«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

меня, я отдал две недели тому назад ***”. – Он назвал фамилию сотрудника, которому отдал эти деньги. – “Он” – этот сотрудник – “мог бы подождать, он человек не бедный. Притом часть денег он взял вперед. Вы не можете ждать деньги за работу, вам надобно получать без промедления. Потому я буду давать вам на каждый месяц лишь столько работы, сколько наберется у меня денег для вас. Это будет немного. Впрочем, до времени подписки недалеко. Тогда будете работать для «Современника», сколько будете успевать. – Пойдем ходить по комнате”. – Я встал, и мы пошли ходить по комнате» (Чернышевский, I, 714). Речь шла о том (говорил в основном Некрасов), что работа Чернышевского в «Современнике» покажет Краевскому ценность его сотрудничества. Но в дальнейшем ему придется выбирать между журналами, ибо критика – это позиция журнала.

И вправду, Краевский вскоре заметил востребованность Чернышевского в «Современнике». Чернышевский вспоминал: «Краевский стал говорить мне, что желал бы, чтоб я работал только для него: работы мне найдется достаточно и у него одного. Я отвечал ему, что мне не хотелось бы перестать работать для “Современника” и что я посоветуюсь с Некрасовым. Рассказал Некрасову о предложении Краевского и просил его совета. Он в ответ повторил мне прежние свои замечания о скудности кассы и шаткости дел “Современника”, о денежной надежности Краевского, прибавляя, что ему хотелось бы, чтоб я предпочел его Краевскому, но что советовать этого он не может; мне будет вернее держаться Краевского. Я не умел разобрать, как мне следует поступить. Было ясно, что Краевский поставит вопрос так, как предвидел Некрасов: “Если хотите оставаться моим сотрудником, откажитесь от сотрудничества у Некрасова”. При безденежье и шаткости положения “Современника” благоразумие требовало последовать совету Некрасова. Но мне не хотелось этого. Я чувствовал привязанность к Некрасову и старался убедить себя, что не будет неблагоразумно смотреть на вопрос не с той точки зрения, на которую становится Некрасов, советуя мне предпочесть Краевского ему» (Чернышевский, I, 719). И он сообщил о своем решении и Краевскому, и Некрасову. Краевский был раздосадован, но джентельменски пожелал ушедшему сотруднику удачи. А Некрасов был рад и добавил деталь, о чем Чернышевский и подозревать не мог: «Вы живете вне литературного круга и не знаете, что говорят о вас. Говорят, что вы пишете в “Современнике” против “Отечественных записок”, в “Отечественных записках” против “Современника”. Говорят, вы передаете мне редакционные тайны “Отечественных записок”, а Краевскому редакционные тайны “Современника”. Так это или нет, известно лишь мне относительно слуха, что вы предатель тайн Краевского, и ему относительно слуха, что вы предатель моих тайн ему. Ему известна правда об одной половине слуха, но о другой неизвестна. И мне тоже. Выдаете ль вы мне Краевского или нет, я знаю. Но выдаете ль вы Краевскому меня или нет, как могу я знать это? И он, почему может знать, что вы не выдаете его мне? Вы скажете, что я не опасаюсь предательства от вас. Хорошо; но я и вообще не боюсь Краевского. А он боится меня; потому несправедливо было бы требовать, чтоб он пренебрегал слухом о том, что вы предатель» (Чернышевский, I, 720).

Н.А. Некрасов. Литография П.Ф.Бореля, 1850-е годы

И добавил: «Действительно, денежное положение мое плохо, но все-таки я думаю, что иметь дело со мною лучше, нежели с Краевским» (Чернышевский, I, 721). Так оно и оказалось. Некрасов отдал в его распоряжение весь идеологический отдел журнала – критику, библиографию, обзор иностранных событий. Уезжая за границу, он поручал Чернышевскому вести журнал. Некрасов постепенно богател, его враги считали, что в своих стихах о страдальце – русском народе, о декабристках, поехавших за мужьями «в самоё Сибирь», он фальшивил, будучи человеком, обеспечившим свою жизнь. И вообще-де странно, что Чернышевский принимал его стихи, поскольку сам-то он был истинный демократ.

На это Чернышевский ответил достаточно жестко (жаль, что его ответ игнорировали в советское время).

Два кресла в редакции «Современника»: слева Некрасова, справа Чернышевского

В «Заметках о Некрасове» Чернышевский, несмотря на бесконечные легенды о его враждебности нарождавшемуся в России капитализму, нисколько не осуждает поэта за умение приобретать деньги и копить богатство. Он пишет, что в различных биографиях Некрасова «проводится мысль о противоположности успешной житейской (в данном случае коммерческой) деятельности благу народа. Точка зрения фантастическая. Мне она всегда казалась фантастической. Мне всегда было тошно читать рассуждения о “гнусности буржуазии” и обо всем тому подобном; тошно, потому что эти рассуждения, хоть и внушаемые “любовью к народу”, вредят народу, возбуждая вражду его друзей против сословия, интересы которого хотя и могут часто сталкиваться с интересами его (как сталкиваются очень часто интересы каждой группы самих простолюдинов с интересами всей остальной массы простолюдинов), но в сущности одинаковы с теми условиями национальной жизни, какие необходимы для блага народа, потому в сущности тождественны с интересами народа» (Чернышевский, I, 749; выделено мной. – В.К.).

Неприятие разночинца как мощного интеллектуального соперника

Некрасов и вправду был его точкой опоры.

Далее молодой критик оказался в центре литературных событий и интриг. Своей энергичной деятельностью он вытеснил из «Современника» крупнейшего на тот момент критика и прозаика А.В. Дружинина, автора многих статей, подражавшего роману Жорж Санд «Жак» в своем романе «Полинька Сакс», сюжетные ходы обоих романов Чернышевский позже использовал отчасти в «Что делать?». Более того, начались конфликты и с аристократическим авторами «Современника» – Тургеневым, Григоровичем, Толстым, звездами журнала. Если Белинского русские писатели-дворяне принимали, поскольку он был целиком под влиянием то Бакунина, то Герцена, то Боткина, то других дворянских интеллектуалов, хотя после смерти его просьбы о помощи семье были забыты. Легко любить мертвого, когда ничего кроме слов произносить не надо. Издевки над Чернышевским были на грани допустимого; Григорович (автор «Антона-Горемыки», певец бедняков), указывая на недворянское, семинарское происхождение, придумал дичайшее глупое прозвище, пытаясь Чернышевского унизить: «пахнущий клопами». Считавшим себя аристократами, спавшими всю жизнь на чистых постелях, это казалось смешным.

Чернышевский был сам по себе. У него, как написал Шелгунов, был «свой тон», свой взгляд на мир, незаемный. Слишком он был образован, образованнее самых образованных своих дворянских современников. Не говорю уж о немецкой философии, которую он знал, как мало кто, он вырос на классической античной и европейской литературе. Это ведь не случайно, что, скажем, цитаты из Платона и Аристотеля, Гёте и Шиллера пронизывают его тексты. Попав в российский литературный котел он естественным образом мог