Красная комната - Август Стриндберг

– Совершенно верно, друг мой. Поэтому всегда нужно рассчитывать на самое худшее. И не так уж это все страшно, как кажется на первый взгляд. Послушай, вот что я тебе скажу в утешение. Всякий раз, когда тебе что-то удается, это происходит за счет кого-нибудь другого; если ты получаешь роль, другой остается без роли и корчится, как раздавленный червяк, а ты, следовательно, невольно совершаешь зло и само твое счастье оказывается отравленным. Пусть твоим утешением в несчастье будет мысль, что при каждой неудаче ты совершаешь, хотя и непреднамеренно, доброе дело, а наши добрые дела – ведь это единственное, что доставляет нам чистое наслаждение.

– Я не хочу совершать никаких добрых дел, мне не нужны чистые наслаждения, у меня есть такое же право на счастье, как и у всех других, и я… буду… счастлива!

– Чего бы это тебе ни стоило?

– Чего бы это мне ни стоило, я перестану играть роли камеристок твоей любовницы!

– А, ты ревнуешь! Научись, мой друг, находить удовольствие в несчастье, это мудрее… и гораздо интереснее.

– Ответь мне на один вопрос: она любит тебя?

– Боюсь, она даже слишком привязалась ко мне.

– А ты?

– Я? Я никого не буду любить, кроме тебя, Агнес!

Он схватил ее за руку.

Она порывисто вскочила с дивана.

– Как по-твоему, а существует на самом деле то, что мы называем любовью? – спросила она, устремив на него огромные зрачки своих глаз.

– Думаю, что любовь бывает разная.

Она прошлась по комнате и остановилась у двери.

– Ты любишь меня всю целиком, безраздельно? – спросила она, положив руку на дверной замок.

Подумав две секунды, он ответил:

– У тебя злая душа, а я не люблю зла!

– При чем тут душа? Любишь ли ты меня? Меня?

– Да! Очень…

– Зачем же ты отдал меня Реньельму?

– Затем, чтобы проверить, смогу ли жить без тебя.

– Значит, ты лгал, когда говорил, что я надоела тебе?

– Да, лгал!

– О, дьявол!

Она вынула из замка ключ, а он опустил жалюзи.

Глава 18

Нигилизм

Когда дождливым сентябрьским вечером Фальк возвращался домой, то, выйдя на Грев-Магнигатан, он увидел, к своему удивлению, у себя в окне свет. Подойдя ближе и заглянув в комнату, он заметил на потолке тень, смутно напоминающую кого-то, кого он уже видел раньше, но кого именно, он никак не мог припомнить. Это была крайне жалкая фигура, а с близкого расстояния она казалась еще более жалкой. Фальк вошел в комнату – за его письменным столом сидел, опустив голову на руки, Струве. Мокрая от дождя одежда висела на нем как тряпка, по полу бежали ручейки воды, стекая в щели; его волосы космами свисали на лоб, а английские бакенбарды, всегда такие ухоженные, опускались как сталактиты на мокрый сюртук. Возле него на столе лежал черный цилиндр, прогнувшийся от собственной тяжести, словно оплакивал утраченную молодость – на нем был траурный креп.

– Добрый вечер! – сказал Фальк. – Какой знатный гость пожаловал.

– Не издевайся надо мной, – попросил Струве.

– А почему бы мне и не поиздеваться над тобой? Что мне может помешать?

– Я вижу, ты тоже сильно изменился.

– Ну, в этом можешь не сомневаться; не исключено даже, что я, по твоему примеру, скоро стану консерватором. А ты в трауре; надеюсь, тебя можно поздравить.

– Я потерял ребенка.

– Тогда поздравить надо его! Ну ладно, что тебе, собственно, от меня нужно? Ты ведь знаешь, что я презираю тебя; полагаю, ты и сам себя презираешь. Не правда ли?

– Правда, но послушай, друг мой, тебе не кажется, что жизнь и без того такая горькая, что едва ли стоит делать ее еще горше, досаждая друг другу? Если Господу Богу и провидению это и доставляет удовольствие, то человеку все-таки не следует вести себя так низко.

– Что ж, мысль разумная; она делает тебе честь. Надень халат, пока твой сюртук высохнет; а то ты совсем замерз.

– Спасибо, но мне скоро надо идти.

– Может, останешься ненадолго, поговорим немного?

– Не люблю говорить о своих несчастьях.

– Тогда расскажи о своих преступлениях.

– Я не совершал преступлений.

– О, еще как совершал! Страшные преступления! Ты давил своей тяжелой рукой угнетенных, топтал оскорбленных, издевался над обездоленными! Ты помнишь последнюю забастовку, когда выступал на стороне полиции?

– На стороне закона, брат мой.

– Ха, на стороне закона! А кто писал законы для бедняков, безумец? Богатые! Иными словами, господа пишут законы для рабов.

– Законы пишет весь народ и его общественное правосознание; их пишет сам Господь.

– Оставь эти красивые слова, когда говоришь со мной! Кто придумал закон от тысяча семьсот тридцать четвертого года? Господин Кронельм[32]! Кто придумал последний закон о телесных наказаниях? Полковник Сабельман! Он внес этот законопроект на рассмотрение риксдага, заручившись поддержкой своих приятелей, которые составляли тогда большинство. Полковник Сабельман – это еще не народ, а его приятели – не общественное правосознание. Кто предложил закон о правах акционерных обществ? Председатель суда Свиндельгрен! Кто написал новое положение о риксдаге? Асессор Валониус! Кто внес законопроект о «законной защите», то есть закон о защите богатых от законных требований бедняков? Оптовый торговец Кридгрен! Молчи! Я наперед знаю все твои высокопарные слова! Кто придумал закон о престолонаследии? Преступники! А закон об охране лесов? Воры! А кто подготовил закон о правах частных банков в связи с эмиссией банковых билетов? Мошенники! И ты утверждаешь, что все это делает Бог? Бедный Бог!

– Разреши дать тебе один совет, совет на всю жизнь, который мне самому подсказал опыт. Если ты все-таки хочешь избежать самосожжения, совершить которое так фанатично стремишься, то тебе нужно как можно скорее выработать новый взгляд на вещи; научись смотреть на мир с высоты птичьего полета, и ты увидишь, как все это мелко и ничтожно; исходи из того, что мир – это помойка, люди – жалкие отбросы, яичная скорлупа, морковная ботва, капустные листья, грязное тряпье, и тебя больше никогда не застанут врасплох, у тебя не останется никаких иллюзий, но зато ты испытаешь радость всякий раз, когда тебе откроется что-то действительно красивое или кто-нибудь совершит действительно благородный поступок; относись к миру со спокойным и молчаливым презрением – тебе нечего бояться, что из-за этого ты станешь бессердечным.

– Такого взгляда на вещи я, правда, еще не выработал, но презрением к миру в какой-то мере уже проникся. Но моя беда в том, что, когда я вижу хотя бы одно-единственное проявление доброты или благородства, я снова люблю людей и переоцениваю их и снова бываю обманут.

– Стань эгоистом! А людей отправь ко всем чертям!

– Боюсь, это у меня не получится.

– Тогда найди себе другое занятие. Договорись, в конце концов, с братом; он, кажется, преуспевает. Я видел его вчера на церковном совете в приходе Святого Николая.

– На церковном совете?

– Да, он член церковного совета. У этого человека большое будущее. Пастор-примариус весьма любезно поздоровался с ним. Скоро он станет членом городского муниципалитета, как и все владельцы земельных участков.

– А как сейчас обстоят дела у «Тритона»?

– Они занялись облигациями; твой брат ничего не потерял, хотя и ничего не приобрел; нет, у него другие замыслы.

– Не будем больше говорить о нем.

– Но ведь он твой брат!

– Разве это его заслуга, что он мой брат? Ну что ж, кажется, мы уже обо всем переговорили; теперь скажи, что привело тебя ко мне?

– Понимаешь, завтра похороны, а у меня нет фрака.

– Пожалуйста, возьми мой…

– Спасибо, брат, ты помогаешь мне выйти из очень затруднительного положения. Но это еще не все: есть одно дело еще более щекотливого свойства…

– И все-таки я не понимаю, почему ты выбрал именно меня, своего врага, в качестве поверенного в таких щекотливых вопросах?

– Потому что у тебя есть сердце…

– На это теперь не очень рассчитывай. Ну ладно, продолжай…

– Ты стал такой раздражительный, совсем не похож на себя! А ведь когда-то ты был такой мягкий.

– Это было когда-то, я же сказал. Ну, что дальше?

– Я хотел спросить, не сможешь ли ты поехать со мной на кладбище?

– Гм! Я? Почему ты не обратишься к кому-нибудь из «Серого плаща»?

– Потому что есть кое-какие обстоятельства! Я могу сказать тебе. Я не венчался в церкви.

– Не венчался? Ты, защитник алтаря и нравственности, пренебрегаешь священными узами брака?

– Бедность, обстоятельства! И все равно я счастлив! Моя жена любит меня, а я люблю ее! Но есть еще одно неприятное обстоятельство. По целому ряду причин ребенка не успели крестить; ему было всего три недели, когда он умер, поэтому на похоронах не будет священника, но я не решаюсь сообщить об этом жене, потому что тогда она придет в отчаяние; я сказал ей, что священник придет прямо на кладбище; я это говорю, чтобы ты знал. А она, конечно, останется дома. Ты встретишься только с двумя людьми: одного зовут Леви, он младший брат директора «Тритона» и служит в правлении общества; это очень милый молодой человек, у него необычайно светлая голова и еще более светлая душа. Не улыбайся, пожалуйста, я знаю, ты думаешь, что я беру у него в долг деньги; конечно, это случается, но все равно, вот увидишь, он тебе понравится. И еще там будет мой старый друг доктор Борг, который лечил ребенка. Это человек без предрассудков, с очень передовыми взглядами на жизнь, впрочем, ты сам убедишься. Так я могу рассчитывать на тебя? Нас в карете будет всего четверо и, конечно, дитя в гробу.