Проблема Спинозы - Ирвин Ялом

На следующий день Попов доверил Альфреду обсуждать с возможным спонсором платформу партии и объяснять, почему эта партия единственная способна остановить иудеобольшевиков. Банкир, у которого на мизинце ослепительно сияло бриллиантовое кольцо, спросил Альфреда:

— Я так понимаю, что официальное название вашей партии — это Национал-социалистическая немецкая рабочая партия. По-немецки — Nationalsoziahstische Deutsche Arbeiterpartei?

— Да.

— К чему вам такое неуклюжее и смутительное название? Смотрите, в ее названии «национал-» подразумевает правых, «социалистическая» — левых,«немецкая» — опять правых, а «рабочая» — снова левых! Это невозможно! Как ваша партия может быть всем сразу?

— Именно этого и хочет Гитлер — быть всем для всех людей. Кроме евреев и большевиков, конечно! У нас долгосрочные планы. Наша первая задача — в ближайшие несколько лет войти в парламент крупным представительством.

— Пф-ф, парламент! Вы, что же, верите в то, что невежественные массы могут управлять государством?

Нет. Но сначала мы должны добиться власти. Наша парламентарная демократия фатально ослаблена наступлением большевиков, и я обещаю, что мы со временем полностью покончим с такой системой. Гитлер повторял мне эти самые слова множество раз. И в своей новой платформе он сделал цели партии предельно ясными. Вот, я привез с собой экземпляры этой новой программы — «25 пунктов»…

По завершении всех визитов Попов одарил Альфреда пухлым конвертом с французскими франками.

— Отличная работа, герр Розенберг! Эти франки будут сопровождать вас в ваших европейских странствиях. Ваши презентации были превосходны, как и уверял меня герр Эккарт. И на таком хорошем русском языке! Это произвело на всех крайне благоприятное впечатление.

Впереди целая свободная неделя! Какое наслаждение — просто ехать туда, куда душа пожелает! Эккарт был прав: он действительно слишком много работает. Шагая по улицам Парижа, Альфред сопоставлял их веселье и изобилие с мрачностью Берлина и бедностью возбужденно кипящего Мюнхена. В Париже шрамы войны были почти незаметны, его горожане казались хорошо питающимися людьми, рестораны ломились от посетителей. И притом Франция, наряду с Англией и Бельгией, сосала из Германии кровь и жизненные силы с помощью драконовских репараций! Альфред решил провести в Париже два дня (его манили художественные галереи и торговцы искусством), потом сесть на поезд, идущий на север, в Бельгию, а затем — в Голландию, страну Спинозы. Оттуда он намеревался предпринять долгое путешествие по железной дороге домой через Берлин, где собирался заглянуть к Фридриху.

Столица Бельгии, Брюссель, пришлась Альфреду не по вкусу. Ему был ненавистен вид бельгийских правительственных зданий, тут враги Германии только и занимались тем, что придумывали новые способы ограбить фатерлянд. На следующий день он посетил немецкое военное кладбище в Ипре, где немцы понес,и чудовищные потери в мировой войне и где столь храбро сражался Гитлер. А потом устремился на север, в Амстердам.

Альфред не имел представления, что он ищет. Он знал только, что проблема Спинозы никуда не делась, что она так и зудит в закоулках его души. Его по-прежнему интриговал этот еврей, Спиноза… Нет, сказал он сам себе, не интриговал, будь честен: он тебя восхищает — так же, как восхищал Гете. Альфред так и не вернул в библиотеку свой экземпляр «Богословско-политического трактата». Часто мучимый бессонницей, он по ночам в постели прочитывал по нескольку абзацев этой книги. По какой-то необъяснимой причине, забираясь в постель, он ощущал странную тревогу и боролся со сном. И об этом тоже надо было поговорить с Фридрихом.

В поезде он раскрыл трактат на той же странице, на которой задремал в предыдущую ночь. И в который раз поразился бесстрашию Спинозы, осмелившегося в XVII столетии подвергать сомнению религиозные авторитеты. Удивительно, как точно он указывал несообразности в Священном Писании и на абсурдность рассмотрения любого его документа как имеющего божественное происхождение, ведь они так и пестрят человеческими ошибками! Особенно его забавляли те пассажи, где Спиноза утирал нос священникам и раввинам, которые считали, что обладают привилегией на понимание намерений Бога:

И если они считают богохульником того, кто говорит, что Писание в некоторых местах ошибочно, то спрашивается: каким именем я назову тогда их самих, то есть тех, кто приплетает к Писанию все, что угодно, кто до того унижает историков священных книг, что о них думают, как о людях, без толку болтающих и все путающих, кто, наконец, отрицает ясный и самый очевидный смысл Писания?

А посмотрите, как Спиноза одним махом расправляется с еврейскими мистиками-фанатиками: «Читал также и, кроме того, знал некоторых болтунов-каббалистов, безумию которых я никогда не мог достаточно надивиться».

Какой парадокс! Еврей одновременно и храбрый, и мудрый! Как Стюарт Хьюстон Чемберлен отреагировал бы на проблему Спинозы? Почему бы не навестить его в Байрейте и не спросить? Да, я так и сделаю — и попрошу Гитлера поехать со мной. В конце концов, разве мы двое — не его интеллектуальные наследники? Скорее всего, Чемберлен придет к выводу, что Спиноза — не еврей. И он был бы прав — как мог Спиноза быть евреем?! При тогдашней повсеместной и всеобщей религиозности он все же отвергал еврейского бога и еврейский народ. Спиноза обладал мудростью души — должно быть, в нем текла нееврейская кровь.

Однако до сих пор в своих генеалогических изысканиях Альфред выяснил только, что отец Спинозы, Михаэль д'Эспиноза, возможно, был родом из Испании, эмигрировал в Португалию, а потом, в начале XVII века, в Амстердам. И все же его исследования привели к неожиданно интересным результатам. Всего неделю назад он обнаружил, что королева Изабелла в XV столетии провозгласила законы «о чистоте крови» (limpiezas de sangre), которые препятствовали крещеным евреям занимать влиятельные посты в правительстве и армии. Она оказалась достаточно мудра, чтобы понять, что злонамеренность евреев исходит не из их религиозных представлений — дело в самой крови. И она возвела это в закон! Снимите шляпы перед королевой Изабеллой! Теперь Альфред пересмотрел свое мнение о ней: он прежде всегда связывал ее имя с открытием Америки — этого отстойника расового смешения.

Амстердам оказался ему ближе, чем Брюссель — вероятно, благодаря тому, что голландцы в мировой войне соблюдали нейтралитет. Присоседившись к туристической экскурсии, рассчитанной на полдня, но держась особняком, Альфред вместе с туристами катался по амстердамским каналам и останавливался, чтобы посетить интересные места. Последняя остановка была на Иоденсбреестраат, у главной сефардской синагоги, которая была чудовищной с виду и настолько огромной, что в ней могло сидя присутствовать на службе две тысячи человек. Она была воплощением еврейской дворняжьей сущности в ее худшем виде — безумное смешение греческих колонн, арочных христианских окон и мавританской резьбы по дереву. Альфред воображал Спинозу, стоящего перед центральным возвышением, когда его отлучали и проклинали невежественные раввины — а потом, наверное, он пошел прочь, втайне празднуя свое освобождение… Но этот яркий образ пришлось стереть из памяти всего через несколько минут, когда он узнал от экскурсовода, что нога Спинозы никогда не переступала порога этой синагоги. Она была построена в 1675 году, примерно через 20 лет после изгнания Спинозы из общины, которое — Альфред это знал — должно было воспретить ему входить в любую синагогу или даже просто общаться с любым евреем.

Напротив через улицу была большая ашкеназская синагога — более темная, приземистая и менее претенциозная. А на расстоянии квартала от обеих синагог находилось место, где некогда родился Спиноза. Тот дом был давным-давно снесен, а на его месте возведена массивная католическая церковь Моисея и Аарона. Альфред уже с нетерпением предвкушал, как расскажет об этом Гитлеру. Это был яркий пример того, что оба они так остро ощущали — что иудаизм и христианство суть всего лишь две стороны одной медали. Альфред улыбнулся, припомнив подходящую к случаю фразу Гитлера — все-таки этот восхитительный человек мастерски обращался со словом: «Иудаизм, католицизм, протестантизм — да какая между ними разница? Все они — части одного и того же религиозного мошенничества».

Следующим утром он поднялся на паром, идущий в небольшой городок — даже, скорее, деревню — Рейнс- бург: место, где находился музей Спинозы. Хотя поездка на пароме заняла всего два часа, длинные и жесткие деревянные скамьи, на которые усаживалось по шесть человек в ряд, заставили ее казаться не в пример продолжительнее. От ближайшей к Рейнсбургу остановки парома нужно было добираться до него еще три километра, и Альфред проделал этот путь в запряженной лошадьми повозке. Музей оказался маленьким кирпичным домиком с прикрепленными на внешней стене номером 29 и двумя табличками. Первая сообщала: