Шекспировские чтения, 1977 - Уильям Шекспир

Вторую пантомиму разыгрывают в начале монолога Гауэра к III акту: "Входят с одной стороны Перикл и Симонид со свитой. Навстречу им - гонец; он склоняет колени перед Периклом и подает ему письмо. Перикл показывает письмо Симониду. Вельможи преклоняют колени перед Периклом. Затем входит Таиса, беременная, и кормилица Лихорида. Симонид показывает дочери письмо; та выражает радость. Таиса и Перикл прощаются с Симонидом и уходят с Лихоридой и свитой. Затем уходит Симонид и другие".

Наконец, третью пантомиму зритель видит в середине IV акта, когда Гауэр рассказывает о приезде Перикла в Тарс за Мариной: "Входят с одной стороны Перикл со свитой, с другой - Клеон, Дионисса и другие. Клеон показывает Периклу гробницу Марины. Перикл выражает глубокую скорбь; надевает рубище и уходит в большой печали. Затем Клеон, Дионисса и другие уходят".

Таким образом, пантомимы в "Перикле" не противостоят основному действию, но включены в действие как часть его. Персонажи, в них участвующие, изображают не актеров, не какую-либо другую пьесу - они играют самих себя.

Однако от этого пантомимы в "Перикле" не приобретают большую реальность, чем пантомимы в "Сне в летнюю ночь" и в "Гамлете". Нарочитая их искусственность подчеркивается и рядом деталей.

Ремарки указывают на строгую симметрию входов и выходов действующих лиц: в первой пантомиме Перикл и Клеон появляются из одной двери, дворянин из другой. Перикл удаляется в одну сторону, Клеон в другую; во второй Перикл и Симонид входят с одной стороны, гонец - с другой; то же происходит и в третьей пантомиме.

Очевидно, что чувства, которые, согласно ремаркам, должны были проявлять персонажи, также выражались аффектированно, условными жестами. Таиса "выражает радость" - говорит описание второй пантомимы; "Перикл выражает глубокое горе" и "уходит в большой печали" - сообщается в описании третьей. Нужно думать, что прощание Таисы с Симонидом сопровождалось жестами печали (Гауэр: "Слезы расставания не поддаются описанию"), Клеон и Дионисса в третьей пантомиме как-то показывали лицемерное горе или (Клеон) смущение (Гауэр: "Притворству простодушие внимает - и вздохи лицемеров принимает за истинную скорбь", - впрочем, в подлиннике нет такого точного указания, как в русском переводе, на именно "вздохи, лицемеров" - там более обобщенно: "притворное горе").

Немые персонажи в пантомиме говорят устами Гауэра. Пантомима становится в пьесе тем моментом, когда Гауэр наиболее непосредственно вторгается в действие, самым прямым образом с ним связан. Связь эта оказывается тем более тесной, что Гауэр не только комментирует и разъясняет пантомимы - он их показывает.

Но снова бедствия грозят:

Смотрите, что они сулят,

говорит Гауэр перед началом первой пантомимы.

Вот пантомима перед вами;

Я поясню ее словами,

сообщает он перед началом второй.

Однако первая и вторая пантомима - скорее наглядные иллюстрации к рассказу Гауэра, чем самостоятельные картины, сопровождаемые пояснениями: если читать или слушать монологи Гауэра ко II и III актам, выбросив пантомимы, то ни связность, ни понятность его рассказа не пострадают. Поэтому первые две пантомимы воспринимаются в такой же относительной обособленности от основного действия, как и монологи Гауэра, который их здесь показывает.

Иной характер у третьей пантомимы. Во-первых, здесь Гауэр впервые появляется в том же месте, где происходит действие пьесы. До сих пор он полностью, по крайней мере формально, был выведен из действия; ибо ремарки, предваряющие его выход, не указывали места его появления, а говорили только: "Входит Гауэр". Ремарка перед этим монологом гласит: "В Тарсе, перед памятником Марине. Входит Гауэр". И оставшиеся два монолога Гауэр также произносит внутри самой пьесы - перед храмом и в храме Дианы.

Кроме того, если пропустить описание пантомимы в этом монологе, то дальнейшее будет непонятно: Гауэр на этот раз не дублирует пантомиму, а лишь комментирует ее. Не пантомима иллюстрирует слова Гауэра, а Гауэр поясняет пантомиму. Пантомима оказывается действенной и драматичной сама по себе. Тем более что она изображает один из важнейших эпизодов в судьбе Перикла.

Все это заставляет воспринимать эту пантомиму как часть основного действия, еще более тесно с ним связанную, чем две предшествующие. Но вместе с тем она не перестает быть пантомимой со всеми ее обычными признаками. Более того, и на этот раз Гауэр выступает как ее хозяин, как руководитель пантомимы.

Как призраки, пред вами проплывали

Они, пока вы их воспринимали

Ушами лишь. Но приглашаю вас

Проверить зреньем слух, увидев их сейчас,

такими словами предваряет он свой показ (IV, 4).

В конечном итоге если пантомимы в предыдущих пьесах Шекспира, будучи резко отграниченными от основного действия, указывали на его жизнеподобие, то пантомимы в "Перикле", будучи частью основного действия, распространяют на него присущую им условность.

Итак, фигура Гауэра, зрелищно-звуковая партитура пьесы, пантомимы - вот что определяет драматическое своеобразие "Перикла", позволяющее воспринимать эту пьесу как притчу о жизни. Этой притчей становится в первую очередь история Перикла.

2

В некотором смысле "Перикл", пожалуй, более чем какая-либо другая пьеса Шекспира имеет основание называться именем главного героя, ибо в чисто сюжетном плане только фигура Перикла объединяет многочисленные, разрозненные эпизоды произведения. Из прочих персонажей лишь Марина и отчасти Церимон могут претендовать на известную художественную самостоятельность, а рыбаки и содержатели публичного дома - на реалистическую достоверность. Остальные обрисованы схематично, предельно условно и освещены только в той мере, в какой они связаны с судьбой Перикла или Марины.

Упрощение характеристик второстепенных действующих лиц во многом диктовалось необходимостью сосредоточить внимание зрителя на центральных героях: при данном сюжете Шекспир не мог позволить себе отвлекаться побочными драмами и конфликтами, не имеющими отношения к Периклу и Марине. Хотя источники "Перикла" давали возможность оживить, углубить и драматизировать некоторые характеры второстепенных персонажей. Два примера особенно наглядно могут показать, как Шекспир жертвует этой возможностью, стремясь рельефней выделить судьбы своих героев.

Все произведения об Аполлонии Тирском довольно подробно рассказывают историю Антиоха и его дочери: как зародилась в сердце царя нечестивая страсть, как пытался он с ней бороться, как однажды ночью, отослав слуг, пришел в спальню дочери и насильно овладел ею; как появилась затем кормилица царевны, нашла ее в слезах и хотела поднять шум и идти будить царя, как потом, узнав правду, стала утешать царевну и оправдывать монарха; как горевала дочь Антиоха и, наконец, примирилась со своим положением и т. д. Все это могло бы быть драматично само по себе, но не имеет прямого отношения к истории Перикла и потому полностью опущено в "Перикле". Намека на душевные переживания Антиоха и его дочери нет даже во вступительном монологе Гауэра. Автор пьесы лишь сообщает нам о кровосмесительной любви и последующей жестокости Антиоха - и это сообщение становится единственным, характеризующим Антиоха.

Антиох интересует автора "Перикла" только как причина дальнейших несчастий главного героя пьесы, как обозначение тех реальных явлений, которые могут встретиться на жизненном пути любого человека, т. е. как воплощение безнаказанной порочности и злодейства, облеченных властью и потому особенно страшных для честных людей вроде Перикла. Дочери же Антиоха вообще дана одна незначительная реплика.

Точно так же упрощаются и схематизируются некоторые второстепенные персонажи в соприкосновении с Мариной.

В начале IV акта Дионисса поручает некоему Леонину убить Марину. Вот как рассказано начало этого эпизода в повести Туайна.

Диониссиада (Дионисса) призывает к себе одного из своих крепостных {У Туайна он именуется просто "villain", что может обозначать и "крепостной", и "злодей".}, Теофила (Леонина), и обещает ему свободу, если он убьет Тарсию (Марину). Теофил не сразу соглашается. "Увы, госпожа, - говорит он, - чем оскорбила вас эта невинная девушка, за что ее нужно убить?" Диониссиада называет Тарсию злобным созданием и заявляет: "Не отказывайся выполнить мой приказ и сделай то, что я требую, или, клянусь богами, ты сильно пожалеешь". Она дает Теофилу кинжал. "Тогда взял злодей кинжал и заткнул его себе за пояс и с тяжелым сердцем и мокрыми от слез глазами пошел к этой могиле (Лихориды, куда должна была прийти Тарсия. - И. Р.), говоря про себя: "Увы, бедный Теофил, не могу я заслужить себе свободу иначе, как пролив невинную кровь". И потом, уже готовясь убить Тарсию, говорит: "И беру бога в свидетели, я вынужден убить тебя против моей воли" {Все цитаты из Л. Туайна даются по: Shakespeare W. Pericles, prince of Tyre/Ed. by E. Schanzer. New York; Toronto, 1965, p. 170-171.}.