопросом Ада. И как они отмечают Рождество? Отец и Фред, упокой Господь их души. Ада. Что с ней случилось? Мать, конечно, не удержится, чтобы не выпустить пар. Даже слышать о ней не хочу. Ада пыталась помириться: однажды в воскресенье в конце ноября она подкараулила мать после церковной службы. Но та повела себя так, будто Ада — пустое место. Выждав, пока мать не скроется за углом, Ада прислонилась к стенке и разрыдалась. Бог свидетель, она пыталась.

Задержек с месячными больше не наблюдалось, Ада поправилась: по-прежнему стройная, как манекен, и такая же фигуристая. Ей требовались очки; близорукость, сказал врач, выписывая рецепт. Она не могла разобрать номера автобуса, пока он чуть не наезжал на нее; щурилась, читая заказ, ею же написанный. У вас появятся морщины, если будете так щуриться, обронила заведующая. Ада не могла рассказать ей, отчего испортилось ее зрение. Она копила на очки, на красивую модную оправу, подсмотренную в старом номере женского журнала. «Можно быть очаровательной и носить очки, — гласила реклама. — Добавьте блеска глазам».