«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

понимавшего в поэте эту разночинскую жажду знаний, мать хотела, чтоб Николай был образованным человеком, и говорила ему, что он должен поступить в университет, потому что образованность приобретается в университете, а не в специальных школах. Но отец не хотел и слышать об этом; он соглашался отпустить Некрасова не иначе как только для поступления в кадетский корпус. Спорить было бесполезно, мать замолчала. Отец послал Некрасова в Петербург для поступления в кадетский корпус; в Петербург, а не в Москву, потому что в Петербурге у отца был человек, который мог быть полезен успеху просьбы о принятии в корпус (Полозов). Некрасов поехал в Петербург, посланный отцом в кадетский корпус, с письмом об этом Полозову. Но он ехал с намерением поступить не в кадетский корпус, а в университет. Письмо отца к Полозову он не мог не отдать. И пошел отдать. Некрасов побоялся и начать разговор о намерении поступить в университет: что сказал бы на это Полозов? – «Мечта, друг, не выдержишь экзамена», – и что мог бы отвечать Некрасов? Он действительно был не подготовлен к экзамену для поступления в университет. Он рассудил, что должен молчать перед Полозовым об университете, пока будет в состоянии сказать, что надеется выдержать экзамен. Когда несколько подготовился к экзамену, сказал Полозову о своем намерении. Экзамен он все же не выдержал и поступил в университет вольнослушателем. А стало быть, надо было зарабатывать. Денег было настолько мало, что не каждый день мог пообедать. Со школы помню трогательный рассказ, как поэт приходил в харчевню, где всегда можно было почитать газету и где был бесплатный хлеб и соль. И вот молодой Некрасов прикрывался газетой и ел хлеб с солю. Питание было дикое и так длилось долго. Рак кишечника, от которого он умер, был не случаен. Не всегда было где жить. Некоторое время он снимал комнатку у солдата, но как-то от продолжительного голодания заболел, много задолжал солдату и, несмотря на ноябрьскую ночь, остался без крова. На улице над ним сжалился проходивший нищий и отвёл его в одну из трущоб на окраине города, где он провел некоторое время. Через год он нырнул в литературную жизнь, где долго не имел успеха. Как пишут о Некрасове литературоведы и историки, он составлял азбуки, писал сказки, детские пьески, водевили, исправлял рукописи других авторов (Григорович, например, однажды застал его за редактированием брошюры об уходе за пчелами), сочинял афишки в стихах для «кабинета восковых фигур», переводил, писал библиографические заметки, театральные рецензии, злободневные куплеты, фельетоны, пародии, повести… Кажется, нет такого журнального жанра, который бы не был испробован Некрасовым. Подводя итоги этого сизифова труда, Некрасов исчислял его в сотнях печатных листов.

Он долго чувствовал себя бедным разночинцем. Разночинцем, желающим, но не смеющим претендовать на внимание красивых светских дам. Со своей будущей многолетней любовницей Авдотьей Панаевой он познакомился в 1842 г., 21 года от роду. Панаева считалась одной из красивейших женщин петербургского света. В нее влюблялись все посетители литературного салона ее мужа, даже молодой Достоевский подпал под ее чары, а позднее в романе «Идиот», описывая фото Настасьи Филипповны, он нарисовал лицо Панаевой. Добиваться ее Некрасов начал позже, уже 26 лет, но добиваться любви этой женщины пришлось ему долго. Похоже, что разночинская робость была в нем сильна (отсюда его симпатия к разночинцам). Потом он получил ее любовь и прожил с Панаевой целых 16 лет. Они вместе даже составляли романы, которые могли бы прийтись по вкусу широкой публике. Именно о страданиях влюбленного разночинца он написал стихи «Застенчивость» (хотя Авдотью к тому моменту он покорил). Приведу начало этого длинного, но совершенно «разночинско-достоевского» по пафосу стихотворения:

Ах ты, страсть роковая, бесплодная,

Отвяжись, не тумань головы!

Осмеет нас красавица модная,

Вкруг нее увиваются львы:

Поступь гордая, голос уверенный,

Что ни скажут – их речь хороша,

А вот я-то войду как потерянный

И ударится в пятки душа!

На ногах словно гири железные,

Как свинцом налита голова,

Странно руки торчат бесполезные,

На губах замирают слова.

Улыбнусь – непроворная, жесткая,

Не в улыбку улыбка моя,

Пошутить захочу – шутка плоская:

Покраснею мучительно я!

Помещусь, молчаливо досадуя,

В дальний угол… уныло смотрю

И сижу, неподвижен как статуя,

И судьбу потихоньку корю…

(1852 или 1853)

Эта связь была главным событием в любовной жизни Некрасова. Панаева так и осталась женой Ивана Панаева, но с ними в одной квартире поселился Николай Некрасов.

Авдотья Яковлевна Панаева

Строго говоря, даже прислуга знала, кто реальный муж этой женщины, но ему почему-то было удобнее, чтобы Панаев был ширмой их отношений, точно так же, как Панаев был лишь номинальным издателем «Современника», а реальным – Некрасов. И обо все этом он довольно откровенно говорил с пришедшим в его дом молодым критиком. «Молча прошли мы в его кабинет, молча шли по кабинету, направляясь там к креслам. Подошедши рядом со мною к ним, он сказал: “Садитесь”. Я сел. Он остался стоять перед креслами и сказал: “Зачем вы обратились к Панаеву, а не ко мне? Через это у вас пропало два дня. Он только вчера вечером, отдавая ваши рецензии, сказал мне, что вот есть молодой человек, быть может пригодный для сотрудничества. Вы, должно быть, не знали, что на деле редижируется журнал мною, а не им?” – “Да, я не знал”. – “Он добрый человек, потому обращайтесь с ним, как следует с добрым человеком; не обижайте его; но дела с ним вы не будете иметь; вы будете иметь дело только со мною. – Вы, должно быть, не любите разговоров о том, что вы пишете, и вообще, о том, что относится к вам? Мне показалось, вы из тех людей, которые не любят этого”. – “Да, я такой”. – “Панаев говорил, вы беден, и говорил, вы в Петербурге уж несколько месяцев; как же это потеряли вы столько времени? Вам было надобно тотчас позаботиться приобрести работу в «Современнике»; Вы, должно быть, не умеете устраивать свои дела?” – “Не умею”. – “Жаль, что вы пропустили столько времени. Если бы вы познакомились со мною пораньше, хоть месяцем раньше, вам не пришлось бы нуждаться. Тогда у меня еще были деньги. Теперь нет. Последние свободные девятьсот рублей, оставшиеся у