Памятное. Книга первая - Андрей Громыко

Во время этого разговора Эсланда Робсон стояла рядом и подтвердила, тоже шутя:

— Правда, такого не было.

— А знаете, — сказал Поль Робсон, — кажется, американские власти собираются лишить меня возможности выезжать за границу даже в краткосрочные поездки. Чувствую, что дело идет к этому.

Собеседник оказался прав. Запрет вскоре вступил в силу. Вот вам и права человека. А в Вашингтоне даже не ощутили никакой неловкости. Их спрашивали: — А как же все это сочетать с пресловутыми американскими свободами?

Ответа не было. Причем не один Поль Робсон оказался объектом гнева властей.

В последние годы жизни Робсон был лишен возможности выезжать из США куда бы то ни было. Ему просто не давали разрешения на выезд. Это враждебное отношение распространялось не только на него самого, но и на членов его семьи.

Американцы, особенно негритянское население США, долго будут помнить талантливого, умного певца, великого артиста и патриота — Поля Робсона. А мы, советские люди, — доброго, честного друга и сторонника хороших отношений между двумя государствами.

Он любил обе страны, хотя и по-разному.

Обаятельная улыбка Чарли Чаплина

Меня всегда интересовало, что собой представлял Чарли Чаплин. То, что он великий артист, я знал с юношеского возраста, смотрел его кинокартины, когда еще не было денег, чтобы часто покупать билеты в кино.

Некоторые его фильмы демонстрировались в Гомеле на открытом воздухе, в саду. Я, как и некоторые сверстники, смотрел на экран через щели в заборе, которой был обнесен кинотеатр. Положение, конечно, крайне неудобное, но чудо кинематографа — он был тогда почти чудом — притягивало своим магнетизмом людей всех возрастов. Зрители понимали, что где-то в далекой Америке есть Чарли Чаплин, смешной и неповторимый.

К тому времени, когда мы прибыли в Вашингтон, Чаплин уже давно стал прославленным актером кино. На фильмах с его участием кинотеатры ломились от зрителей. Как только на афишах в очередной раз появлялся знакомый каждому американцу образ Чарли с усиками и в котелке, вокруг касс кинотеатров начинался ажиотаж.

Первая наша встреча состоялась на одном из официальных благотворительных мероприятий в Нью-Йорке, во время войны. Средства, собранные от него, шли в фонд помощи раненым воинам союзных стран.

Я стоял и разговаривал с каким-то дипломатом. В это время ко мне подошел знакомый по многим фильмам человек и представился, просто, но с очаровательной улыбкой:

— Здравствуйте, господин посол. Я — Чарли Чаплин.

Улыбка ему шла. Впрочем, она его редко покидала. Видимо, без нее он должен был бы еще доказывать, что он и есть Чарли Чаплин. Тогда во всех фильмах появлялся только «веселый» Чарли, «грустным» на экране он стал несколько позднее. В свою очередь представившись, я ему сказал:

— Вы знаете, не только я сам, но в нашей стране почти все, кто ходит в кино и понимает, что это такое, хорошо знакомы с вами. У нас, в Советском Союзе, до войны шли ваши фильмы «Огни большого города», «Новые времена»… Так что советским людям, особенно живущим в городах, известны ваши комедии. О них можно услышать прекрасные отзывы.

— Спасибо за добрые слова, — ответил Чаплин. — До меня уже много раз доходили вести о том, что в вашей стране зритель доброжелательно относится к моим картинам и ко мне.

— А когда советские люди узнали о ваших высказываниях против фашизма и в поддержку Советского Союза, то чувства симпатии в нашей стране к вам как к человеку еще больше возросли, — добавил я.

Далее мы повели речь о советском художественном кино. Чаплин заметил:

— Видите ли, с художественными кинокартинами советского производства я знаком сравнительно мало. Но то, что видел, дает основание считать, что тенденция в советском киноискусстве положительна. В ваших фильмах нет ничего гнилого и пошлого, а это говорит о многом.

Мне и находившемуся рядом со мной советскому дипломату В. И. Базыкину было, разумеется, приятно слышать эти слова Чаплина.

По ходу беседы я решил задать ему вопрос:

— Почему вы не ставите кинокартин по произведениям великих писателей западного мира? Например, Байрона, Гёте, Бальзака?

Имен американских писателей я сознательно не упоминал, так как не был уверен в том, что он не обращался к ним.

Чарли Чаплин свободно, без какой-либо скованности стал говорить:

— Американский зритель воспринимает на экране более живо такие вещи, которые создают настроение оптимизма в обыденной жизни, в общем, веселое настроение. Люди, когда идут в кино, как правило, хотят отвлечься от забот, им нужна разрядка. Пусть осуществить ее поможет даже выдумка. Но ведь в самой жизни есть множество несерьезного. На экране можно отразить только ничтожную частицу всего этого. О том, что это именно так, и говорит популярность моих фильмов.

Конечно, такой довод произвел на меня впечатление.

Говорил он без рисовки, без попытки прихвастнуть. Без опаски выглядеть неким бизнесменом в искусстве. Одним словом, он знал себе цену. Я увидел, что это человек умный, с деловой хваткой. У него имеются своя философия, свои принципы, которым он, кстати, и остался верен до конца.

Спросил я тогда у Чаплина:

— А читали ли вы таких русских писателей, как Толстой, Тургенев, Достоевский, Пушкин и Лермонтов?

Он сразу же ответил:

— Да, конечно. Я знаю «Войну и мир» Толстого. Знаком с некоторыми романами Тургенева. Читал Достоевского.

Он не упомянул названий книг. Потом, будто что-то вспомнив, сказал:

— Конечно, я слышал об именах Пушкина и Лермонтова. Но произведений их, к сожалению, почти не читал.

Чарли Чаплин умел так высказывать свое мнение, что ему нельзя было не верить. Никто еще не дал убедительного объяснения, почему так происходит: одного человека слушаешь и расстаешься с ним, не будучи убежденным, что ты выслушал правдивое сообщение, хотя не уверен и в обратном. С другим пообщаешься — и через какие-то таинственные каналы передается уверенность: тебе сказали правду.

Распрощались мы тогда с замечательным актером весьма тепло. Чаплин при этом сказал:

— Желаю вам победы.

Во второй раз мне довелось беседовать с Чаплином на дипломатическом приеме в Лондоне. Мы встретились как давние знакомые. Это было в то время, когда Чаплин уже уехал навсегда из Соединенных Штатов, но еще окончательно не осел в Швейцарии.

Отъезду из США предшествовала продолжительная кампания его травли и как человека, и как актера. Каких только ярлыков ему не навешивали! И многие в странах Запада удивлялись: как это — великий актер и вдруг неприемлем для американских властей? Почему именно в Америке травят его? Я задал ему «каверзный» вопрос:

— Кто же вы теперь — американец или англичанин? Чаплин с известной долей юмора ответил:

— Пожалуй, правильнее всего — не американец. А затем вполне серьезно произнес:

— Меня и сейчас начинает тошнить оттого, что на мою голову недруги в течение нескольких лет выливали помои. А за что — не могу понять.

Мы отошли несколько в сторону от основной группы участников приема, и он продолжил:

— Судите сами, меня третировали за то, что я больше чем один раз женился. Но если это — преступление, то, наверно, надо было бы зачислить в категорию преступников многие миллионы американцев. Мне просто не повезло в этом отношении. Разве против меня кто-либо осмелится выдвинуть обвинение в том, что я поступил недостаточно гуманно в отношении одной и другой жены, с которыми разошелся? Нет, этого не было. Я уже наказан самою жизнью, а тут меня захотели наказать еще и мои недоброжелатели. Вы понимаете меня?

Он обращался ко мне, как бы ища сочувствия.

— Преследуют они меня за то, — волнуясь, рассказывал он, — что я придерживаюсь в своем искусстве определенных убеждений, которые ими не разделяются. Именно из-за этого я твердо решил уехать из США. Однако тут сразу же против меня было выдвинуто еще одно обвинение, причем если первое было чисто морального порядка, то это, второе, имело уже юридический и материальный характер. Мне стали предъявлять обвинение в том, будто бы я не выплатил полностью всех налогов с доходов, которые получил в США. Тогда мне стало понятно, что возможностей для отпора всей этой нечистоплотной кампании остается все меньше и меньше. Я, конечно, никаких законов не нарушал, но законы в США скроены так, что при содействии властей можно «утопить» совершенно невинного человека. Вот почему мне пришлось сказать Соединенным Штатам: «Прощайте!»

Чаплин посмотрел на меня и вдруг спросил сам себя:

— Зачем я вам все это говорю? И тут же торопливо ответил сам:

— Во-первых, потому, что уважаю честность вашей страны, хотя и не являюсь коммунистом. Во-вторых, потому, что знаю: вы никогда не позволите использовать в ущерб мне то, что услышали.