Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук

В султанском дворце и на площадях столицы расположились сигильдары, сипахи, улюфеджи, хуребы, джобеджи, топджи, визири, беи и бейлербеи. На девятый же день, ближе к вечеру, предназначенному для выдания невесты в руки будущего мужа, падишах пошел будто между стенами из золотой парчи и шелка, которые свешивались из окон и со стен на площадь ипподрома и под веселые звуки музыки сел на престол. В тот же вечер на пиру султан пил сладкий шербет из резной бирюзовой чаши. По правую руку от него сидел старый заслуженный муфтий его деда Али Джемали, а по левую – Шемс-эфенди, назначенный на должность учителя принцев. В торжественной трапезе приняли участие все профессора высоких школ и академий. Они вели ученые диспуты между собой. На пышно убранных столах стояли финики из Багдада, гранаты из Ширвана, рис из Басры и яблоки из Ахлята, каждое весом в сто диргем!

На следующий день первый свидетель Ахмет-баши уст роил невиданной роскоши «процессию свадебных пальм». Одна из «пальм» состояла из 46000 мелких деталей, а другая – из 60000. Они представляли собой не только два прекрасных «дерева», но и чудесные «цветы», и разнообразных «зверьков».

Для народа устроили грандиозные зрелища, состязания борцов, а для ученых, поэтов и писателей – духовные поединки и диспуты. На подобных мероприятиях поэты представляли на суд свадебные стихи и получали награду золотом.

Настя впервые увидела сестер своего мужа: одну, что была женой Лютфи-паши, и другую, что была женой Фергад-паши. А затем и семерых дядей Сулеймана. Из них ей понравились больше остальных самый старый и самый молодой – Шегин-Шах и Абдулла-хан.

Все они любопытно посматривали на нее и старались облегчить ей груз одиночества среди чужаков. Но это чувство чужеродности неудержимо охватывало ее в этой пышной толпе османских вельмож. Как же сильно отличалась здешняя свадьба! Ей казалось, что всю жизнь она пробудет среди них совершенно чужой. Какая-то странная тоска о чем-то, что могло бы связать ее с этими людьми и их племенем, охватила ее. Ее молодой взор невольно обращался к мужу.

«Какую судьбу он мне готовит?», – этого она уже не спрашивала у себя, ибо уже любила…

Она наклонила голову и посмотрела в окно. Там среди ночи в ее честь горели высокие деревянные башни, установленные вдоль Золотого Рога. Золотисто-красное зарево от них освещало парки султана и комнаты сераля. Из-за стен доносился радостный рев толпы, вышедшей на улицы и площади столицы. Разноцветные ракеты взлетали высоко в звездное небо и словно освещали будущий путь ее жизни: среди них были и золотистые, как минуты радости, были зеленые, как луга весной, были красные, как свежая кровь, были серебристые, как слезы.

Она всматривалась в них.

Тогда ей принесли пышный калым – свадебный подарок Сулеймана, что притягивал взор, как кусочек рая на земле. На столах в покоях Эль Хюррем стояли золотые короны и наплечники, усаженные бриллиантами. Сияли большие ожерелья из жемчугов белых, как иней на окнах, и черных – самых дорогих, смотревшихся словно частицы самой черной ночи. Прекрасным сиянием светились великолепные диадемы из красных, как кровь, рубинов, зеленых изумрудов и темно-бронзовых турмалинов, что приносят счастье. Одна же была сработана из опала, сардийского камня несчастья, овитого колючим терном по старой традиции царского рода Османов. Она стояла наполовину прикрытая шелковым платочком пепельного цвета.

Настя смотрела на эти чудеса красоты и мастерства, думая, не снится ли ей все это. Но нет. Она прикасалась к чудесным предметам. Это было наяву. Такая прекрасная, что даже ее маленькая собачка встала на лапки и удивленно глядела на блестящий калым.

Пришел султан и радостно поприветствовал ее.

Когда муж спросил ее, нравится ли ей калым, она ответила:

– Очень нравится мне мой свадебный калым. Поблагодари от меня и тех, кто готовил его.

– Но самой лучшей части калыма ты еще не видела…

Ей стало ужасно интересно, что это. Она просила показать, но он не хотел.

– Увидишь, – сказал он улыбаясь.

– Когда?

– В пятницу, когда поедешь из мечети. Это будет для тебя настоящий калым, и я уже сейчас радуюсь тому, что он придется тебе по душе…

Наступила пятница. Султан ехал в храм Айя-София – крупнейшую мечеть Царьграда – на молитву. В золотой карете ехали Эль Хюррем и мать султана. А за ними – бесконечная вереница карет придворных. В ней же ехал и большой гарем султана: и стройные, хрупкие европейские девушки, еще не развитые, как бутоны роз, и пламенные дочери Балкан, и прекрасные белые женщины с Кавказа, с глазами-омутами, и рослые и крепкие женщины с Алтайских гор. А кругом несметное число войск и народа.

Как только после молитвы они выехали из мечети и доехали до Аврет-базара, стало смеркаться. На торжище, на том самом месте, где когда-то продали Настю черным евнухам из сераля, она увидела сквозь окно кареты большое число одетых по-нашему девушек и женщин. Безмерная радость ударила из ее глаз слезами, когда украинский напев залил невольничий рынок Стамбула…

– Это твой калым, Хюррем! – сказал Сулейман. – Они идут домой.

Настя заплакала от радости.

А хор пел:

Руби, сынок, ясень —

Будет клин красен!

Подбери сиротку —

Вырастишь молодку…

Молодая султанша плакала, как ребенок, в крытой карете султана Сулеймана и, маша рукой, приветствовала кланявшихся ей украинок.

А женская процессия, освещенная светом факелов, пела:

Как у нас в селе новость разразилась:

Молодая девушка сыном разродилась.

Не купала, не крестила, а в Дунай пустила…

А затем ее слух заполнили турецкие песни, что звучали кругом так однообразно, что казалось, это ветер развевает песок по пустыне.

А на улицах Стамбула под рев орудий и мушкетов, под блеск ракет и шум музыки впадали в безумство опьяневшие от опиума кавалькады на таких же опьяневших конях. Весь Стамбул радостно клекотал. А живой «калым» Насти с факелами, с возами одежды и провианта с веселым напевом направился на север, в настины родные края.

Но все же Сулейман пока не открыл еще одну часть калыма, что приготовил для Насти. Это было исполнение просьбы о приеме для учителя Абдуллы.

Союз работорговцев, которому когда-то принадлежала Настя, охваченный ужасом, унесся в Кафу. Ведь во дворце никто не объяснил Ибрагиму, зачем падишаху понадобился учитель Абдулла. Старый Ибрагим получил лишь письменное поручение к властям Кафы, обязывавшее их доставить в Царьград Абдуллу. Второе такое же письмо пошло отдельно.

Старый Ибрагим в присутствии всего торгового союза сообщил Абдулле, что его вызывают к султану, видимо, в связи с Роксоланой. Все стали спрашивать Абдуллу, не говорил ли он невольницам чего-то, за что мог бы султан наказать и его и весь союз. Абдулла ответил: «Аллаха беру в главные свидетели того, что я учил лишь тому, что содержится в Священной Книге. А белый цветок Лехистана я всегда уважал, видя в ней ум, кротость и внимание. Но пусть совершится воля Аллаха!»