Памятное. Книга первая - Андрей Громыко

Бескомпромиссная в убеждениях, она осталась верна своим идеалам гуманизма, долга и правды. Ее ценили и уважали в тех американских кругах, которые не разделяли политических методов руководства культурной жизнью страны, характерных для времен маккартизма.

В течение ряда лет реакция создавала вокруг писательницы обстановку враждебности и остракизма. Она стала одной из жертв, над которыми издевались при допросах и расследованиях в разного рода комиссиях и подкомиссиях конгресса. Однако никакие угрозы не смогли заглушить голос Хелман, хотя она, по ее собственному признанию, временами впадала в состояние, близкое к бессилию.

И все же хрупкая натура женщины-художника не сломилась в сложившихся условиях. Хелман несла свой крест с достоинством, с презрением к тем, кто хотел уничтожить ее морально и политически. «Я не могу и не хочу подделывать свою совесть под моды этого года», — писала она 19 мая 1952 года в письме на имя председателя подкомиссии по расследованию антиамериканской деятельности Джозефа Маккарти. Сила духа, проявленная Хелман в мрачный период, когда ФБР и эта подкомиссия издевались над совестью Америки, не могла не восхищать всех честных людей в США и за рубежом.

После войны Хелман также посещала СССР. Советские люди всегда тепло принимали ее как хорошего друга нашей страны, защитницу демократии и человеколюбия. У нас хорошо известны ее пьесы. Три отстросюжетные социально-психологические драмы — «Час детей», «Настанет день», «Лисички» — шли на сцене лучших театров Советского Союза. Автор принимала непосредственное участие в подготовке, присутствовала на репетициях постановки «Лисичек» в одном из московских театров.

О ярких впечатлениях от поездок по нашей стране Хелман написала в своих мемуарах. Скончалась она в конце июня 1984 года в возрасте семидесяти девяти лет.

Эта женщина заслужила большую славу. Памятником ей стали ее прекрасные книги, постановки ее пьес во многих театрах мира.

Вы много сделали на земле во имя правды в литературе и в жизни, уважаемая и несравненная Лиллиан Хелман!

Могучий голос Поля Робсона

Спросите любого взрослого американца:

— Знаете ли вы Поля Робсона?

Он посмотрит на вас с удивлением и ответит:

— А кто же его не знает?

По адресу этого всемирно известного человека никто из честных американцев не может сказать ничего, кроме добрых слов. Высказывания иного свойства можно услышать разве что лишь от закоренелых расистов. Выдающийся негритянский певец и артист театра завоевал в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы огромный авторитет в стране. Разумеется, прежде всего его ценили и любили в среде негритянского населения. Но он снискал себе славу и у всего американского народа.

Его могучий голос неизменно привлекал множество людей. Концертные залы и театры, в которых выступал Робсон, всегда были переполнены. Его известность вышла далеко за пределы США. Певца приглашали на гастроли во многие европейские страны.

Те, кому удалось побывать на выступлениях Робсона в Лондоне в роли Отелло, восхищались его голосом, игрой, талантом. На сцене виделся настоящий африканский мавр. Шекспир как будто специально для него написал эту роль. Все, кто присутствовал на спектакле, никогда не видели и не слышали ничего подобного. Казалось, что стены театра не выдержат бури гнева, которую обрушил неистовый ревнивец на невинную Дездемону. Не менее сильным в исполнении Робсона было и выражение высокого чувства любви Отелло к Дездемоне. Он проявлял это чувство особенно ярко в последние минуты действия перед трагической развязкой.

Всегда, как только представлялся случай встретиться с советскими людьми, Робсон его не упускал. Он держался по отношению к нам открыто, вел себя как с друзьями. Именно такой помнится его встреча с советской делегацией, находившейся в 1945 году в Сан-Франциско во время проходившей там конференции по созданию ООН. Много раз он приезжал в Советский Союз как друг, как представитель всего того дружеского и сердечного, что проявлялось в американском народе по отношению к нашему народу в годы войны и сохранилось после нее.

Робсон всегда оставался одним из тех американцев, которые отвергали клевету по адресу Советского Союза. Он жадно тянулся к Стране Советов, ее культуре, особенно к театру и музыке. Робсона всегда с теплотой принимали в СССР. Его сын, тоже Поль (мы в посольстве звали его «Павлик»), учил русский язык и мог на нем изъясняться.

Неоднократно приходил Поль Робсон как гость к нам в посольство. Обычно эти визиты он наносил вместе с женой и Павликом. Жена его, мулатка Эсланда, несомненно, была человеком высокой культуры. Жили они дружной семьей. Робсон испытывал к своей жене глубокое уважение и нежную привязанность. Не случайно он посвятил ей свою книгу «На том я стою».

Во время встреч у нас велись задушевные разговоры, в которых принимали участие и работники посольства. Все хотели увидеть Робсона, поговорить с ним. Поль не пытался избегать политических тем. Он выступал как сторонник курса Рузвельта в отношении Советского Союза, высказывался за дружбу между народами обеих стран. Не могу забыть, как Робсон во время одного из таких непринужденных разговоров вдруг во всю мощь своего голоса затянул:

— Широка страна моя родная…

Пел он на русском языке. Мне показалось, что задрожали стекла в окнах зала нашего посольства. Естественная красота и сила его голоса поражали…

Самое сильное впечатление на Робсона производило то, что в советском обществе исчезает почва для национальных и расовых предрассудков.

— А у нас в Штатах, смотрите, — говорил он, — то выступления профашистов, то вылазки ку-клукс-клана.

При этом не стеснялся в выражениях, обличал американские власти, которые не принимают мер, чтобы пресечь преступления расистов.

Приходил Робсон в посольство и тогда, когда им овладевало мрачное настроение.

— Что случилось? — спрашиваю его.

А он рассказывал о всяких неприятностях, об историях, которые происходят с его друзьями только потому, что у них не белый цвет кожи.

Расизм во всей его мерзости пустил глубокие корни в США. Сам певец это ощущал на себе и с болью переживал, когда унижение человека по расовым признакам проявлялось по отношению к его друзьям. Прекрасным чувством — умением сопереживать с близким его беду, несчастье — обладал этот замечательный человек.

Понемножку он начинал учить русский язык сам. Был как-то случай: я прочитал ему стихи Пушкина, он попросил записать их на листе бумаги. А через некоторое время сам их мне читал уже по-русски. И шутил:

— В Америке еще не родились люди, которые могли бы переводить Пушкина. Великого Пушкина надо читать по-русски.

Американская реакция не прощала Робсону его прогрессивных взглядов, прежде всего доброго отношения к Советскому Союзу. Даже официальные власти мстили Робсону. Мстили за то, что он выступал против вопиющей расовой нетерпимости в США по отношению к негритянскому населению. Мстили за то, что он — талантливый певец, артист крупного масштаба, пользующийся широкой популярностью и за пределами страны. Мстили за то, что он — Поль Робсон.

Травили Робсона разными путями: в одном случае замалчивали его успехи, в другом — старались ударить по самолюбию. Он все это понимал, но, как человек волевой и твердый, до конца шел тем путем, на который встал еще в молодые годы.

То, что Поль Робсон вошел в историю как великий певец, хорошо известно. Но не так широко знают, что он был одним из образованнейших людей Америки. Робсон много читал и художественной литературы, и исторической. Однажды он заговорил со мной об Иване Грозном. Я спросил его:

— А что вы читали об этом человеке?

— Дело в том, что я слышал об этом царе России от нескольких человек. Как только заходила речь о Борисе Годунове, то, как правило, упоминали и Ивана Грозного. У них было много общих черт.

А потом он показал свои знания истории нашей страны:

— Эти цари были сильные, но тираны. И великий Пушкин в своем произведении не случайно вывел именно таким образом Годунова.

Меня тронуло это высказывание артиста.

— Есть опера, — сказал я. — Ее сочинил еще в прошлом веке великий русский композитор Модест Мусоргский. Она так и называется «Борис Годунов». И там прекрасная басовая партия царя.

Поль Робсон знал основательно английскую литературу. Шутил, что с Шекспиром он вообще на «ты».

— Выдающийся драматург, — говорил певец, — вложил могучую силу в своего Отелло. Я так сросся с его образом, что бредил по ночам. Моя Эсланда шутя говорила, что опасается меня в то время, когда я готовлюсь к исполнению этой роли в театре. А я ее утешаю тем, что все же ни разу не пытался ее душить.

Во время этого разговора Эсланда Робсон стояла рядом и подтвердила, тоже шутя: