Преступный человек (сборник) - Чезаре Ломброзо

Золя приводит исповедь Бальзака: «Художник творит под влиянием известных обстоятельств, совпадение которых составляет тайну. Художник не принадлежит самому себе; он – игрушка чрезвычайно своенравной силы; в известный день он и за полцарства не возьмет кисти в руки, не напишет ни строки. Вдруг вечером, полный силы, или утром, проснувшись, или среди веселой оргии пылающий уголь вдохновения коснется внезапно его чела, его рук, его языка; одно слово пробуждает мысль; она растет, развивается и крепнет. Таков художник, ничтожное орудие деспотической силы; он повинуется властелину».

Мухаммед, должно быть, подразумевал именно подобное же мгновение, говоря, что «он посетил все обители Аллаха в более короткий промежуток времени, нежели требуется для того, чтобы опорожнить сосуд воды».

Сравним теперь описание психоэпилептического приступа, который вполне соответствует физиологическому представлению об эпилепсии (возбуждение мозговой коры), со всеми описаниями творческого вдохновения, которые нам дают сами авторы, и мы будем поражены, до какой степени оба эти явления сходны.

Прибавим, что у известного числа гениев сходство с эпилепсией выражается не в виде изредка появляющихся приступов, а вся их жизнь полна психических припадков эпилепсии. Бурже замечает, что «для Гонкуров вся жизнь сводится к ряду приступов эпилепсии в промежутке между двух периодов небытия». И Гонкуры постоянно вели автобиографию. Но достаточно бросить взгляд на портрет величайшего из современных завоевателей, нарисованный Тэном, или на изображение величайшего из апостолов, данное Ренаном.

Все эти сходства объясняют нам, почему между врожденными преступниками можно встретить очень умных людей, которые тем не менее представляются кретинами нравственности и идиотами чувства.

III

Перейдем к преступникам per impeto [46] , действующим под влиянием охватившей их, как громовой удар, страсти. Их немного, 5 или 6 %.

Они бывают очень молоды, 18–25 лет. Чаще это бывают женщины, чем мужчины; в сущности, они очень честные, мягкосердечные люди, чувство раскаяния часто доводит их до самоубийства. К этой категории можно отнести много политических преступников и матерей-детоубийц.

Часто и они оказываются скрытыми эпилептиками. Таков молодой человек, который, желая отомстить своей любовнице, подстерег и убил ее среди бела дня, в кругу ее подруг; затем бросился на ее труп, осыпал его поцелуями; в течение нескольких часов не было возможности оторвать его от трупа.

Внезапность, бессознательность в момент совершения преступления, возбуждение, чрезмерная чувствительность, свойственная этим преступникам в той же мере, как и эпилептикам, – суть звенья, связующие эти два явления.

Но для лучшего понимания этого сходства следует припомнить прекрасное открытие доктора Фере.

Фере уже установил, что у эпилептиков в периоде предвестников артериальное давление (измеренное сфигмографом Блоха) повышается на 200–300 граммов. Такое высокое давление продолжается в конвульсивном периоде; затем, с окончанием приступа, оно падает ниже нормы и в продолжение еще многих дней остается ниже нормы на 300–400 граммов. При простом эпилептическом головокружении наблюдаются те же изменения, но они менее продолжительны.

Согласно с этими данными Фере, уменьшая давление крови посредством аппарата Жюно или же посредством горчичных ванн, достиг того, что останавливал эпилептические приступы в любой стадии; из этого он заключил, что повышение давления представляет одно из физиологических условий появления всякого рода эпилептических приступов.

Таким образом, зависимостью эпилептических приступов от повышения артериального давления объясняется, почему большое физическое напряжение или сильное душевное волнение вызывают приступы эпилепсии; при этих условиях повышается давление, что хорошо известно относительно физической работы и что в последнее время Фере установил относительно некоторых душевных движений. Он установил, что во время приступов гнева, вызываемых у эпилептиков самыми ничтожными причинами, давление повышается и может достичь высоты, которая замечается в начале истинных эпилептических приступов. Это оправдывает сближение, которое делалось между гневом и эпилептическими приступами. Затем Фере констатировал, что и при обыкновенном гневе у всех людей повышается артериальное давление; исследуя случайно извозчика тотчас после ссоры, Фере нашел у него артериальное давление равным 1100 граммам; час спустя оно упало до 800 граммов. Эти цифры показывают, что под влиянием гнева артериальное давление может повыситься на 25 %; нетрудно из этого понять, как легко такие и подобные возбуждения могут вести к разрыву сосудов и сердца, если в строении этих органов существуют какие-либо повреждения. Наблюдения эти, доказывающие до очевидности сходство физиологических явлений при душевных движениях и при судорогах, бесспорно доказывают, что между этими двумя состояниями нет существенного различия. К такому же выводу пришел и Вентури на основании своих исследований над темпераментом эпилептиков, все преувеличивающим, необузданным. Движениям, не особенно порывистым, краске лица, слезам, рассуждениям нормального человека соответствуют судороги, галлюцинации, бешенство, прилив крови, бред эпилептиков. Тут все дело только в степени.

Не следует забывать, что существует одна форма эпилепсии без судорог, состоящая в головокружении. Эта форма, всего сильнее потрясающая человека, по мнению Эскироля, чаще обычной формы эпилепсии сопровождается наклонностью к любострастию, убийству, обману, поджогу у людей, считавшихся вполне честными до того, как они заболели. Когда у людей, особенно молодых, замечается известная периодическая перемежаемость преступных наклонностей, нельзя не предположить в них эпилептического заболевания. Труссо полагает, что если человек без всякого повода совершил убийство, то можно утверждать, что он действовал под влиянием эпилепсии.

IV

Серджи относит преступников к числу продуктов вырождения: он даже утверждает, что преступность есть синтез всякого вырождения; преступность обнаруживается весьма разнообразно, начиная от самых неясных форм и до самых выраженных, от физических черт до психических. Действительно, по его исследованиям, нет аномалии, нет болезни или другого какого-либо физического или психического признака вырождения, который бы не встречался у преступников.

Необходимо, однако, предупредить читателя, что Серджи основывает связь между индивидуальным вырождением и его причинами на дарвиновском законе выживания лучших экземпляров, одном из существенных факторов борьбы за существование. Он установил это выживание даже у слабых, из которых погибают не все, как казалось бы на первый взгляд. Слабые выжившие играют, правда, всегда низшую роль, представляют низшие существа в сравнении с теми, которые занимают нормальное положение, то есть с сильными.

Из физических и социальных условий вырождения на первом плане надо поставить наследственность; однако все причины вырождения смешиваются между собой и производят одно общее воздействие так, что влияние каждой из них в отдельности почти не поддается оценке.

Если вырождение у преступников выражается не физическими признаками: не недостатком в общем развитии тела, не какой-либо наследственной или приобретенной болезнью, то оно обнаруживается в функциональном вырождении, проявляется под влиянием внешних причин, нарушающих правильность жизненных отправлений. Не проявляясь никакими внешними признаками, вырождение может сказаться в наследственности. Наконец, в общественной и частной жизни встречаются условия, пагубно влияющие на психическую деятельность, что впоследствии отзывается и на физической природе; в социальных отношениях нет такого ничтожного обстоятельства, которое, по Серджи, не оказывало бы роковое влияние на поведение преступника.

Но, говоря о вырождении преступника, мы, пишет Серджи, пользуемся только чисто родовым этиологическим понятием. Говоря, что существуют внешние и внутренние условия, влекущие за собой вырождение преступников, мы выражаем лишь общее правило, которое одинаково применимо и к другим разрядам вырождающихся индивидуумов-преступников.

Психический процесс преступления надо всегда рассматривать как болезненное явление независимо от того, страдает преступник каким-либо психическим расстройством или нет. Аза отсутствием других доказательств большое значение может иметь трансформация болезненных психических процессов вследствие наследственности, тесно связывающей между собой преступность, сумасшествие и самоубийство. Преступники и сумасшедшие могут происходить от самоубийц; от сумасшедших могут рождаться самоубийцы и преступники; преступники, наконец, дают жизнь самоубийцам и сумасшедшим, часто без всякого специфического признака душевной болезни или преступности. Следовательно, болезненное состояние не уничтожается, а претерпевает превращение.