Хочу тебя себе - Надежда Мельникова

от этого всего и следа не осталось. Хотя разглядеть что-то сложно, даже смотреть больно, всё немного расплывается, чёткости нет. Но я точно помню. Мы же победили! Почему мы снова в подвале?

Ксюша смотрит на меня с грустью. На лице читаются тревога и отчаяние. Мне очень не нравится её трагическое выражение лица, как будто ничего этого и в помине не было и сейчас всё плохо, и даже хуже, чем могло быть.

— Мы по-прежнему в подвале, милая. Никто к нам не приходил: ни Гена, слава богу, ни какой-то Алекс. Но, к несчастью, и хорошие люди тоже не пришли. Наверное, ты спутала цифры, когда писала смс. От стресса такое бывает.

— Но Алекс же спас нас! Он пришёл и помог! — зачем-то ору на ни в чём не повинную Ксю.

И, задохнувшись, скрючиваюсь пополам от нехватки сил и воздуха.

Ксюша стягивает с себя майку и пытается натянуть на меня. Хоть как-то согреть. Сама остается в джинсах и лифчике.

— Нет, ты постоянно теряешь сознание, Лен, и бредишь. Вот как я тебе про пасеку рассказала, про своих пчёл и отца, что меня научил семейному делу, так ты и стала отключаться.

— Как же холодно. — Собираюсь в комочек, поёжившись. — Не говори так, Ксю, я же не придумала. Нас спасли.

Медовая девушка вздыхает и обнимает меня крепче, прижимая к своему телу.

— Если бы спасли, то нас бы здесь не было. Но мы по-прежнему здесь. И, похоже, от температуры у тебя галлюцинации. Тебе надо в больницу, Лена, ты вся горишь. И губы синие. Мне это не нравится.

— Я хочу спать, Ксюш. Прости, меня пожалуйста, — бормочу из последних сил. — Если сможешь, прости, что втянула в это. Я в шоке. В бреду всё было как по-настоящему, я видела Алекса. Он спас меня. Там мне было тепло и хорошо. Он дрался за меня и вынес на руках, я не хочу просыпаться, Ксю, — шепчу я, едва разлепив губы. — Я хочу к нему.

— Нет, Лен, нет! — Трясёт меня Ксюша. — Нельзя тебе спать. Что же так долго, ну где же твой хороший человек? Я надеюсь, что ты смогла послать смс, всё ещё надеюсь. У нас часов нет. Я вообще не понимаю, сколько прошло времени.

— Наверное, мы не настолько важны. И ради нас штурм откладывается, — горько смеюсь, закашлявшись, потом вдруг плачу. — А гостиницу тогда брали штурмом, прямо как в кино. Мужчина ради женщины ворвался в здание и спас её от бандитов, — дрожащим голосом. — Но тогда я ещё была девственница, а теперь уже нет. Забил, видимо. С мужчинами это бывает.

Голова сама по себе откидывается назад, и я ударяюсь о стену.

— Ты бредишь, Лен. — Поддерживает меня Ксю, укладывая головой к себе на колени.

— Конец нам, Ксюша. Эти ублюдки сбежали, скорее всего, уехали и бросили нас. Попов не смог меня убить, а бросить — запросто.

Мы испуганно жмёмся друг к другу, словно замёрзшие, одинокие пташки.

Глава 47

А дальше всё происходит словно в тумане. Я уже дохожу до того состояния, когда не могу думать и анализировать происходящее. Я просто существую, боясь надеяться на спасение. Голова и тело отказываются работать, и я путаю бред с реальностью. Мне так плохо физически, что в глубине души я мечтаю умереть. Очень холодно. Слабость и полнейшее изнеможение.

Однако спустя какое-то время возле меня начинают ползать чьи-то тени. Голоса слышатся где-то далеко-далеко, и даже кажется, будто начались новые галлюцинации. Я уже ни во что не верю. Вроде бы шум — наверное, стрельба, запах гари, потом меня куда-то несут. Хотя, может, это и неправда. Видения и снова вранье. Нет, пусть лучше всё будет нечётким и размазанным, чем пережить разочарование по новой.

Но туман рассеивается, комната становится светлой, а под спиной оказывается мягкий матрас. Пахнет спиртом и чем-то таким отвратительно стерильным, что присуще только медицинским учреждениям. Понятия не имею, как я сюда попала. И если это уже «тот свет», то пусть лучше он, чем сырой поповский подвал.

Разлепив глаза, я впервые за долгое время ощущаю сладкое, ни с чем не сравнимое тепло. Наконец-то мне нехолодно, хорошо и не надо колотиться и дрожать. Над головой пиликают датчики, к рукам идут провода и трубки. Озноба нет. Есть только улыбающаяся Ксю, сжимающая мою руку и… Алекс. Даже не верится.

Он сидит в углу комнаты и, опершись на свои колени, смотрит прямо на меня. Исподлобья. Тёмными, полными ярости глазами. Я пугаюсь, понимая, что не стоит ждать чего-то хорошего. Мы никогда не были обычной парой. У нас не может быть, как у всех.

И вот сейчас я чётко осознаю, что в подвале точно были галюны. А здесь, в больничной палате, — реальность. Потому что я не испытываю радости от его появления. Я всё понимаю и помню фотографии с Инной. В меня моментом впивается ревность. Неконтролируемая, злая, разбавленная болью. Все переносят стресс по-разному. Все любят, как умеют. И если тебе достался редкий брильянт, будь готова, что за него придётся отдать абсолютно всё.

Алекс здесь, но он был с ней. С Инной. И в том идиотском, температурном, розовом бреду я об этом не помнила. А сейчас вижу как наяву.

— Мы живы, милая, — говорит Ксю. — Антон и его ребята организовали штурм, представляешь, они выбили дверь, когда ты уже почти не дышала. — Я думала, тебе конец.

Ксюня хорошая, она добрая, милая, нежная, а я стерва. В этом Глазунов прав. На таких, как она, женятся, им пишут стихи и делают детей. Целуют большой живот и носят на руках. А я притворяюсь подстилкой босса мафии и плюю первому встречному в лицо, опускаю ему на голову вазу, отвешиваю пощёчины. Я невыносимая. Мы оба такие. Ненормальные. Я играю как могу, чтобы спрятать истинные чувства. То выгляжу влюблённой и зову его, то прогоняю, становясь полной сукой и фурией. И я не могу перестать видеть перед собой те фотографии. С Инной, где они оба голые. Эти снимки выжигают моё нутро, делая сумасшедшей.

— Я же говорил, что убью, если он прикоснется к тебе. — Взгляд Алекса лишь цепляет меня краем, мажет тенью, но мне достаточно, чтобы внутри всё взорвалось.

Это мне вместо: «Как ты себя чувствуешь, дорогая?»

Он даже смотреть на меня не хочет. А ведь я едва осталась жива.

— Что вы такое говорите? — возмущается нормальная Ксюша. — Её силой держали в плену. Она получила тяжёлую форму пневмонии. Она чуть не