Тайны Елисейского дворца - Жюльетта Бенцони

– Если он намерен затронуть эту тему, то безусловно. – Увидев, как де Нарбонн переменился в лице, Лаура прибавила: – Я обещаю смягчить акценты.

– Умоляю, будьте осторожны! Порка, которую он учинил Талейрану, одному из древнейших аристократов империи, ее, я бы сказал, оплоту, учинил прилюдно, а не в кабинете при зарытых дверях, говорит, что он клокочет от ярости. Не доводите его до крайности.

– Поверьте, я этого не хочу.

– Но можете, – покачал головой де Нарбонн.

– Во всяком случае, постараюсь избежать.

Де Нарбонну пришлось удовлетвориться этим обещанием. Но когда Лаура направилась к двери, де Нарбонн не удержался и выпустил последний заряд:

– Подумайте о Жюно! Его теперешние мучения должны пробудить в вас снисходительность.

Было уже совсем темно, когда Дюрок самолично проводил Лауру в кабинет императора.

– Госпожа герцогиня д’Абрантес, сир! – доложил он.

Император не двинулся с места. Он стоял, заложив, по своему обыкновению, руки за спину, и смотрел в окно, словно бы не замечая их присутствия. Лаура замерла в почтительном реверансе, потом слегка кашлянула. Не повернув головы, император спросил:

– Когда вы в последний раз видели графа фон Меттерниха?

– Вчера, ваше величество. Он приехал за госпожой графиней и дочками, которые были в гостях у меня и моих детей.

– Я вас спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, когда вы с ним спали в последний раз?

– Такие вопросы не задают дамам, сир! Особенно в тех случаях, когда они прилагают все силы, чтобы держаться в равновесии.

– А было бы недурно сбить вас с ног, а заодно поубавить спеси.

– Что повело бы к невольному моему неуважению к почитаемому мной его величеству императору.

– Пока вы проявляете непослушание, пренебрегая моими приказами и принимая у себя в доме врагов.

– Врагов? Непослушание? Господи мой боже! И это из-за нескольких чашек чая с печеньем и любезной улыбки при встрече вместо захлопнутой двери перед дамой, урожденной принцессой Кауниц, и ее дочерми?

– И ее мужа.

– Да, и ее мужа. Ваше величество упрекает меня за мою корсиканскую кровь?

– Что он у вас делает?

– Никогда не поверю, что император забыл правила корсиканского гостеприимства! У нас принято принимать любого, кто постучался в дверь, невзирая на взгляды и партии.

– Вы моя подданная, а это мои враги.

– С каких пор? Европа страдает от рвущихся союзов. Если вслед за ними будут рваться дружбы, мы скоро носа не сможем выставить наружу из боязни, что встретим врага.

– Что о ваших дружбах думает Жюно?

– У него другие заботы. Он под Сарагосой в настоящем аду, он терпит нужду во всем, хотя на троне уже король Жозеф! Ваше величество с большой торжественностью возвели его туда.

– Королем Испании не станешь, сунув в карман ключ от дворца. Необходима пышность.

– Не для того ли, чтобы хоть как-то успокоить нового короля, которому было хорошо на старом месте? А в это время в разрушенном на две трети городе с солдатами, лишенными всего…

– Достаточно, мадам, – оборвал ее Наполеон. – Когда мне понадобятся ваши советы, я непременно обращусь к вам. А что касается вашего супруга, то я отправил ему на помощь герцога де Монтебелло!

– Монтебелло? Монтебелло… Ах, да это Ланн, которого в армии прозвали «храбрейшим из храбрых»!

– А он, по-вашему, этого не заслуживает?

– Он? Он заслуживает даже титул короля!

– Я тоже так считаю. Но не он.

– Могу я спросить ваше величество, куда он собирается направить моего супруга?

– Командовать армией в Германии. Для него это будет отдыхом.

– Но он по-прежнему будет вдали от императора? Его мечта не исполнится?

– Нет. Он проследует к месту назначения, минуя Париж. А если вы не знаете, где провести свободное время, поезжайте в Рим навестить мою сестру Полину. Она обожает вас и будет рада принять вас у себя.

– Благодарю ваше величество за заботу. Но я слишком люблю Полину, чтобы доставлять ей затруднения. К тому же я была и остаюсь хозяйкой дома губернатора Парижа. Или ваше величество уже разжаловали меня?

– Нет. Иначе бы вы уже знали об этом, но мне дорог блеск моей столицы. А что касается Жюно, то он приедет в Париж тогда, когда я ему разрешу.

Сердце Лауры внезапно сжалось от острой жалости.

– Другими словами, еще долгие месяцы он не увидит обожаемого императора?

Наполеон передернул плечами.

– Солдат служит там, где нужен!

Лаура замолчала, потом прошептала с глубокой грустью:

– Как же вы должны его ненавидеть, сир!

– Я? Ненавижу Жюно? Да никогда в жизни! И разве он не воплощенная доблесть?

– Доблесть нужна ему только для того, чтобы радовать своего государя.

И тут император внезапно вспылил:

– Довольно докучать мне состояниями души герцога д’Абрантеса! Извольте мне повиноваться! Хотя бы на этот раз!

Лаура молча сделала безупречный реверанс и вышла.

В тот же вечер она была в объятиях Меттерниха…

Глава 9

Золотые ножнички

Позже, достигнув возраста смиренности – только возраста, потому что смирение так никогда и не стало ее добродетелью, – Лаура, заглянув в прошлое и вспомнив зиму 1808 года и весну 1809-го, спрашивала себя, как могла она остаться в живых и стать еще даже более жадной и желать попробовать сочащийся соком плод жизни. Возможно, она так себя вела, потому что чуть было не лишилась его.

Покинув Тюильри после аудиенции у императора, Лаура – почему, бог весть – внезапно надумала переночевать в Фоли-Сент-Джеймс, где слугам был дан приказ быть готовыми принять ее в любую минуту. С собой она взяла только Аделину. Ей хотелось вновь погрузиться в нежность ее ночей с Меттернихом, в благоухание любви, ощутить сладость поцелуев. Быть может, потому что «господин» пожелал запретить – а этого слова Лаура не выносила – их свидания. Она жаждала вновь возродить в своей памяти ласки Клемента в их храме – волшебном гроте со свежей прозрачной водой, на бархатных подушках дивана…

Когда она вошла в храм нежных наслаждений, о которых вспоминала с такой ностальгией, претерпевая яростные атаки супруга, ей показалось, что ей снится сон. На диване сидел Клемент. Опустив голову на руки, он не слышал, как она вошла, но почувствовал запах ее духов и поднял голову.

– Ты? Неужели ты? – спросил он глухим от волнения голосом, принимая ее в свои объятия.

– Нет, я только сон. И ты тоже пригрезился мне. Мы видим друг друга в дивном сне, и это все, что позволил нам император.

– Он сказал тебе это?

– Сказал по-своему, но я ничего ему не ответила. Не хочу менять уклад своей жизни. Я даже имела честь напомнить его величеству об обычаях корсиканского гостеприимства, которые распространяются и на графиню фон Меттерних и ее дочерей.

– А мы с тобой?

– Нам нужно быть еще осторожнее.

– Моя Лаура! Ты не отправишь меня во тьму?

– Она может оказаться чудесной, если мы окажемся там вдвоем.

Вопреки уверениям, полным оптимизма, Лаура понимала, сколь осторожно они должны теперь себя вести, но ни за что на свете не отказалась бы от встреч только потому, что император пригрозил ей немилостью.

– Не будем обманывать себя, – сказал Клемент с глубокой грустью. – Война стала почти неизбежностью. Не надо больше вспоминать о Тильзите, об Эрфурте. Талейран и герцог Отрантский[42] без устали работают на войну. Но больше всего меня удивляет, что бывший епископ Отенский после всех своих демаршей не лишился должности Великого камергера. Он остался и главным выборщиком. И Фуше тоже не лишился ни одной из своих должностей, а заслуживает по меньшей мере изгнания…

Лаура рассмеялась:

– Фуше и изгнание? Император пока не сошел с ума. Отправить Фуше в изгнание – значит позволить ему развязать небольшую личную войну. Он слишком много знает о многих. И в тюрьму его не посадишь – повсюду во Франции у него свои люди.

Конец 1808 года и первые три месяца 1809 года были для Лауры, прямо скажем, нелегкими. Ей удавалось тайно встречаться с Меттернихом – а в промежутках Клемент писал ей длинные нежные письма, – дружить с его женой и дочерьми, которых парижское общество чуралось как прокаженных, быть… скажем, в приличных отношениях с «Котом в сапогах» и поддерживать переписку с мужем, на помощь которому был отправлен Ланн, чтобы наконец покончить с Сарагосой. Ланн обладал государственным умом, и благодаря его стратегии Жюно с присущей ему отвагой и напористостью удалось взять опасный пункт сопротивления – монастырь Санта-Мария-де-Грасиа. Получив поздравление от императора, Александр разрыдался от радости.

А в апреле Австрия объявила войну Франции… Влюбленным ничего не оставалось делать, как попрощаться во время ночи любви.

– Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы найти тебя, – поклялся Меттерних. – Я не вынесу мысли о разлуке и в ожидании буду писать тебе при любой возможности, – прибавил он, протягивая ей чудесный ларчик из сандалового дерева с золотой инкрустацией, в котором лежало письмо на нескольких страницах, браслет, сплетенный из его светлых волос, и несколько рисунков пером, напоминающих о счастливых минутах их любви.