Грустничное варенье - Елена Вернер

– Ты ляжешь тогда на кровати, а на полу уж пускай твой… братец.

Сетка на койке качалась и поскрипывала всю ночь, при каждом Ларином движении, но она все равно хорошо выспалась. Даже комары, умудрившиеся просочиться в избу, не донимали ее – возможно, потому, что перед сном она сбрызнула аэрозолем уши, ведь обычно ее тревожили не укусы, а нудный надоедливый писк. Тело привыкло к дальней, нескончаемой дороге, и неустроенность с каждым днем сносилась легче, так что, едва открыв глаза под крик петухов, Лара уже готова была ехать дальше. И только потом вспомнила Гагавку и вытекшее машинное масло, а значит – вынужденный простой.

В маленькие окна бил солнечный свет и растекался по дощатому полу. Матрас был аккуратно скатан в рулон и отодвинут к стене, и Лара улыбнулась, представив, как Егор сопел на нем ночью и как осторожно двигался утром, чтобы ее не разбудить. Возможно, все происходило совершенно иначе, но думать именно так было приятнее всего.

Она застала Егора на кухне, завтракающего вместе с Верой и Владиком. Парнишка с ногами забрался на ящик с комбикормом и при виде Лары стеснительно потупился.

– А, проснулась, – кивнула Вера. – Чего сделать, чаю или кофе?

Лара выбрала кофе и вскоре пожалела: горячая коричневая жидкость в чашке пахла цикорием, кошками, чем угодно, только не кофе. Но капризничать было бы наглостью, так что она отхлебывала мелкими глотками, обжигаясь и почти не чувствуя кислого вкуса. Владик, поглядывая на нее, покачивался из стороны в сторону и ладонями скатывал в шарик хлебный мякиш – точно так же когда-то в детстве делала маленькая Лиля. От резкого воспоминания Лара вздрогнула и плеснула кофе на клеенку.

В окно стукнул Митяй, и Егор, залпом допив чай, вышел во двор. Лара, заторопившись, выскочила следом, испуганная, что он так просто и уедет, не попрощавшись, ничего ей не сказав. Поездка в город должна была занять не так уж много времени, но впервые за последнее время Лара столкнулась с необходимостью не по своей воле потерять Егора из вида. Пусть даже на несколько часов, но они расходились в разные стороны – и ей это не понравилось.

У калитки она вкратце поведала о своем вчерашнем знакомстве с Владиком. Егор покачал головой:

– Лара, Лара. Ты как Чип и Дейл, вечно спешишь на помощь. Сначала спасаешь, потом спрашиваешь, надо ли.

– Но было полное ощущение…

– В том-то и дело. Со стороны все может казаться совершенно не тем, чем является. Но ты делаешь скоропалительные выводы, торопыга… А поскольку ты еще и добрая, как мы помним… – зеленые с охристыми крапинками глаза Егора, обратившись к ней, расплескали озорное тепло.

– Если бы ты знал, что я иногда думаю… Я не добрая, – вздохнула Лара.

– Еще какая. Ты, наверное, можешь встретить на улице знакомую, которую не видела лет пять, а назавтра уже соглашаешься посидеть с ее ребенком. Ведь так? Скажи «да».

Лара энергично замотала головой из стороны в сторону.

Митяй гаркнул через всю улицу, что он и Славик готовы ехать. Егор зашагал в его сторону, остановился, замешкался, возвратился к Ларе и пристально оглядел ее. Она тут же ощутила его и свой рост, маленькую себя и большого его, и осторожно подняла глаза. Когда Егор молча передал ей ключи от джипа – просто так, на всякий случай, – было в его случайном прикосновении что-то такое, из-за чего она едва удержала брелок негнущимися пальцами и растерянно сморгнула.

– Я скоро, – пробормотал он.

Когда «уазик» Славика, громыхая и дребезжа, скрылся в клубах дорожной пыли у кромки дальнего леса, за которым, за пределами этого мирка, тянулась трасса к большим городам, Лара зашла в незапертый Митяев сарай и взяла с переднего сиденья джипа рюкзак с урной. Он пролежал здесь всю ночь, оставленный, но не забытый. Лара знала, что вчера повела себя по-детски, но никак не могла с собой совладать: она оставила Лилин прах здесь в отместку. После рассказа, поведанного Егором, она была обижена на сестру. А сегодня по привычке уже чувствовала неловкость перед нею.

– А вот и врешь! И не краснеешь! Дурак! Ничего ведь не соображаешь, а еще врешь! – донеслось с улицы гневно и звонко. – Отдай!

– Но это же мое… – Лара узнала в озадаченном отклике голос Владика и выглянула наружу.

Бойкий мальчишка лет восьми что-то отнимал у Владика, несмотря на то что был ниже его на две головы. Владик не отпускал вещь, издалека напоминавшую желтую тряпочку, и тянул на себя.

– Отдай шлем… – тянул он плаксиво. – Папа правда летчик.

– Ага, летчик! У тебя вообще нет отца и не было никогда! – мальчишка брал нахрапом.

Рот Владика выгнулся коромыслом. Паренек выпустил из пальцев желтую тряпочку, отступил, ссутулился, сразу становясь меньше ростом. Лара поняла, что он сейчас расплачется. Это же понял противник и среагировал мгновенно: отскочил в сторону, схватил с земли засохшую коровью лепешку и запустил ею в голову Владика, ловко закрутив, как закручивают фрисби на белых калифорнийских пляжах. Владик успел увернуться, и мальчик нагнулся за очередным кизяком, входя в раж.

Лара оказалась рядом с мальчишкой мгновенно. Она схватила его за шиворот и сильно встряхнула.

– Ты что творишь, а? Ну-ка отдай сейчас же! Слышишь?

Мальчик ойкнул и от неожиданности послушался: сунул ей в руки тряпочку и по-заячьи отскочил. Лара смерила обоих грозным взглядом и снова обратилась к обидчику:

– Не смей больше говорить ему гадости. А то его папа…

Мальчишка ухмыльнулся:

– Ага, папа… Хорош гнать…

– Я-то с его отцом хорошо знакома, – сощурилась Лара в гневе. – А ты? Он летает на истребителе СУ-27. И я обязательно ему передам, что ты обижаешь его единственного сына. Что-то мне подсказывает, он надерет тебе задницу. Так что неделю сидеть не сможешь. Понял меня?!

Мальчика как ветром сдуло. Лара повертела в руках предмет ожесточенного боя, который оказался старой, советского образца резиновой шапочкой для плавания, и протянула подошедшему Владику. Тот смотрел на спасительницу с обожанием. Потом расплылся в улыбке и напялил шапочку на голову.

– Он в меня кизяком кинул. Это обидно. Но не больно. И я все равно летчик!

– Да, очень похож, – она поправила ему завернувшееся внутрь резиновое «ухо».

– Ты знаешь моего папу? – с надеждой затаил дыхание паренек. У Лары не повернулся язык соврать ему:

– Нет, Владик, не знаю. Я так сказала, потому что не хотела, чтобы он больше тебя обижал.

– Ты добрая. Мама говорит, врать нехорошо.

– Она все правильно говорит.

Владик наморщил лоб, обдумывая сказанное ею. А она размышляла о том, что за сегодня он уже второй, кто говорит ей о доброте.

Ближе к обеду, слоняясь по деревне, Лара стала замечать, что все чаще косится на дорогу, гадая, не появится ли там «уазик» Славика. Она убеждала себя, что ей просто не терпится продолжать путь на Байкал, чувствуя, как рюкзачок за плечами наливается тяжестью. Нигде было не спрятаться от этой маеты и неприкаянности, так что, когда от калитки ее окликнула Марина, Лара уже не испытала вчерашней неприязни к этой женщине – она была рада отвлечься. Марина рассказала ей ровно то, что та уже знала от Веры, и про мужа, и про маленькую дочку, и про стремление перебраться в город неподалеку. Москва для Марины была местом мифическим, невероятным, одновременно страстно желаемым и горячо ненавидимым, о котором она слышала каждый день в новостях, но в реальное существование которого почти не верила. Мысли о городах поблизости наполняли ее надеждой, правда, не салатовой, а какой-то безрадостной, цвета жухлой травы.

Так они и сидели у калитки, на грубо сколоченной скамейке под облепихой, и Марина говорила без умолку своим глубоким, грудным голосом, покачивая ногой ветхую коляску, в которой посапывала дочь, а когда-то, вероятно, и она сама. Лара знала, что Марина не просто так вышла, она сбежала от свекрови, с которой только что поцапалась, и от очередного старческого покашливания, доносящегося из прохладной глубины избы, плечи Марины поджимались. Потом она вдруг спохватилась:

– Боже, совсем забыла, воды-то нет. Посидишь тут с Ленкой, я до колодца сбегаю?

Лара кивнула. Марина очаровательно улыбнулась ей:

– Я мигом.

И загремела ведрами.

Лара проводила ее взглядом до самого конца улицы. И в тот момент, когда Марина опустила первое ведро в колодец, столб пыли возвестил о возвращении Славика, Митяя и Егора. Лара живо встрепенулась, приподнялась, то ли стремясь разглядеть машину и ее пассажиров, то ли собираясь броситься навстречу. Но в коляске продолжала спать Маринина дочка, и Ларе пришлось утихомириться. Она с пронзительной зоркостью следила, как Егор выходит из машины, скорее угадывая его походку, чем видя ее отчетливо. Марина, возвращаясь от колодца, поравнялась с машиной и поставила ведра в пыль. Мужчины заговорили с ней. Их голоса ветер уносил в другую сторону, так что Ларины глаза превратились в щелки, пытаясь рассмотреть происходящее. Она видела, как Марина обмахивается косынкой, как Егор, пользуясь предложением, зачерпывает из ее ведра и пьет с пригоршни. И злилась. И злилась, что злится. Осознав, что попала именно в ту западню, о которой говорил Егор еще утром, она пыхтела и клокотала, как чайник на горелке.