Штормовой предел (СИ) - Птица Алексей

— О, как! Что деется-то, что деется. Страх какой рассказывают! — шептались меж собою приглашённые дворяне. — О то ж, они из Ада самого, потому и людей едят, не иначе проклятые все. Не токмо Адама изгнали из рая, но и негра из Ада. Этак, что же они такое натворили, что их и из Ада изгнали?

— А какие у них женщины?

— Страшные. И чёрные страшные, и индейские страшные, и не накрашенные страшные, и накрашенные. Наши и ваши все милее заокеанских.

— О, как! — снова крякнул один из приглашённых бояр. — А энть интересно, каковы они в постели?

— Так езжай и испробуй, — хохотнул воевода. — Тряхни сединой, Кузьмич. Какие твои годы…

— Так-то так, — взгрустнул Кузьмич. — Но больно далёче отседова. Да и боязно, вдруг хворь какая прихватит, а Родина далёче. Нет, не поеду, — на полном серьёзе ответствовал он. — Мне и здесь хорошо, без чёрных и красных баб. А то они, глядишь, и проклятые. Надо у отца Мефодия спросить, как так случилось на свете.

Я только усмехнулся. Подобные разговоры растянулись до глубокой ночи. То про море расскажи, то про индианок, то про мерзости какие, то про тварей морских, то про пиратов. Наконец, все устали и от разговоров, и от впечатлений, и от еды, и от питья.

Встав из-за стола, я направился в свои комнаты, где жил один. Афанасий, хоть и был свободным человеком, а сидел с прислугой, им байки травил. Благо и ему было о чём поведать, даже сочинять ничего не пришлось. С таким капитаном, как Гарсия, больно не соскучишься…

В Смоленске мы задержались на три дня, собирая людей. Этого времени, конечно, оказалось недостаточно, но и ждать дольше было нельзя. Желающих пойти воевать оказалось много. А мы ещё собирались их добирать в пути, проезжая через места, где было много вольных казаков, или тех, что хотели ими быть.

— Ефросинья, а ты слышала, что бабы гуторют про иноземца?

— Так и слышала, забавно. Врёт, поди.

— Да ты что?! И парни сказывали, что еду носили, и баба Нюра, что под дверью сидела, ещё большее сказывала. Да и откуда такое придумать-то можно? Мы токмо про лешего, да про кикимор рассказывать могём. А тут чёрные люди, красные люди. А женщины, говорит, у них все страшные, как смертный грех. И как с ними спать-то можно, их ночью и не увидишь, поди. А? Глядишь, в темноте-то и промахнёшься мимо срамного места. А?! А-ха-ха-ха.

Все девки и замужние бабы грохнули заливистым смехом, наперебой смакуя интимные подробности. Девки краснели, отворачивались, но слушали, а замужние хохотали во всё горло, добавляя в пересуды всё более и более срамных подробностей.

— Да, ну вас! — махнула платком на расшумевшихся женщин Ефросинья.

— А он красавчик, — пропела Агафья. — Загорелый, как басурманин, конечно, но всё же, дети-то от него хороши будут! А если он ещё и боярин, да богат, то можно и из кабалы выкупиться, чем не смысл согрешить с ним? А то холопы так и норовят всё утащить на сеновал. Все бока уже защипали, — и Агафья рывком обнажила свои крепкие молочно-белые ягодицы.

— Вона, бабы, смотри, какие синячищи наставили, ироды.

Синяки и правда, были знатные, точнее, сильные. А мысль Агафьи запала в душу Ефросиньи. Сама она была сироткой, что воспитали родственники, скорее из жалости, чем по необходимости. Она была всем должна и всем обязана. За то, что спасли от голодной смерти, за то, что вырастили, за то, что прибираться в терем воеводы пристроили. А так хотелось вольной жизни.

А что у неё было, и что она могла дать? Сама неказиста, курноса, волосы рыжие, глаза зелёные, кожа белая, веснушки по всему лицу рассыпаны, словно кто горсть их кинул, незнамо зачем. Гибкая, стройная, лёгкая, она порхала по дому, всё чаще привлекая пристальные взгляды стражников и обслуги.

От природы неглупая, она понимала, что скоро придёт и её время получать синяки, и решилась. Поздним вечером она неслышно встала и, тихонько выбравшись из общей спальни, направилась в сторону комнат, где спал иноземец.

Её пропускали, так как знали в лицо. Войдя в первую комнату, что была вроде гостиной, она посмотрела на следующую дверь, где спал иноземец и, решившись окончательно, бросилась к ней.

Но на её пути внезапно вырос человек и схватил её.

— Ты куда, дурёха?

Ефросинья горько заплакала и забилась в сильных руках. Тихо скрипнула дверь, распахнувшись настежь, и на пороге возник иноземец.

Я смотрел на глупую девку, с непонятной целью появившуюся на пороге. В последний момент она была схвачена Афоней.

— Ты ведьма?

— Нет, — зарыдала девушка.

— Зачем пришла тогда, кто подослал?

— Никто, сама захотела.

— Зачем? — я удивлённо смотрел на дуру.

— Из кабалы хотела вырваться.

— А я при чём?

Та не поняла.

— Я не освобождаю от кабалы. Зачем пришла?

— Хотела собой расплатиться, — продолжала рыдать девушка.

Я оглядел её в свете неяркой свечи. Ну, что же, надо хоть рассмотреть нежданный объект похоти. Щёлкнув пальцами, я зажёг яркий магический огонёк. Девушка закрылась рукой от яркого света, пряча лицо.

— Отпусти её, Афоня.

Тот отпустил, а я стал рассматривать девушку. Что-то в ней было притягательное, непонятно что, кстати. Совсем ещё юная, но уже отчаявшаяся. Я вздохнул. Да, от женской ласки я бы не отказался, но не сейчас, и не в таком положении.

— Тебе деньги нужны?

Девушка рыдала. Афанасий стоял рядом, насупившись. Я снова вздохнул, вспомнилась своя собственная жизнь, полная лишений и опасностей. Кто я был в этом мире, да и в том тоже? Ну, да ладно, я хоть мужчина, а эта девушка не имела никаких возможностей вырваться из заколдованного круга. Женщинам всегда сложнее, на них ещё и дети. Надо помочь.

— Присядь пока вон там. Афоня, позови стражника.

Афоня вышел, вернувшись через пару минут со стражником.

— Кто начальник стражи?

— Серафим.

— Как он, надёжный? И, самое главное, справедливый?

Вопрос поставил стражника в тупик, он ошарашенно переводил взгляд с меня на девушку, а с неё на фонарь.

— Так это…

— Ясно, зови его.

Стражник исчез, и через пять минут явился с десятником или как их тут называют.

— Серафим, знаешь эту девушку?

Десятник стал всматриваться, я повторно щёлкнул пальцами и подвесил ещё более мощный фонарь под потолок. Десятник вздрогнул, но справился с собой, посмотрев внимательно на меня, а потом на девушку.

— Никак Фрося!

— Угу. Кто она?

— Так, сирота, пристроили тут к нам её сродственники, чтобы замуж выдать.

— Ясно, тогда так, вот деньги. Это тебе, чтобы пристроил её удачно замуж, да защищал от невзгод, пока замуж не выйдет. Это тебе, стражник, чтобы язык свой проглотил и ничего не болтал про неё. А это, девушка, тебе, — и я, достав кошель, щедро отмерил медяков девушке и стражнику.

Десятнику я отдельно дал десятка два серебряных монет разного достоинства. Тот, признаться, быстро сориентировался и принял деньги, став рассыпаться в благодарностях. Пока он болтал языком, я материализовал в руке девушки золотой полэскудо, так, на всякий случай.

— Забирай девушку, она просила меня о помощи. Я помог, а чтобы она могла и сама за себя постоять, вот ей амулет боевой. Я вынул из кошеля маленькую монетку, кажется, реал. Быстро совершив обряд водяной стрелы, отдал девушке в руки, привязав амулет к её ауре. Артефакт был мощный, но, к сожалению, одноразовый. Да только и одного раза, бывает, хватает.

Потрепав девушку по щёчке, я развернулся и ушёл к себе, а стражники, забрав её, вышли из комнаты. Через минуту в комнату постучал Афоня. Я открыл.

— Ааа…

— Потому что сильный должен слабого защищать, — ответил я на немой вопрос. — Иди спать, Афоня, больше никто не придёт. Сеанс невиданной щедрости закончен, — и я закрыл перед его носом дверь.

Наутро мы стали собирать людей, приехавших ко мне на службу. В основном были пешие, некоторые с оружием, но большинство — кто во что горазд, кто с чем: кто с тесаком, кто с кистенём, и редко кто с саблями. Я отбирал, прежде всего, тех, кто был хоть и нищ, и неряшлив, но с добрым оружием. Да и на лица и повадки не забывал смотреть. Всё же, мне их в бой вести, и предатели не нужны.