Шекспировские чтения, 1977 - Уильям Шекспир

Я никогда не мог и помышлять

О том, чтоб дочь твоя меня любила.

Я ей служить и чтить ее готов.

И далее:

Клянусь богами,

Я помысла такого не имел

И вызывать, конечно, не дерзал бы

Ее любовь и гнев твой справедливый.

(II, 5)

Инициатива здесь целиком в руках Таисы и Симонида, Перикл же покорен их воле, он не добивается возлюбленной, а лишь принимает ее.

В других столкновениях с жизнью Перикл тоже постоянно обнаруживает пассивность, проявляет чувство беззащитности и собственной малости.

У Шекспира нет ни одного героя, который столь часто упоминал бы богов прямо или фигурально, как это делает Перикл. Уже в 1-й сцене, потрясенный открывшимся ему в загадке позором Антиоха и его дочери, он риторически вопрошает:

Скажите мне, неведомые силы,

Усеявшие небо сонмом звезд,

Глядящих вниз на все дела людские,

Как не затмятся звезды, если правда

То, что сейчас, бледнея, разгадал я?

(I, 1)

И в дальнейшем любое изменение своей жизни в лучшую ли, в худшую ли сторону Перикл воспринимает как игру неведомых сил. Вот он, лишенный всего своего добра, обнаруживает в сетях рыбаков свои рыцарские доспехи.

Хвала тебе, фортуна!

От всех моих жестоких испытаний

Позволила ты мне передохнуть.

(II, 1)

Ответ его - победителя турнира - на похвалы гласит:

Победою обязан я судьбе,

Моей заслуги в этом нет, принцесса!

(II, 3)

Горькие упреки бросает он богам, когда теряет Таису:

О боги, боги!

Зачем же нам даете вы любить

То, что вы отнимете так скоро?

Мы, смертные, не так легко берем

Свои дары обратно; мы честнее!

(III, 1)

И, не веря при встрече с Мариной, что это его дочь, заявляет:

Издеваться

Какой-то бог задумал надо мной,

Тебя ко мне пославший...

(V, 1)

Однако в целом Перикл сознает свое бессилие перед миром высших сил, бесполезность протеста и сопротивления. Заметнее всего это проявляется тогда, когда он сталкивается лицом к лицу с разгневанной, бушующей природой.

Пожалуй, ничто так наглядно не может показать различие между героями трагедии и трагикомедии, как сравнение Лира и Перикла, когда оба оказываются в одной и той же ситуации - в момент бури. Лир бросает гордый вызов разбушевавшимся силам природы:

Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!

Лей, дождь, как из ведра и затопи

Верхушки флюгеров и колоколен.

Вы, стрелы молний, быстрые, как мысль,

Деревья расщепляющие, жгите

Мою седую голову! Ты, гром,

В лепешку сплюсни выпуклость вселенной

И в прах развей прообразы вещей

И семена людей неблагодарных!

Правда, Лир признает свою беспомощность в борьбе с враждебными стихиями, которые словно объединились с людской злобой и неблагодарностью:

Я ваша жертва - бедный старый, слабый,

Но я ошибся. Вы не в стороне

Нет, духи разрушенья, вы в союзе

С моими дочерьми и войском всем

Набросились на голову седую

Такого старика. Не стыдно ль вам?

("Король Лир", III, 2; перевод Б. Пастернака)

Но Лир и в слабости велик. Неукротимой силой дышат его слова: покорности, послушания и повиновения нет и в помине - только ярость, гнев, трагическое величие человека, который слаб, но не сломлен, бессилен, но не побежден, повержен в прах, но не сокрушен.

Лир героически встречает бурю. А вот как обращается к силам природы Перикл:

О звезды гневные! Уймите ярость!

Дождь, ветер, гром! Пред вами только смертный,

Который вам подвластен. Мне велит

Природа уступить и покориться.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ужели вашей грозной, злобной силе

Нужны несчастья бедного царя?

(II, 1)

Героическое начало полностью исчезает у Перикла. Он герой лишь в узком, литературном, а не широком смысле этого слова. Он полностью признает свою зависимость от "величия могущественных сил" (II, 1, 8). "Я был игрушкой ветров и валов, // Меня, как мяч, швыряло на просторе", - скажет он чуть позже рыбакам (II, 1).

Правда, в его втором обращении к буре (в начале III акта) звучат более энергичные ноты и более непримиримые интонации:

О бог пучины! Обуздай же ад

Встающих к небу волн! Тебе подвластны

Все ветры. Ты, их вызвавший, свяжи

Их медью окрика! О, заглуши же

Неистовство громов и злую ярость

Могучих вспышек молний обуздай!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

О буря, да когда же ты утихнешь?

(III, 1)

Перикл даже осмеливается упрекать богов, когда узнает о смерти Таисы. Но как далека эта вспышка от гордого непокорства Лира! Она быстро иссякает и в дальнейшем, рассказывая Клеону и Диониссе о постигшем его несчастье, Перикл выражает полнейшее свое подчинение и полную неспособность сопротивляться высшей воле:

Должны мы покоряться

Небесным силам! Я бы мог реветь

И выть, как море, что ее сгубило.

Но ничего поделать бы не смог!

(III, 3)

И поэтому вполне естественно для Перикла видеть в счастливом своем воссоединении с дочерью и женой благодеяние богов. "Хвала богам!" - говорит он, поверив наконец, что перед ним родная дочь.

Праведные боги!

Как мудрость ваша велика, что все

Прошедшие несчастья и тревоги

Мне кажутся ничтожными,

(V, 3)

благодарит он небо, вновь обретая свою жену.

Те религиозные, мистические, трансцендентальные трактовки "Перикла", о которых мы упоминали ранее, основываются главным образом на приведенных нами примерах обращения Перикла к богам, к небесным силам (к ним обычно добавляют еще кое-какие менее значительные детали и реплики такого же рода).

Сторонники этих трактовок фактически отождествляют мироощущение героя с мироощущением автора, строят свои концепции только на толковании образа главного героя пьесы. Такой подход методологически неверен. Однако и сам по себе образ Перикла не дает основания для религиозных и мистических интерпретаций.

Полностью отпадает христианский смысл "Перикла" - боги здесь чисто языческие. Если бы Шекспир хотел придать своей пьесе христианский колорит, он не заменил бы Дианой ангела, который у Туайна является во сне Аполлонию и указывает ему, где находится его жена, или "высшего бога", выполняющего ту же функцию у Гауэра. При том обилии анахронизмов, которые допускает условно-сказочный характер последних пьес Шекспира, этот анахронизм также был вполне возможен.

Кроме того, зритель или читатель в шекспировских трагикомедиях, в том числе и в "Перикле", всегда приподнят над героем и может судить его с иных позиций, восприятие героя уже восприятия зрителя. Контекст "Перикла" убеждает, что, во-первых, частые ссылки на богов (не только у главного героя, но и у других действующих лиц) - это один из способов, с помощью которых создается в пьесе сказочная атмосфера, атмосфера чудесного. Что же касается самого Перикла, то его многочисленные обращения к "неведомым силам", "могучим силам", к звездам, богам, судьбе, фортуне и т. д. передают внутреннее состояние беспомощности героя перед лицом непонятных ему сложных жизненных сплетений и чувство зависимости от обстоятельств, находящихся вне его понимания и его воли.

Перикл не чувствует себя хозяином собственной судьбы потому, что не является таковым - ни тогда, когда зависим от людей или природы, ни тогда, когда одолеваем невзгодами, ни тогда, наконец, когда узнает удачу.

Но судьба Перикла определяется отнюдь не небесными предначертаниями. Мы уже показали, что первый цикл его бедствий, равно как и временное возвышение его, имеет чисто земное и очень конкретное обоснование. Человеческая злая воля служит причиной и последнего его несчастья: злоба Диониссы лишает его любимой дочери.

Однако два момента в истории Перикла действительно как будто дают основание для трансцендентального толкования. Дважды в жизни он оказывается жертвой моря: в первый раз море лишает его всего достояния, во второй - жены и фактически дочери. И если первое кораблекрушение косвенно связано с первопричиной бедствий Перикла - тиранией Антиоха, то буря в начале III акта никакими человеческими интригами и кознями не предвосхищена. Море здесь выступает как самостоятельная, почти одушевленная сила. Поэтому необходимо выяснить, какую же роль вообще играет море в пьесе.

Образность, связанная с морской стихией, пронизывает всю пьесу. Начиная с момента, когда Перикл решает покинуть Тир, гул моря слышится на протяжении всего произведения.

Образ моря многосложен и в разных частях пьесы неодинаков. Различна, хотя всегда велика, и роль моря в судьбах действующих лиц. Разнообразны и художественное значение, и мировоззренческий смысл изображения морской стихии.

Поначалу море - сила, полностью враждебная человеку. Именно такой характер носит первое упоминание о море в пьесе, в 3-й сцене I акта, где Геликан, сообщая об отъезде Перикла, говорит: "Избрал он долю моряка, который смерть ежеминутно видит" (перевод П. Козлова), а Тальярд, услышав слова Геликана, уверенно заявляет: "На суше не погиб - погибнет в море". Эти реплики предваряют образ моря, возникающий в монологе Гауэра ко II акту.