Жизнь с препятствиями - Феликс Кривин

Миссис Мроуз вышла во двор и погладила автособаку.

Акварель для скрипки с оркестром

Общеизвестно, что краски издают звук, а звук расцвечен всеми красками спектра. И стало это известно из газет, в которых был напечатан отчет о процессе Грейли.

Установив прямую связь между звуком и цветом, Грейли стал переводить на полотно симфонии и сонаты великих композиторов и записывать ноты картин великих живописцев. Он прославился как живописец и композитор, будучи заурядным мошенником, перевозившим свою контрабанду из оптики в акустику и обратно. На следствии выяснилось, что его первый концерт для скрипки с оркестром был не чем иным, как «Моной Лизой» художника Леонардо, а его второй концерт для фортепиано с оркестром (преступник до того обнаглел, что уже не мог обходиться без оркестра) оказался «Девочкой на шаре» художника Пикассо, и все его многочисленные акварели оказались произведениями Баха, Моцарта и Чайковского.

Процесс Грейли стал вершиной его изобразительно-музыкальной деятельности, поскольку ни одна деятельность не вызывает такого интереса, как деятельность, преступившая закон. Ни один выставочный и концертный зал не видел такого скопления народа, как зал судебного заседания, вынесшего преступнику суровый, но справедливый приговор, на который не решится самая объективная критика.

Премии, которые Грейли получил за выдающиеся заслуги в области музыки, живописи, оптики и акустики, целиком ушли на уплату штрафа, к которому его приговорил суд. В газетах о том и о другом было сказано коротко: «Преступник получил по заслугам».

Усилитель интеллекта

За субботней чашкой чая профессор Лори сообщил, что он изобрел усилитель интеллекта. Это такой порошок, который смешивается с сахаром и принимается внутрь, вместе с чаем.

Гости посмеялись, но когда подали чай, никто не притронулся к сахару.

— Я пью без сахара, — сказал литератор Дауккенс. — В моем возрасте сладкого лучше избегать.

— Если позволите, я лучше с вареньем, — сказал доктор Фрайд.

— Как военный человек, я вообще не пью чай, — сказал майор Стенли и подмигнул с намеком на свое любимое питье.

— В таком случае будем пить коньяк, — гостеприимно предложил профессор Лори. — Он у меня тоже настоян на этом усилителе.

И тут оказалось, что компания подобралась непьющая. Доктор Фрайд вообще никогда не пил, литератор Дауккенс уже месяц как бросил, а майор Стенли, военный человек, бросил только вчера, и ему бы не хотелось начинать все сначала.

— Лучше выкурим по сигарете, — сказал литератор Дауккенс, и все поддержали это предложение.

— Вот и отлично, — сказал хозяин, — у меня как раз сигареты пропитаны усилителем. Пара затяжек — и вы умнеете в тысячу раз.

— Послушайте, профессор, — вспылил Дауккенс, — вы что, принимаете нас за дураков? Вас не удовлетворяет наш умственный уровень?

— Мне кажется, поумнеть никогда не мешает…

— Может быть, штатскому человеку, но не военному, — отрубил майор Стенли. — Вы думаете, полковник Бромли потерпит, чтоб майор был умнее его? Меня в два счета уволят в отставку.

— А я останусь без читателей. Они просто перестанут меня понимать, — вздохнул литератор Дауккенс.

— Вот именно, — поддержал его доктор Фрайд. — Если предположить, что человек умней обезьяны в тысячу раз, то когда я поумнею в тысячу раз, люди будут казаться мне обезьянами.

— А вы им будете казаться ненормальным, и они упрячут в. вашу же клинику, — захохотал майор Стенли. Но при этом подумал, что неплохо бы попросить щепотку усилителя для сына, который вот уже четвертый год не может вылезти из первого класса. Правда, он и так считает себя умнее родителей, а если еще выпьет этой дряни…

— Боже мой, — покачал головой профессор Лори, — я всегда знал, что человека в жизни подстерегает немало опасностей, но мне не приходило в голову, что для него так опасно умнеть.

Бесси

Переход в газообразное состояние Дрейк перенес довольно легко, и оно показалось ему ничуть не хуже твердого и жидкого состояния. Каждая его молекула обрела простор и свободно воспарила, не скованная другими молекулами, и от этого всему Дрейку стало непривычно легко и даже чуть-чуть кружилась голова, но где именно находится голова, установить было невозможно.

Тот, кому хоть раз случалось переходить в газообразное состояние, знает это волнующее чувство вездесущести, которое поднимает тебя над миром и несет легкой дымкой над тревогами бренной земли — в одну бесконечную даль или в другую бесконечную даль, — весь мир для тебя бесконечная даль, потому что ничто в нем тебя больше не задевает…

Правда, и в этом есть своя оборотная сторона: Дрейку вдруг показалось, что он с кем-то смешивается, и он всполошился, опасаясь реакции замещения, которая заменит его неизвестно кем.

— Кто вы такой? — Дрейк постарался отодвинуться от незнакомого газа. — Кто вам позволил соединяться со мной?

— Мне позволила любовь… Дрейк, это же я, твоя Бесси!

Он стал припоминать. С какой-то Бесси он встречался в твердом состоянии. Родители ее были против, но она сказала, что всюду пойдет за ним. И пошла. Из твердого состояния в жидкое, из жидкого в газообразное… Она всюду пошла за ним, хотя ее родители были против.

— Дрейк, теперь нас ничто не разделит! Настоящая любовь возможна лишь в газообразном состоянии!

Любовь любовью, но не следует терять голову (кстати, где она, голова?). Нужно постараться сохранить свое «я», хотя это и нелегко в газообразном состоянии.

— Бесси, постарайся держаться в рамках!

— Зачем?

— Черт возьми, чтобы нам окончательно не смешаться!

— Ты не хочешь со мной смешаться?

— Послушай, любовь, конечно, дело хорошее, но, чтобы мы могли друг друга любить, нам надо знать в точности, где ты, а где я.

— Зачем?

У него даже сердце заболело, хотя он и не чувствовал, откуда именно идет эта боль. А может, сердце заболело не у него? Может, оно заболело у Бесси?

Теперь это невозможно было определить.

— Я не буду тебе мешать, вмешиваться в твою жизнь, смешиваться с тобой, раз ты этого не хочешь…

Бесси плакала, переходя в жидкое состояние, и Дрейк видел, что ей приносят облегчение слезы… Или, может, ее слезы приносили облегчение ему?

Дрейк чувствовал, что скоро он снова будет один. Бесси уходила от него в жидкое состояние, чтобы уйти еще дальше, в твердое состояние… Бесси уходила к родителям, навсегда отделяя себя от Дрейка…

Дистрофики

Однажды заспорили солнце с бореем,Кто снимет с прохожего шубу скорее.Борей попытался сорвать ее грубо —Прохожий плотнее закутался в шубу.

А солнце пригрело — и сразу прохожийСнял шубу и шапку, и валенки тоже.Поистине ласка — великое дело:Кого она только из нас не раздела!

У апельсина не доля, а долька,Но апельсин не в обиде нисколько.Сладкая долька ему суждена,Да и к тому же еще не одна.

Прячутся дольки под толстою кожей,Здесь их не сушит ничто, не тревожит.Доля ж открыта, у всех на виду,Всем на потеху, себе на беду.

Ходит в золоте луна, в серебре — вода.Ходит в мягком тишина, в зябком — холода.Ходит в пышном торжество, в пестром — суета.И совсем без ничего ходит доброта.

Ей бы серебро воды, золото луны, —В мире не было б нужды, не было б войны.Это не ее вина, а ее печаль…Ходит в мягком тишина, голубеет даль.

Вбивают в осину осиновый клин.Не клин виноват, а его господин.Однако и он, господин молоток,Легко и резонно отводит упрек.

За ним ведь рука, за рукою плечо,А там еще что-то и что-то еще…Не сыщешь виновных, не сыщешь причин.Вбивают в осину осиновый клин.

Что ни вечер воет ветер:«Всем пора на боковую!Не беда, что солнце светит,Я сейчас его задую!»

Воет ветер на рассвете,Заступая в караул:«Эй, вставайте, солнце светит!Это я его раздул!»

Итак, пустыни больше нет.На этом месте вырос город.Фонтаны. Опера. Балет.Проспекты. Фауна и флора.

А в центре озеро. Причал.Плывут суда по глади синей…И только слышен по ночамГлас вопиющего в пустыне.

Отпустила реку высота,И река потекла, понеслась,Выбирая пониже места,О высокие камни дробясь,

Рассыпаясь на тысячи брызгНа опасном пути своем…Так бывают легки на подъемТе, которые катятся вниз.

Там, где река утратит имяИ перестанет быть рекой,Ее в свои объятья приметНеведомый простор морской.

И, окунувшись в неизбежность,Тогда почувствует река,Насколько плата великаЗа бесконечность и безбрежность.

Не нужно сетовать, река,Что время мчит тебя куда-то,Что уплывают берега,К которым больше нет возврата.

Все уплывает без следа,Тебя же гонит мимо, мимо…Не нужно сетовать: водаСвежа, пока она гонима.

Не оставляет рыба в море след,И след не оставляет в небе птица.В немом пространстве вереница летНа мертвый камень камнем не ложится.

У времени и веса даже нет,Его нести и муравью не трудно.Столетья невесомы, как секунды…Откуда же на лицах наших след?

Пейзажу сельскому навстречу, забыв о шуме городском,Течет дорога через речку и называется мостом.Струится каменно и строго, в движенье обретя покой,А под мостом течет дорога и называется рекой.

Бегут, бегут пути земные, спешат неведомо куда.Стоят столбы, как часовые, и называются года.И каждый постоит немного и растворится без следа.А мимо них бежит дорога и называется: судьба.

Жизнь света