Центр мира - Михаил Кречмар

Адвокат Измаилов защищал в суде права чеченских и ингушских наркодилеров. Он вытащил из зала суда Сулеймана Гусейнова, совершеннейшего отморозка-убийцу, за которым, только по сведениям убойного отдела МУРа, числилось три трупа. Он отмазал от тюрьмы Гаджибека Хаджиева, который содержал в Марьиной Роще притон с восемнадцатью несовершеннолетними девочками, приобретёнными в выморочных деревнях Нечерноземья у спившихся родителей. Он представлял интересы карачаевских банковских мошенников и угонщиков автомобилей из Назрани, тёмных сочинских нефтедельцов и торговцев чёрной икрой из Нахичевани. Если и были в России люди, которых, с точки зрения Шемякина, нужно было публично повесить на кремлёвской стене, то Сулейман Измаилов входил в их третий десяток.

Проблема заключалась не столько в том, чтобы «обложить» адвоката – в принципе современная Россия не очень сильно отличается от СССР с его гигантской армией стукачей, – сколько в том, чтобы сделать охоту на него по возможности незаметной. Как и всякий человек племенного сообщества, Измаилов пребывал внутри нескольких кругов защиты. Последний из них заключался в том, что он по-настоящему близко не общался ни с кем, кроме своих единородцев. Конечно, он постоянно спал с женщинами, порой и с несколькими сразу, проявляя завидный сексуальный аппетит, но в его квартире надолго не задерживалась ни одна из них. Клиентов Измаилов получал только по непосредственному указанию авторитетных членов общины, и расчёт с клиентурой происходил через них же. Община обеспечивала Измаилова всем: машиной, квартирой, счетами в банке. Даже авиабилеты он заказывал через агентства, находящиеся под прямым контролем вайнахских дельцов. И никогда не платил наличными. Он заказывал билеты во Владикавказ, Назрань, Сочи или Баку по телефону, и их мгновенно оплачивали по безналичному расчёту странные коммерческие фирмы со всех концов страны.

Самым удивительным местом в профессиональной деятельности Измаилова было сотрудничество с «Центром-Рерих». Что касается всего остального, то он был тем, чем являлся на самом деле, – третьестепенным юристом, обслуживающим интересы вайнахской общины.

В этом месте Шемякину потребовалась помощь Спадолина, но тот был вне доступа мобильной связи. Как и любой милиционер своего ранга, Шемякин обладал богатым набором приёмов, помогающих «склонить к сотрудничеству» практически любого гражданина Российской Федерации, чьё рыльце было так или иначе «в пушку». Но для того чтобы начать эти приёмы применять, ему требовалось как минимум прикрытие со стороны большого начальства УВД, а в идеале – «крыша» Службы.

Поэтому Пётр и начал прорабатывать – ну чисто на всякий случай – изыскания покойного «недопрофессора» Никонова, связанные с минералогией.

Институт истории стран Востока, Москва

Одним из мест, где время от времени бывал покойный «недопрофессор» Никонов, был Институт истории стран Востока. Следствия по делу о смерти Никонова никто не отменял, но и сам Пётр Шемякин, и всё его начальство ожидали, что оно со дня на день уйдёт в ФСБ. Тем не менее капитан Шемякин решил для очистки совести появиться и в институте.

Вспомнили Никонова в институте с большим трудом.

– Вы знаете, здесь очень много всяких сумасшедших ходит, – говорила Александра Петровна Смолина, завлаб истории культур Семиречья. – Я не скажу, что всех не упомнишь, некоторые типы очень яркое впечатление оставляют.

Но этот ваш рерихианец был, видимо… сероватенький, – припечатала она покойного доцента из института Лумумбы.

В институте стоял особый запах пыли, слежавшейся бумаги и старого дерева – так часто пахнут изнутри русские институты и университеты. Шемякин, сам выходец из семьи научных сотрудников, любил этот запах – он напоминал о старой профессуре, о размеренной, серьёзной, поделённой на семинары, коллоквиумы и лекционные пары жизни, о долгом исследовании чьих-то отчётов и документов, иногда написанных сотни лет тому назад.

Коллега профессора Смолиной, Татьяна Шинкарёва, была несколько иного мнения о Никонове – на неё он не произвёл впечатления «сероватенького», скорее всё-таки – кого-то из «ярких».

– Приставучий был мужичишко, – рассказывала она за чашкой кофе ироничным, хорошо поставленным лекторским голосом. Голосом дамы, которой никогда не бывать замужем. – Учёным его назвать, конечно, нельзя. Я бы не назвала его даже научным сотрудником. Хотя он был им вроде… Ах, служил в Лумумбарии? Ну, там разные экземпляры попадаются. Кого он мне напоминал? Собирателя баек.

– Легенд, может быть? – робко попытался вступиться за покойного Шемякин.

– Не знаю. Для меня собиратель легенд – это профессионал. Фольклорист, почти коллега. А он был именно собирателем баек. В принципе этим грешат почти все эзотерики. Им убеждения заменяют систему.

– А не могли бы вы вспомнить, – гнул потихоньку своё Шемякин, – какого характера были байки, которые он собирал?

– Ах да, вы же милиционер, – несколько разочарованно протянула Шинкарёва и взяла длинную дамскую сигарету. В тёмной кофте и чёрных брюках, с прямыми, жёсткими, тёмными волосами, она походила на комиссаршу времён гражданской войны, какими представлял их себе Шемякин по книгам Алексея Толстого и Бориса Лавренёва.

– Байки его интересовали весьма определённого свойства. Он собирал всё, касающееся довольно известного в широких кругах артефакта под названием Камень Чинтамани.

– Увы…

– Представляю. Хотя, может быть… Вы в Третьяковке бываете?

– Года три назад – последний раз.

– Тогда – если вы хоть как-то разбираетесь в их винегрете – там есть полотно Рериха с таким названием. Кстати, по одной из версий, камень некоторое время хранился в семье Рерихов… Ещё те проходимцы, – неожиданно сказала Шинкарёва с явным неодобрением.

– Все вместе?

– Да злая я становлюсь чего-то… Вы уж извините. Николай Рерих, видимо, с большими задатками был человек. Жена его, напротив, кажется мне довольно противной особой. Хотя… Может быть, просто я плохо отношусь к оккультистам? Именно Елена Рерих остаётся первой и единственной переводчицей «Тайной Доктрины». Ну а для детей вся эта «Живая Этика» была, видимо, business as usual.

– Так эта… Я про камешек-то…

– Что, думаете, нашёл ваш мужичонка камешек, его и пристукнули? – неожиданно развеселилась Шинкарёва.

– Не знаю, что он нашёл. Но знаю совершенно определённо, что его, как вы выражаетесь, «пристукнули», и довольно необычным способом.

– Ладно, вы, наверно, думаете, что я совсем бессердечная? Камень Чинтамани – один из самых залегендированных артефактов Евразии. Если прослеживать его историю и аналоги в разных культурах, то получится очень замысловатый сюжет. У славян его ассоциируют с Бел Камнем Алатырем. По некоторым версиям, Камнем владел Наполеон Бонапарт до похода 1812 года. Фактами установлено, что некий камень, выдававшийся за древний тибетский артефакт, имелся у Геббельса. Про семью Рерихов я и не говорю – таинственные посланцы вручили им Камень прямо в Париже. Вашего баечника интересовали легенды, связанные с нахождением Камня у Александра Великого.

– Ага, и он тоже отметился?

– Ну… Если следовать хронологии, то он, видимо, был одним из первых. До него только Моисей, пожалуй. Ваш… как его?..

– Никонов.

– …Никонов стремился оказаться в хорошей компании. В общем, существует легенда… Это даже и не легенда, а более поздняя вставка в одно известнейшее произведение искусства – «Искандер-намэ», есть такой героический эпос, посвящённый деятельности Александра Македонского, – так вот, в этой вставке описывается, как сей Камень был получен героем и куда был скрыт.

– Героем?

– Ах, я всё забываю. Искандер Двурогий в «Искандер-намэ» – не столько великий царь, создатель первой европейской империи в современном понимании этого слова, сколько сказочный герой, побивающий амазонок, дивов, драконов, ограждающий мир от Яджуджей и Маджуджей…

– Кого-кого?

– Гога и Магога в русской интерпретации.

– Очень понятно.

– Это, наверное, и неважно.

– А было ли понятно, что полагал покойный Никонов относительно этого камня?

– Ну… – Шинкарёва взяла ещё одну сигарету. – У «рерихнутых» популярна идея, что Камень Чинтамани – мифический дар Ориона. Тоже придумали, – сказала она, вновь раздражаясь, – Орион этот чёрт-те где. Ладно, это неважно. Во всяком случае, в рериховской традиции этот камень непосредственно участвовал не только в зарождении рассудочной жизни и цивилизационных процессов…

– Как у Кларка в «Космической Одиссее»?

– Ага, Кларка читали, стало быть. Небезнадёжны, – иногда она вела себя так, будто он, Пётр Шемякин, был совершенно неодушевлённым предметом. «Интересно, она со всеми так? Или только с милицейскими следователями? Хотя вряд ли она с ними много общается… Значит, со всеми». Шемякин читал не только Кларка, но и эпос «Искандер-намэ».