Хрущев. Творцы террора. - Елена Прудникова

Впрочем, при любом строе и при любых порядках «внизу» все равно будут происходить такие эксцессы. Но и наверху обстановочка царила еще та. Контора была склочная на редкость, да и в манерах сотрудники переняли много от подведомственного контингента (сплошь и рядом не сильно от него отличаясь). Несколько милых сценок приводит тот же Шрейдер.

«Я сидел в кабинете начальника административно-организационного управления ОГПУ И. М. Островского… когда к нему зашел работник управления погранохраны Ленинградского полпредства ОГПУ Ф. со знаком "Почетный чекист", выпущенным к десятилетию органов госбезопасности.

— За какие же заслуги тебя, говнюка, наградили значком? — грубо спросил Островский.

Ф. растерялся и, пробормотав что-то нечленораздельное, поспешил удалиться.

— Видишь, что делается, — мрачно сказал Островский. — Как обесценены значки "Почетный чекист", введенные Феликсом Эдмундовичем. Какой-то подхалим за привезенную начальству посылку из изъятой контрабанды получает значок…»

«Однажды… я зашел в кабинет Люстингурта (работник Экономического управления. — Е. Я.) с очередным докладом и застал там начальника первого отделения Каплана, который докладывал о каком-то "страшно вредительском" деле, раскрытом… в системе Мосэнерго. Слушая эту «сказку», я не выдержал и бросил реплику: "Липа чистой воды!"

— Я тебе покажу липу! — взорвался Люстингурт и что есть силы ударил по столу кулаком. — Сам благодарности получаешь, а нам палки в колеса вставляешь! Люди работают, борются с контрреволюцией, а ты позоришь наш аппарат, покрывая вредителей на своих объектах, да еще стучишь Миронову, что мы якобы липуем!

Началась перебранка со взаимными оскорблениями, а кончилось тем, что Люстингурт истерически завизжал: "Вон из моего кабинета!" — и нецензурно выругался.

Не помня себя от возмущения и обиды, я выхватил револьвер и выстрелил в искаженную бешенством физиономию Люстингурта. Пуля врезалась в стенку в нескольких сантиметрах от его головы. Я бросил револьвер на пол, меня схватили за руки и вывели в секретариат, где я в изнеможении плюхнулся на стул…»

К счастью для Шрейдера, Люстингурта очень не любил полпред по Московской области Реденс, так что дело замяли, а возмутителя спокойствия Шрейдера отправили помощником начальника Московского уголовного розыска. Кстати, обвинения в «липачестве», то есть в фальсификации дел, в «органах» были чем-то вроде классического «сам дурак». Если основываться на этих обвинениях, то в то время вообще «чистых» дел не было, все дутые. Чем и воспользовались впоследствии реабилитаторы…

И наконец, замечательная сценка на кремлевском банкете.

«Среди приглашенных был старый чекист Василий Абрамович Каруцкий. Каруцкий любил выпить и с годами все более увлекался этим занятием. Естественно, на банкете, где было много спиртного, он был изрядно "на взводе".

— Ну что, Каруцкий, опять нахлестался? — с усмешкой спросил, подходя к нему, Каганович.

— А ты меня поил, что ли? — грубо оборвал его Каруцкий.

Каганович, уже в те годы привыкший ко всеобщему преклонению, был поражен резким ответом, растерялся и отошел (а может быть, просто не стал связываться? — Е. П.). Тогда Островский стал укорять Каруцкого за нетактичное поведение.

— Идите вы все к чертовой матери, жополизы! — огрызнулся Каруцкий. — Он еще будет считать, сколько я выпил!»

Вот таковы были нравы… Ну не все чекисты, конечно, были такими. Персонажи в органах случались… разные! Про Дзержинского, например, худого слышать не приходилось: бесстрашный, честный, бессребреник в заплатанной гимнастерке. Рассказывают, кстати (не знаю, насколько достоверно), что Дзержинский установил такое правило: если сотрудник требовал для арестованного смертной казни, то должен был сам его расстреливать. Многих отрезвляло…

Были и другие. Боровшиеся с наклонностями, «которые являются наследием прошлого и которые изжить почти невозможно…», самым простым способом: удовлетворяя их, чтобы не беспокоили и жить не мешали.

Тут, конечно, самый ходовой пример — Генрих Ягода. Ну, то, что он в честь 10-летия ОГПУ устраивал банкеты в лучших московских ресторанах, стало уже общим местом, это только ленивый не поминал. То, что он решал важные чекистские вопросы на пьянках, в присутствии посторонних собутыльников и неизвестно откуда взявшихся баб — тоже дело житейское. В 1929 году по этому поводу возникла нешуточная склока: второй заместитель Менжинского, начальник иностранного отдела Трилиссер обвинил Ягоду… нет, не в том, что спаивает сотрудников, а в том, что пьянствует с оппозиционерами (один из собутыльников, секретарь Сокольнического райкома Борис Гибер, был «правым»). Ну, надо сказать, что Генрих Григорьевич пил с этим человеком не по «политическим основаниям», а потому, что Гибер возглавлял райком партии, к которому, как первичная организация, принадлежала Лубянка. Но все же дело об ягодинских пьянках вышло наружу.

Склока грохнула нешуточная, дошла до Московского комитета партии. Сам Ягода отделался относительно легко, зато двоим его заместителям-собутыльникам — Погребинскому и Фриновскому, пришлось «прогуляться» на периферию. Впрочем, для равновесия отправили на Дальний Восток и Трилиссера. «Рыцари революции», не в первый раз и не в последний, понесли московские нравы по стране.

На их место пришли новые «рыцари», не хуже старых — было бы болото, а черти заведутся. Это были все те же выдвиженцы времен Гражданской войны, которые до войны ничему не выучились, а потом некогда было, а пуще того — потребности не было никакой. Так, знаменитый Заковский окончил два класса Либавского училища, Агранов — 4 класса, и г. д. На их фоне Ягода со своей гимназией смотрелся чуть ли не профессором.

Потом их имена всплывут во время «большой чистки» — Заковский, Балицкий, Леплевский, Евдокимов. А вокруг каждого из этих персонажей консолидировалась «мафия», повязанная не только многолетней совместной службой, но и разного рода сомнительными делами и делишками.

Вот, например, тот самый уже упоминавшийся Евдокимов. В 1929 году, после пьяной истории с Гибером, он сменил Ягоду на посту начальника секретно-оперативного управления ОГПУ. В дореволюционном прошлом боевик, перебывавший во всех самых террористических партиях — анархистов, эсеров, максималистов, после революции много лет боролся с бандитизмом, имел четыре ордена Боевого Красного Знамени, затем чему-то учился в Социалистической академии. Продержался он в Москве недолго: после очередной склоки, в которой Евдокимов выступил против Ягоды, его «удалили» на Северный Кавказ. Ягоду после этой истории он, скажем так… очень-очень любил. По этому поводу бытовал в «органах» один апокриф (а может быть, и не апокриф).