Путь. Автобиография западного йога - Уолтерс Джеймс Дональд Свами Криянанда (Крийананда)

Он ввел меня в просторный вестибюль, обставленный просто и со вкусом. Через дверь в восточной части здания мы прошли через три комнаты, превращенные в маленькую печатную мастерскую. Направляясь в заднюю часть здания, мы прошли по узкому мостику, с которого открывался вид на маленький внутренний сад, и вошли в главный офис. Отсюда, как объяснил мне Норманн, расходились книги, отпечатанные уроки и бесконечный поток корреспонденции для учеников йоги во всем мире.

Мы вновь вошли в вестибюль с западной стороны. Здесь большие скользящие двери открывались в часовню, в которой мы обнаружили двух монахинь, сидевших у органа. Одна из них играла избранные места из Мессы Генделя, другая слушала. Они выглядели настолько расслабленными и счастливыми, что я на секунду забыл о правилах и поприветствовал их. Меня поразила полная достоинства и вместе с тем доброжелательная манера, в которой они ответили на мое приветствие, ни в коей мере не поощряя дальнейшего разговора.

На меня произвела глубокое впечатление изящная простота моего нового дома. Все выглядело успокаивающе, скромно, гармонично. Покидая часовню, я нетерпеливо обратился к Норманну: «А где живут мужчины?»

— Большей частью — в подвальном помещении, — ответил он лаконично.

— Подвальное помещение! — Я недоверчиво уставился на него. Потом мы оба внезапно захохотали. В конце концов, какая разница? Если смирение считается добродетелью, то все, что способствует ему, следует рассматривать как благословение.

Мы прошли вниз, в мужскую столовую, некогда служившую кладовой, как объяснил Норманн. Она находилась в темном конце тусклого коридора и не имела окон. Единственный свет в комнате давала одна электрическая лампочка. В маленькой соседней комнате все монахи принимали душ, чистили зубы и мыли посуду. Еду приносили вниз три раза в день из главной кухни наверху.

— Пойдем, — сказал Норманн, — я покажу тебе наши комнаты. Тебе выделили комнату рядом с моей.

Мы вышли через дверь внизу лестницы и, пройдя вниз по въездной аллее, подошли к коттеджу, живописно располагавшемуся среди разросшихся деревьев, душистых цветов и кактусов в пятидесяти футах от главного здания. Я был очарован непритязательной простотой этого маленького флигеля. Здесь, как объяснил Норманн, несколько десятков лет назад гости отеля дожидались фуникулера, идущего вниз, к Мармион-вэй. Недавно, по его словам, зал ожидания был «обновлен, если можно так выразиться» и разделен на две спальни. Ему принадлежала большая из новых комнат, моя была поменьше. Меня удивило, почему мы, будучи неопытными новичками, получили столь восхитительное жилище?

Понимание пришло минутой позже, когда мы вошли в здание. Я попытался сдержать улыбку. Здесь нам предстала сцена, несовместимая с величественным пейзажем, которая напоминала поспешное восстановление после бомбовых налетов во время войны. Всю работу проделали школьники, объяснил Норманн. При исследовании ее результатов мне стало любопытно: неужели мальчики думали, что оконные рамы и косяки — вещи, совершенно не связанные? Во всяком случае, рамы были подвешены под самыми странными углами, как будто считали ниже своего достоинства иметь что-то общее с косяками. Через несколько месяцев, словно вознаграждая себя за суровое одиночество, они дружески пригласили зимние ветры ворваться внутрь и повеселиться.

Стены из гипсокартонных панелей были нарезаны более или менее ровно, согласно причудам авторов. Они даже ухитрялись в некоторых местах касаться потолка — застенчиво, как мне показалось, — но зазор между ними и полом везде был не менее двух дюймов. Глубины этих брешей создавали удобное затемненное логово для пауков всевозможных видов.

Еще был пол, напоминавший об оборонительных укреплениях. Он, как оказалось, был сделан из смеси пемзы и цемента. Это изобретение, как я потом выяснил, составляло предмет гордости доктора Ллойда Кеннела, одного из священников нашей церкви в Сан-Диего. Доктор Кеннел хвастался, что это его произведение «переживет Тадж-Махал», но оно, фактически, уже сделало все возможное для доказательства библейской истины «Ибо прах ты». Каждый шаг выбивал немного этого загадочного вещества, которое собиралось в небольшие облачка, оседая везде: на одежде, книгах, мебели…

В комнате не было никакой мебели, за исключением жесткой деревянной кровати, которая, как уверял меня Норманн, улучшает осанку. В маленьком шкафу не было дверок для защиты одежды от вездесущей пыли. При помощи Норманна я отыскал в кладовке подвала старое стеганое одеяло. Сложенное вдвое, оно вполне заменило матрас. Я также обнаружил старый туалетный столик, шатающийся, но вполне устойчивый, если его поставить в угол. Затем я нашел маленький стол, превосходно оправдавший себя, когда я прислонил его к стене. Вместо стула на службу был призван ящик из-под апельсинов. А через несколько дней я набрел в кладовой на большой потертый ковер. Хотя узор был едва различим, это существенное дополнение помогло удерживать пыль быстро разрушающегося пола. Вместо дверок шкафа дальнейшие поиски в кладовой принесли мне лоскут монашеской одежды шириной в два фута, который я использовал для прикрытия части отверстия. (Теперь, по крайней мере, мне не придется видеть, как пыль оседает на моей одежде!) Электрическая лампочка едва держалась на конце длинного, потрепанного провода в центре комнаты. Ванная располагалась в главном здании, которое запиралось на ночь. А занавески на окна мне выдали уж никак не раньше, чем через год.

Для меня больше не было секретом, почему старшие монахи предпочитали жить в подвальном помещении. Но я вовсе не возражал. Напротив, неустроенность моего ветхого жилища только разжигала мое неудержимое счастье. Ибо я был настолько поглощен восторгом пребывания здесь, в ашраме моего гуру, что каждое новое неудобство только заставляло меня смеяться.

Теперь я часто смеялся. Едва сдерживаемая агония последних лет нашла выход в новых волнах счастья. Я словно обрел все то, чего мне всегда не хватало, здесь, на моем новом жизненном пути.

— Должно быть, здесь много хороших людей, — заметил я в разговоре с Норманном в день моего прибытия.

Он был изумлен: «Да они все хорошие!»

Тут наступила моя очередь изумляться. Возможно ли, чтобы в этом мировом мешке, где все перемешалось, существовало место, где каждый был хорошим? Но, видимо, Норманн прав — это место должно быть таким, ведь каждый пришел сюда в поисках Бога! И какая добродетель может быть выше, чем желание слиться с самим Источником всех добродетелей?

Мой ум докучал мне, крайне возбужденному пребыванием в Маунт-Вашингтоне, бесчисленными вопросами, которые я день за днем обрушивал на своих бедных собратьев по ученичеству. (Несомненно, еще одним доказательством их добродетели было неисчерпаемое терпение, с которым они мне отвечали!) Мои душа и сердце полностью преобразились, но интеллект далеко отставал от них. Реинкарнация, карма, сверхсознание, божественный экстаз, астральный мир, учителя, гуру, дыхательные упражнения, вегетарианство, здоровая пища, савикальпа- и нирвикальпа-самадхи, Сознание Христа! Все эти понятия были новыми и поразительными для меня: за неделю или две до этого я даже не подозревал об их существовании. Погружение в эти незнакомые воды и радостная игра с ними составляли часть моего восторга в те первые дни. Но часто меня одолевали замешательство и сомнения — сомнения не в том, для чего я здесь, а в некоторых трудных вопросах учений. Где бы меня ни заставали такие моменты, я садился и успокаивал свой ум. Ибо знал, что ключом к настоящему пониманию служит не интеллект, а интуиция души.

Наибольшую помощь в то время, помимо самого Мастера, оказал мне Преподобный Бернард. Бернард был одним из священников нашей церкви в Голливуде. Он обладал блестящим умом и ясным пониманием учений. К счастью для меня, ему, видимо, нравилось отвечать на мои вопросы. Правда, возможность побыть с ним выпадала мне не столь часто, как хотелось бы моему ищущему уму. Взамен я искал ответов везде, где мог их найти.