Крах империи (Курс неизвестной истории) - Андрей Буровский

Серебряков считает, что «крайность, до которой горцы доведены теперь голодом», необходимо использовать «для ускорения покорности, тщетно до сего времени достигаемой одними мерами кротости и великодушия. Которого ценить они по дикости своей не могут».

Лазарь Маркович, «чтобы довести натухайцев до крайности», прямо советует: «После неурожая 1839 года в горах повсеместный недостаток; что если мы наступающим летом истребим их жатвы, то следующею зимою они будут жертвами голода» [47, с. 250].

В документах встречаются свидетельства настолько ужасные, что в них просто трудно поверить: о вымирании целых семей, лишенных топлива и еды; о продаже бедными горцами собственных детей богачам, причем оплата производилась мукой или крупой.

Этот ужас длился десятилетиями, а ведь нет сомнения, что стоило горцам отказаться от набегов — и он бы тут же прекратился. Но вспомним «Хаджи–Мурата», где старики все же выбирают посылать к Шамилю, а не идти под власть русских. По–видимому, набег был не только способом решить чисто материальные проблемы. Это был образ жизни, философия, самосознание.

При этом русские готовы были воспринимать горцев так же, как любых других новых подданных, но с одним условием немедленное прекращение набегов, наведение порядка в русском понимании этого слова, то есть прекращение частной войны. Беда в том, что горское общество могло выполнить почти любое другое условие, но не это …

Русские офицеры и генералы даже в условиях войны готовы были относиться к горцам сочувственно. Они совершенно справедливо считали набеговую систему «дитятей бедности», но одновременно (и тоже справедливо) считали набеги проявлением дикости и некультурности горцев. Долгое время русские офицеры и государственные деятели искренне считали, что надо только устроить жизнь горцев, сделать ее обеспеченной от лишений, стабильной, как набеги окончатся сами собой.

В какой–то степени они были правы, эти благожелательные русские люди. Ведь рост населения происходит даже в бедных долинах Северного Кавказа. Рост населения рано или поздно приводил к тому, что продуктов питания начинало не хватать. Теоретически можно было перейти к каким–то более интенсивным технологиям ведения хозяйства… Насколько эта теория могла претвориться в реальность — второй вопрос.

Реально горцы могли бы расселиться на другие территории (желательно с похожим климатом и условиями жизни); но на равнинах — уже русские. Земли у горцев стало даже меньше, потому что они уходили из зон русского расселения, втянулись в горы. Людей становилось все больше, земли все меньше.

Можно было бы завоевать уже населенные земли, чтобы эксплуатировать своих данников или подданных. Этому тоже препятствовали русские.

Еще, конечно, горцы могли сделать так, чтобы населения стало поменьше… Вот эту задачу набеги не в полной мере, но решали. Даже при русских.

Трудно сказать, когда сформировалась набеговая система, по крайней мере, не позднее XVI–XVII веков. До русских, еще в конце XVIII века, она была способом жить за счет других, более богатых обществ. А поскольку в набегах всегда погибала какая–то часть молодых мужчин, набеговая система помогала и регулировать численность населения; все–таки население росло не так быстро, а в какие–то периоды могло и сокращаться, и тогда хватало даже оставшихся продуктов …

Но быстро выяснилось: дело вовсе не только в экономике, и не только в культурной отсталости горцев. Набеговая система возникала веками как реакция на проблемы горского общества. Но сложившись, набеговая система сформировала совершенно определенный тип общества и определенный человеческий типаж.

Необходимость участвовать в вечной войне всех против всех отсеивала в жизнь людей невероятно агрессивных, крайне жестоких, очень равнодушных и к собственным страданиям, и к страданиям других людей. На протяжении веков и поколений самым выигрышным способом вести себя была готовность к военным действиям, к бою в любой решительно момент. Самому лично — против истинного или надуманного обидчика, силами своей семьи — против других семей, в составе отряда своего рода или племени — против других родов и племен.

Для европейца, вообще для человека старой земледельческой культуры, тот, кто отвечает ударом кинжала или выстрелом на сказанное невпопад слово, — в лучшем случае инфантильный, антиобщественный тип. Тот, кто мстит убийствами за обиду трехсотлетней давности или похищает коня и понравившееся ему оружие просто потому, что «не может удержаться», должен рассматриваться, как смертельно опасный безумец. Но для горцев многие поколения проявление агрессивности, неуживчивости, неустойчивого настроения, непредсказуемого поведения, готовности драться с кем угодно при любом перевесе сил, рисковать жизнью даже из–за пустякового каприза были так же важны, как для земледельца из теплой долины — трудолюбие, аккуратность, доброжелательность к другим людям, любовь к животным и растениям.

Не проявляя этих качеств, горский подросток вызывал у окружающих сомнения в том, что он правильно развивается, а юноша — в своей приспособленности к жизни. Набег был не только доходным экономическим мероприятием, но и важным общественным институтом, формой подготовки к жизни и про верки нового поколения. Только приняв участие в набеге, юноша и в собственных глазах, и с точки зрения соплеменников из «совсем большого мальчика» превращался в члена сообщества взрослых мужчин, потенциального жениха и хозяина в доме.

Набег был проверкой личных качеств и совсем взрослых горцев, подтверждением их общественного статуса. Во все века и у всех народов обязанностью взрослого мужчины было кормить семью. В набеговой же системе умение воевать, нападать на чужую землю и возвращаться, грабить поверженного врага, похищать и продавать людей было ценнейшими качествами хозяина — ничуть не меньшими, чем в обществе земледельцев было умение быть сельским хозяином, а в современном обществе — умение выполнять квалифицированную работу.

Отказавшись участвовать в набеге, юноша не только рисковал получить обвинение в трусости, в отсутствии мужских качеств. Такое обвинение было бы предъявлено ему незамедлительно, а если бы он не смыл обвинение кровью, оскорбление превратилось бы в диагноз. Но и взрослый мужчина, перестав ходить в набег вместе с другими, не только рисковал не свести концы с концами в хозяйстве, он буквально выпадал из системы общественных отношений. Родовичи и соплеменники не знали бы, как к нему относиться, каков теперь его общественный статус и что должен и может делать такой человек.

Так набег оказывался важнейшим не только с экономической и социальной, но и с морально–нравственной точки зрения. Набег был краеугольным камнем для любых морально–этических оценок. Как у русских — земледельческие работы.

ДУРАКИ И СУМАСШЕДШИЕ

Русские офицеры долгое время были искренне убеждены: горцев можно убедить не набегать! Ведь преимущества мирной жизни очевидны; наверное, горцы просто еще об этом не знают… Поверьте, в моих словах нет ни малейшего покушения на иронию. И Николай I, и его царедворцы, и вообще очень многие образованные русские люди были убеждены: стоит рассказать диким людям о цивилизации — и они встанут на сторону цивилизаторов.

Цивилизаторский пафос привел в горы такого образованнейшего человека, как главу Черноморской линии генерала Анрепа, искренне намеревавшегося замирить горцев силою своего красноречия.

«С ним был переводчик и человек десять мирных горцев, конвойных. Они проехали в неприятельском крае десятка два верст. Один пеший лезгин за плетнем выстрелил в Анрепа почти в упор. Пуля пробила сюртук, панталоны и белье, но не сделала даже контузии. Конвойные схватили лезгина, который, конечно, ожидал смерти; но Анреп, заставив его убедиться в том, что он невредим, приказал его отпустить. Весть об этом разнеслась по окрестности. Какой–то старик, вероятно важный между туземцами человек, подъехал к нему и вступил в разговор, чтобы узнать, чего он хочет. «Хочу сделать вас людьми, чтобы вы веровали в Бога и не жили подобно волкам!» — «Что же, ты хочешь сделать нас христианами?» — «Нет, оставайтесь магомедовой веры, но только не по имени, а исполняйте учение вашей веры». После довольно продолжительной беседы горец встал с бурки и сказал очень спокойно: «Ну, генерал, ты сумасшедший, с тобою бесполезно говорить».

Я догадываюсь, что это–то убеждение и спасло Анрепа и всех его спутников от верной погибели: горцы, как и все дикари, имеют религиозное уважение к сумасшедшим. Они возвратились благополучно, хотя, конечно, без всякого успеха» [47, с. 246].

Как видно, конфликт России и горцев — это конфликт двух культур; двух систем ценностей; двух этнических систем. Причем в системе оценок русской стороны горцы — это своего рода глупые русские или недоразвитые европейцы. Нужно им разъяснить всю глубину заблуждений, про светить — и они начнут жить правильно.