Александр Дейнека - Пётр Германович Черёмушкин

выполнение эскизов и наблюдение за выполнением двух фресок способом цветной мраморной крошки на фасадах звукового кино.

Интересны некоторые письма Дейнеки того времени, хранящиеся в Отделе рукописей Третьяковской галереи. Художник не считает, что ему следует отмалчиваться, когда через его голову принимаются решения, с которыми он не согласен. В частности, в марте 1937 года он пишет в дирекцию Московского института изобразительного искусства:

«Мне стало известно, что с пятого курса плаката переведены на вновь открытое отделение офорта студенты Соколов, Котожинский и другие. Считаю перевод неверным студентов, проработавших три года на плакате, за два месяца перед окончанием курса и дипломной работой.

Считаю это нарушением всякого плана в подготовке квалифицированных специалистов страны, снижением авторитета плакатного отделения.

Перевод проведен без какого-либо согласования со мною, как руководителем плакатного отделения, что считаю просто невежливым.

Прошу освободить меня с занимаемой работы по отделению плаката.

Дейнека

12.3.1937».

Еще раньше он обращается к директору института Н. Ф. Лапину:

«Довожу до Вашего сведения, что я будучи крайне утомленным и перегруженным работой к выставкам „Индустрия социализма“ и юбилейной РКК не могу далее вести кафедру плаката и композицию на трех курсах. При настоящих условиях смогу вести работу в МИИИ по композиции или рисунку не более как на одном курсе. Прошу мое решение считать окончательным.

12.4.1936».

В том же 1936 году в Москве, в доме-корабле, построенном по проекту архитектора М. Я. Гинзбурга, Дейнека пишет свою знаменитую «Натурщицу». Квартира, в которой он жил в то время, принадлежала Серафиме Лычевой, но на картине изображена не она, а известная московская модель того времени по имени Ида (фамилия ее осталась неизвестной). Эта картина — одна из самых эротических в живописи Дейнеки, но мы не знаем, как складывались его отношения с красавицей-моделью в отсутствие жены.

Так называемый дом Наркомфина, выдающийся памятник московского конструктивизма, был построен в 1930 году на Новинском бульваре (дом 25, корпус 1). Квартиру номер семь на втором этаже получил, согласно своему статусу, Иван Лычев — и тут же уступил ее дочке с зятем. Дом, ныне примыкающий к комплексу зданий американского посольства, долго находился в полуразрушенном состоянии, но в 2019 году был полностью восстановлен и отреставрирован. Здесь Дейнека создал несколько впечатляющих портретов Серафимы. В том числе и картину «В студенческом общежитии», где изображены две женщины — одна одетая, другая полуобнаженная, застегивающая сандалию. Как считает Елена Воронович, Дейнека «не мог удержаться, чтобы не написать свою возлюбленную обнаженной, но не решился сделать это прямо и нашел выход, создав композицию с двумя девушками. Позже часть полотна с полуобнаженной девушкой была обрезана и сейчас существует как „Портрет С. И. Л.“»[80]. Вещь эта действительно вызывает некоторое недоумение, но весьма эротична, как и многие другие работы Дейнеки: полностью одетая модель стоит перед полуобнаженной, поднявшей ногу в весьма искусительном движении-положении. Художник нашел оригинальное решение: одетой модели отдал лицо любимой, а обнаженной, у которой лицо скрыто, — ее фигуру.

В конце 1935 года проходит персональная выставка Дейнеки, которую называют «одним из наиболее значительных событий художественной жизни Москвы последнего времени»[81]. На выставке представлено 119 работ. «Она привлекла к себе внимание всех художников и вызвала самые оживленные споры», — пишет современник-искусствовед Сергей Ромов в сборнике «Тридцать дней». По его словам, «критика печатная и устная, которая велась вокруг выставки Дейнеки, шла мимо его установок, и спор велся не по существу»[82]. «Каноны для искусства не существуют, ибо искусство само их создает. Подлинный художник в них не нуждается. Каноны создаются и пишутся для бездарностей или профессионалов, лишенных творческой потенции», — отмечает Ромов.

Критик явно защищает Дейнеку, воздает должное его лирическим сюжетам, хвалит его за знакомство со всеми секретами живописной техники. «Отличительной чертой Дейнеки является уверенность в себе, учет своих возможностей и твердо устоявшийся вкус и наклонности. Он знает, чего он хочет», — не устает нахваливать художника искусствовед. Но чтобы сбалансировать хвалебный тон, как это принято, говорит о недостатках: «Дейнека, несомненно, изживет и свойственный ему еще схематизм формы и произвольную расстановку цвета, не всегда оправданную колористической необходимостью и композиционным, ритмическим построением картины. Он изживет и недочеты в пространственном разрешении цветом живописной плоскости. Находят только на ходу, а не стоя на месте. Совершенствуются и растут только в работе. Дейнека лишь недавно получил возможность по-настоящему заняться живописью. И по годам, и по творческой практике он еще совсем молодой художник. Его большое дарование и трудоспособность могут служить полной гарантией, что он упрочит за собой положение одного из лучших и ведущих мастеров новой советской живописи»[83].

Кажется, что это полное признание, полученное мастером, которому еще нет и сорока лет. Поступают заказы, которые укрепляют уверенность Дейнеки в себе, утверждают его самомнение и ощущение вседозволенности. Ничто не предвещает опасности или неудачи. В начале 1936 года выставку Дейнеки перевезли в Ленинград. Казалось, что художник занял самое высокое положение в советской художественной иерархии. «Жизнь для него на самом деле стала веселее при новой системе советского искусства», — пишет Кристина Киаэр[84], обыгрывая известное высказывание Сталина.

Глава седьмая

Америка: «делаю деньги рисунками»

Америка, в которую Дейнека приплыл на пароходе в конце 1934 года, отличалась от той, какой мы знаем ее сегодня. Хотя, как это произошло бы и сейчас, иммиграционный инспектор 22 декабря сделал в паспорте Дейнеки отметку о прибытии. Благодаря трансатлантическим перелетам, позволяющим попасть в США из России за те же часы, за которые в наши дни ночной поезд из Москвы в Петербург доставляет пассажиров, Америка приблизилась к нам, но не стала понятнее. В середине 1930-х двум обладателям советских паспортов — художнику и критику — пришлось пересечь бушующую Атлантику в каютах многоэтажного пассажирского лайнера и причалить в нью-йоркскую гавань, где они сошли на американскую землю.

Художник прибыл в Нью-Йорк из Гамбурга пароходом акционерной компании «Hamburg-Amerika Linie» и остановился в гостинице «Prince George Hotel» (14 East 28th Street) в Нижнем Манхэттене. 23 декабря он написал Серафиме Лычевой: «Вчера, 22-го, я, как видишь, приехал в Америку. <…> Океан нас встретил суровато — 16–17 был шторм, как моряки говорят, на 10–11 баллов. Красота. Это целые горы воды. <…> Серо, водяная пыль, на палубе — как на огромных