Маркиз Роккавердина - Луиджи Капуана

— И он повесился из-за измены? — спросил другой крестьянин.

— Какое там! Все думали: «Вот теперь он убьет жену!» Ничего подобного. На другой день он снова принялся за свое ремесло. А с женой ни слова, ни звука. Только время от времени уводил дочь в свою мастерскую, где обжигал гипс. И жена дрожала: «Что он там делает? Еще зарежет это несчастное создание!» Не смела и заикнуться, однако. И соседи помалкивали, боялись его: он вернулся с каторги и так совсем бледный, а тут еще бледнее смерти сделался, как будто солнце и воздух не могли наложить на него загар. Короче говоря… Пресвятая дева! Кажется, быть такого не может!.. Теперь он уже был убежден, что это не его дочь. И она тоже, несчастная, поверила ему — он заставил — и возненавидела мать. Каждый день скандалы и оскорбления, если она не уходила с отцом в мастерскую… Наконец мать все поняла. Плакала с утра до ночи в те дни, когда оставалась одна. Соседки спрашивали: «Что с вами, кума?» — «Проклятье на моем доме!» Не говорила, в чем дело. Потом всем уже стало ясно… Надо было быть слепым, чтобы не понять. Этой бесстыжей мало было… Словом, несчастная мать все видела и должна была молчать. Будь на ее месте другая женщина!.. Куда ни шло! Но родная дочь! Такой скандал! И соседи делали вид, будто ничего не замечают из страха перед каторжником.

— Господи! Да он правильно сделал, раз это была не его дочь!

— Не говорите так, кум Кола, — продолжал управляющий. — Это была его дочь! В конце концов мать слегла и уже при смерти, прежде чем принять причастие, поклялась ему в присутствии священника, державшего в руках освященную облатку, и перед всем миром: «Я скоро предстану перед господом!» О! Перед смертью не лгут. И два дня спустя… Мой отец рассказывал: «Мне понадобился мешок мела, и я спрашиваю его дочь: „Где твой отец?“» Она отвечает: «В хлеву, кормит ослов». У него было шесть ослов, чтобы возить гипс. Я иду в хлев — дверь рядом. Зову. Никто не отвечает. Толкаю дверь, вхожу… — тут отец всегда осенял себя крестным знамением, — Роспо повесился на одном из колец кормушки на ослиной узде… Шесть ослов спокойно жевали солому… Он свершил суд собственными руками! И люди решили, что это было наказание божие, потому что Роспо украл золото мадонны, и чаши, и дискосы!.. Это был первый случай в нашем городе. Никто не помнит, чтобы прежде кто-нибудь из жителей Раббато наложил на себя руки.

— Роспо открыл дорогу, и другие пошли за ним! — заключил кум Кола. — А я между тем пошел спать.

— Я тоже! Я тоже! Уже поздно. Спокойной ночи!

Трое остались с управляющим и маркизом.

— Ваша милость тоже хочет спать.

— Нет, не хочу.

— Теперь разве кто-нибудь поедет ночью по проселку? — сказал один из крестьян, раскуривая трубку.

— Боишься духов? Ха-ха!

— Вот вы смеетесь, кум. А кто видел их собственными глазами, как я сейчас вижу хозяина и вас…

— Ты был пьян тогда.

— Ну, конечно, от вина, которым угощают Крисанти! Разбавленный уксус. Поверьте мне, дорогой я думал о матери, которую оставил больной, бедняжку. Светила луна. На ясном небе мерцали звезды, и собака Сидоти лаяла возле дома, где дверь еще была открыта и кто-то разговаривал… Слышны были только голоса, слов не разобрать… Так что, сами понимаете, еще не поздно было. Может, час ночи или немного больше…

— Ну и что? — спросил маркиз, заметив, что крестьянин умолк, снова набивая трубку.

— У меня мурашки пробегают по спине всякий раз, как вспоминаю об этом. Раньше я тоже всегда говорил: «Глупости! Выдумки!», когда слышал разговоры о таких вещах. Но теперь голову дам на отсечение, ваша светлость, — потому что это правда, — если бы меня кто-нибудь заставил сказать, будь это не так… Я ехал посреди проселочной дороги, здесь, в Марджителло, и никого впереди не было. Видно-то было хорошо… К тому же, если б речь шла о пешеходе, может, я и не заметил бы его… Но всадника! Я по крайней мере хоть топот мула должен был бы услышать… И вдруг!.. Мул и человек, сидевший на нем, словно выросли прямо из-под земли! Мул прыгал, крутился во все стороны… Шагах в двадцати, ваша светлость, я крикнул: «Эй, осторожнее!» Я побоялся, как бы он не налетел на меня… Тут везде изгородь из кактуса, деться некуда, я и остановился. А мул прыгал и крутился, фыркая и сопя. Я увидел, что человек закачался, и услышал, как он тяжело рухнул на землю… Я хотел подбежать к нему… Святой Иисусе! Человека с мулом поглотила земля, откуда они и появились!.. У меня кровь заледенела в жилах!.. Как раз на том самом месте, где был убит Рокко Кришоне, ваша светлость… Я думал только о моей бедной больной матери, а вовсе не об убитом!.. Я видел своими собственными глазами и слышал своими ушами — теперь ни за что не поеду так поздно, даже если мне скажут: «Вот тебе тысяча унций!..» Не верите мне, ваша милость?

Маркиз поднялся со стула, бледный, с пересохшим ртом, и, пытаясь скрыть дрожь, которая охватила его, стал ходить взад и вперед по комнате, повернувшись спиной к крестьянам.

— Я людей боюсь, души покойников мне не страшны! — воскликнул управляющий. — Как-то возвращался я с поля около полуночи. Луна светила так ярко, что видно было как днем. И вдруг у церкви святого Антонио появляется призрак, завернутый в простыню, а на голове мотовило крутится и крутится! Останавливаюсь… и он останавливается. А мотовило все крутится. Не поверите, у меня душа ушла в пятки! И тут мне показалось, что призрак хочет преградить мне дорогу, я и закричал: «Ради мадонны!» И погремел в кармане ключом от дома, ножичком с железной ручкой да двумя сольдо, будто взводил курок пистолета… И бросился к нему, чтобы поймать за край простыни. «Кум Нунцио, что вы делаете!..» Призраком оказался этот негодяй Тестасекка. «Это вы, кум?» — «Тише, вы ничего не видели!» И о том, что я видел, я и в самом деле никогда никому не говорил… Человек, спускавшийся с балкона по веревочной лестнице…

— Вор?

— Да, из тех, что выращивают кое-что на лбу у мужей… Любой другой на моем месте убежал бы и теперь рассказывал бы, как и вы, про призрака с простыней и мотовилом на голове.

— А как же мул и всадник, что исчезли под землей в мгновение ока? — снова спросил крестьянин, который кончил курить и теперь выбивал пепел из трубки на ладонь.

— Что вы обо всем этом скажете, ваша милость? — поинтересовался управляющий.

Маркиз не ответил и долго еще ходил взад и вперед по комнате, опустив голову и заложив руки за спину, сжимая время от времени губы, словно стараясь сдержать слова, что вертелись у него на языке. Он то и дело пожимал плечами, уйдя в какие-то размышления, которые, похоже, заставили его забыть, где он находится.

— Пойдемте и мы спать! — сказал один из крестьян.

Двое других тоже поднялись.

— Доброй ночи, ваша милость!

Маркиз кивнул им вместо ответа и остановился посреди комнаты.

— Судьба! — воскликнул управляющий. — Что тут поделаешь, ваша светлость? Тот самый кирпич, который падает с неба, когда совсем не ждешь! Если позволите, я лягу на кровать Титты, на случай если вашей милости что-нибудь понадобится.

И он взял лампу, чтобы проводить хозяина наверх.

— Хорошо, — согласился маркиз.

Двор был залит лунным светом. В глубокой ночной тишине лишь доносилась откуда-то издалека песня.

29

Дома у него было полно народу. Синьора Муньос, Кристина, кавалер Пергола, дон Аквиланте поспешили сюда, как только разнеслось по Раббато известие о самоубийстве старого Димауро. Об этом ходили самые страшные слухи.

Старик, приготовив петлю, дождался, когда будет проезжать маркиз, и, обрушив на него все мыслимые и немыслимые проклятия, повесился у него на глазах. Маркиз от испуга свалился на землю как подкошенный, его отнесли в дом, и там он пришел в себя только через два часа!..

Старик явился к маркизу с веревкой в руках:

— Возвращаю вам семьдесят унций. Отдайте мне мою землю, или, видит бог, повешусь вон на том дереве!

— Вешайтесь, если вам так хочется. Может, вам мыла дать для веревки?

После такого жестокого ответа маркиза бедный кум Санти пошел и в самом деле повесился. Маркиз спокойно смотрел на все это из окна и даже не подумал послать кого-нибудь, чтобы помешать этой глупости!..

Старик сказал одному из племянников:

— Завтра маркиз найдет новый плод на ветке миндального дерева на моем участке в Марджителло. И подавится им!

Племянник спросил:

— Какой такой плод?

— Увидишь.

А утром ушел, никому ничего не сказав. Племянник думал, что он в церкви… А бедняга побежал вешаться!..

Титта, уехавший рано утром в Марджителло с судьей и карабинерами, оставил маркизу в большом волнении.

Увидев мать, Цозима бросилась ей на грудь и разрыдалась:

— Какое несчастье, мама, какое несчастье!

Но тут появился кавалер Пергола:

— Перестаньте, кузина!.. Ну при чем тут маркиз?