Кавалер Золотой Звезды - Семен Бабаевский

— Дмитрий, — сказал Сергей, — какой же из тебя бригадир! С девушками заигрываешь, а свою кухарку заставил быков погонять.

— Какой я есть бригадир — будет видно на работе. — Митька обнял сидевшую рядом с ним девушку. — Правильно я говорю, Варюша?

— Отчепись, идол!

Варенька покраснела, соскочила на землю и пересела на ту бричку, где спал Грицько. Худощавый паренек помог ей сесть.

— Это не Митька, а черт! — сказала Варенька незлобно. — И война его ничему не научила. Какой был бабник, такой и остался… Степа, — обратилась она к пареньку, — давай споем.

— А Митька на меня не обидится?

— Да ну его к лешему… Давай эту: «Распрягайте, хлопцы, кони…»

Она тихонько запела. Ей несмело подтянул Степа, искоса посматривая на Митьку. Постепенно запели все сидевшие на бричке, даже черноусый мужчина, и только один Грицько оставался ко всему равнодушным… Поглядывая на Вареньку и ловя ее взгляд, Митька тоже запел.

— Чего ты тут гудишь? — сердито сказала Глаша. — Иди к своей Варюше.

Женщины с криком и со смехом прогнали Митьку с брички.

Засунув руки в карманы галифе, Митька важно подошел к Сергею, усмехнулся.

— Вот какие, — сказал он, смеясь и вынимая серебряный портсигар. — И до чего же смешные. Давай закурим… У меня папиросы.

Оставшись без Митьки, женщины тоже тихо запели старинную песню. Она начиналась словами: «Ой, кабы на цветы да не морозы…» Сергей прикурил и стал слушать. Два хора пели, точно соревнуясь в мастерстве. Забивали мужские голоса.

— И все ж таки бабочкам надо подсобить, — серьезно проговорил Митька. — Эй, Вася! Беги сюда! У тебя голос подходящий. Да зови и Андрюшку.

С третьей подводы бежали два парня.

Сергей поравнялся с подводой, на которой ехал Иван Атаманов.

— Иван Кузьмич, чего так призадумался? — спросил Сергей.

— Смотрю на Кушнарева, — неохотно ответил Атаманов, — и зло меня берет… И чего он жирует? Придется его, чертяку, стреножить, а то беда будет! — Атаманов завистливо посмотрел на жеребца. — Сережа, дай я сяду в седло, а ты ложись в лодку.

— Не могу, — сказал Сергей. — Поскачу вперед. Надо засветло со сторожем переговорить… Эй, дядя Прохор, вы спите? — Прохор сидел в задке на сене и дремал. — Я буду вас ждать в ущелье. А вы поторапливайте быков да лошадей пропустите вперед.

Сергей рысью подъехал к Ирине. Ласковыми глазами она посмотрела на него.

— Садись ко мне, Сережа. А то, видишь, я опять одна…

— Рад бы, но надо ехать.

Жеребец рвал поводья, грыз удила, брызгая пеной, и не хотел идти шагом. Весь путь до Чубуксунского ущелья Сергей ехал скорой рысью, а в тех местах, где лежала ровная дорога, пускал коня в галоп. Ветер рвался в расстегнутый ворот, раздувал рубашку и приятно холодил тело.

В Чубуксунское ущелье он приехал поздно. Солнце опустилось за гору, щедро позолотив ее ребристую буро-зеленую вершину. Угасли яркие краски, почернело и ребро горы, но вечер еще долго не наступал, лишь от гор ползли тени да веяло сыростью и запахом сосны. У входа в ущелье стояла деревянная, наскоро срубленная сторожка. Привязав жеребца к дереву, Сергей поправил ремень, одернул гимнастерку. Навстречу ему вышел уже знакомый Сергею сторож с берданкой на плече — кряжистый старик, с седой в мелких кольцах бородой.

— Здравствуйте, Фома Антонович, — сказал Сергей. — Вот я и снова к вам… Не ждали гостя?

Старик вспомнил, что этот чернявый парень как-то приезжал к нему.

Сергей достал из кармана наряд и разрешение на сплав леса, полученные в Ставрополе, оплаченный в банке счет и передал все это Фоме Антоновичу.

— Зараз разберусь в бумагах. — Сторож читал без очков, вытянув перед глазами обе руки. — Так, так… Значит, дознался, как забрать лес? А где твои люди?

— Едут.

Сергей успел засветло осмотреть заготовленный лес. Штабели сосны, толстого бука возвышались, как сараи, на широком плато, метрах в ста от берега. Видимо, эти красивые темно-коричневые стволы были свалены давно: их верхний ряд почернел и покрылся шершавой, как замша, кожицей, а кора высохла и отливала красным оттенком. Сергей проходил мимо штабелей, как по улице, ощущая острый и сухой запах смолы. Дерево, нагретое дневной жарой, дышало теплом.

— Сухой, как порох, — сказал Фома Антонович и понюхал то место на толстом бревне, где выступили желтые и липкие слезы. — Спичку брось, — вспыхнет. Вылежанный. Еще до войны рублен. — Старик погладил бороду. — Назначение имел важное…

Давно стемнело, когда в ущелье шумно вкатился обоз. Аспидно-черные тени от скал падали на реку, горизонт был закрыт, и небо в частых и крупных звездах виднелось только над головой. С наступлением темноты по ущелью стали гулять холодные сквозняки. От реки, как от ледника, веяло свежей прохладой. Перед глазами огромным шатром рисовалась почти отвесная скала, а наискось от нее тучей темнел лес.

Никогда еще в Чубуксунском ущелье не было так шумно. В таборе стоял гомон, горели костры, метались, белея платками, кухарки. Слышались голоса:

— А место тут холодноватое.

— Будто осень!

— И как тут люди живут?

— Да, прохладно, но зато комары не будут кусать. Спи спокойно.

— Если залезешь под шубу!

— Кому как, а мне как раз по душе такая прохлада.

— Да и нас прохладой не испугаешь.

Ужинали при свете костров.

— Эй вы, новые хозяева! — подходя к лагерю, сказал Фома Антонович. — С огнем поосторожней.

— Знаем!

— Садитесь до нас вечерять.

Время близилось к полуночи. Где-то за горой гулял поздний месяц, бросив на угол скалы неяркий блик, как ленту на грудь красавицы. Ходил он только над горизонтом, а на вершину гор так, бедняга, и не взобрался… Но и от этого в ущелье сделалось светлее. Женщины готовили себе постели, разбирая сено. Ушла к бричке и Ирина. Сергей видел, как она копошилась на бричке, точно птица в гнезде, потом села, заплетая косу.

— Погодите спать! — крикнул Сергей, желая, чтобы его услышала Ирина. — Мы еще радио послушаем. Митя, принеси приемник.

Почти все сплавщики вернулись к костру и молча, в ожидании передачи, уселись вокруг загадочного чемодана. Пришел и Фома Антонович. Сергей поймал Москву. Заиграла музыка, оркестр исполнял какой-то вальс. Странными и волнующими показались мелодичные протяжные звуки в сыром и тихом ущелье.

— А с вами, хлопцы, весело, — сказал Фома Антонович, поудобней усаживаясь возле приемника.

Наступила тишина, и под убаюкивающие звуки горной реки негромко заговорил диктор, объявляя о передаче последних известий. Люди еще ближе придвинулись к чемодану, стоявшему у ног Сергея.

— …Президиум Верховного Совета СССР, — говорил диктор, — учитывая особо важное значение танковых и механизированных войск и их выдающиеся заслуги в Великой Отечественной войне, а также заслуги танкостроителей в оснащении Вооруженных Сил бронетанковой техникой, принял Указ об установлении ежегодного праздника — Дня танкиста… День танкиста празднуется ежегодно во второе воскресенье сентября.

«Во второе воскресенье сентября», — повторил про себя Сергей. Все, кто сидел у приемника, посмотрели на Сергея. В темноте он видел знакомые лица, улыбки на них. Никогда еще у него так учащенно не билось сердце. К вискам подступала кровь, все лицо горело…

— Наш праздник! — сказал он.

Но вслед за радостью пришла еще незнакомая ему горечь, и он впервые пожалел, что ушел из армии. «Почему я здесь, в этом пахнущем сосной ущелье? — спрашивал он сам себя. — Мне бы сейчас быть в родной дивизии… Где теперь они? Где мой танк?… Знаю, непременно будет парад… будет салют в Москве… Кто ж пронесется по площади на моей машине?» Сергей задумался.

— …На Кубани началась массовая уборка зерновых. Как сообщают нам из Краснодара… — читал диктор, но Сергей уже ничего не слышал. Ему было и радостно, и вместе с тем грустно от сознания, что он не будет в день праздника в своей дивизии, с которой прошел полсвета, что не увидит парад танков, тех самых боевых машин, которые в канун мира гигантским броском пересекли горы и с боем вступили в Прагу…

Да, ночь, считай, пропала! Уснуть ему уже не придется. Диктор сообщил о восстановлении разрушенной фашистами шахты, а Сергей смотрел на темный откос скалы и мысленно находился в дивизии. И ему казалось, что он стоит возле своей машины, еще накрытой брезентом, но уже готовой к параду. Его окружают друзья, все в парадной форме. Генерал пожимает ему руку и спрашивает: «Тутаринов, и ты, оказывается, приехал к нам? Насовсем?» Сергей смущен: «Да нет, только на праздник… Знаете, как я соскучился…» — «Знаю, знаю… А почему только на праздник? Почему не насовсем? Оставайся, ты у нас свой…»

Сергей поднялся, сказал Митьке, чтобы убрал приемник, когда кончится передача известий, и ушел к реке. Он сел на поросший мохом камень и в уме подсчитал: праздник будет 8 сентября. Значит, впереди еще два месяца. Времени много, к сентябрю сплав леса будет закончен… «А что, если бы и в самом деле поехать в дивизию? Повидаться бы с друзьями, отпраздновать вместе с ними и вернуться домой…» После этих мыслей он не мог сидеть. Не зная, куда пойти и что делать, он прошелся по берегу. С рокотом билась о каменный берег вода, а ему казалось, что это ревут танки, прорываясь вот по такому же ущелью к Праге. Он даже закрыл глаза, чтобы ярче представить картину этого беспримерного марша, и вдруг ему почудилось, что и река, и горы, и лес были охвачены мощными звуками песни… нет, не песни, а марша. Он открыл глаза и прислушался… Это по радио исполнялся Гимн, и Сергею показалось, что никогда еще эта знакомая музыка не звучала так торжественно и возвышенно, как в этом глухом и далеком кавказском ущелье… Потом все стихло.