История византийских войн - Джон Хэлдон

В результате в XI–XII столетиях в византийском обществе начался своеобразный отход к «эллинизму» (хотя ранее византийцы подчеркивали свою преемственность по отношению к Риму). По иронии судьбы, это был один из уязвимых моментов для самих византийцев, поскольку на Западе в это время византийских императоров пренебрежительно именовали «правителями греков». И все же расцвет греческого классицизма в XII в. знаменовал этот отход к культурному «эллинскому» изоляционизму, благодаря чему византийцы могли по-прежнему верить в свое превосходство и исключительность, в то, что они — подлинные представители царства Божьего на земле, несмотря на все политические реалии.

Эти тенденции, как в столице, так и в провинциях, обострились в период после 1204 г. В это время культурного патронажа со стороны императорского двора уже не было, а в новых маленьких государствах культура пользовалась гораздо менее щедрой поддержкой. Даже после восстановления империи в 1261 г. продолжалась провинциализация культуры и сохранялась проблема ограниченности средств. В это время имперская идеология уже явно не соответствовала экономической и политической реальности. Сама империя стала небольшим государством, с опустевшей казной, и даже ее оборона зависела от наемников или от милости иноземцев. В последний век существования империи скорее церковь, имевшая тогда гораздо больший авторитет и ресурсы, могла реально содержать войска. И с упадком государства именно православие, не зависящее от царства земного, все больше отождествляется с византийской идеологией.

В этих условиях происходит столкновение между возрожденными эллинистическим рационализмом и движением исихазма. Как уже отмечалось в главе 6, в Восточной церкви существовали давние традиции мистицизма и созерцания, как способов непосредственного общения с миром духовным. Но появление исихазма с его новой медитативной практикой вызвало у одних традиционных мыслителей беспокойство, а у других насмешки. Однако исихазм (который именовали также «паламизмом» по имени вождя движения, Григория Паламы) получил поддержку претендента на трон Иоанна Кантакузена. В результате исихазм был использован в политической и военной борьбе между Кантакузеном и Андроником III, а после его смерти в 1341 г. — между его сыном Иоанном V и регентшей Анной Савойской. Сторонники исихазма имели большое влияние при императорском дворе во время междоусобной войны 1340-х гг., и отчасти сохранили его в последующий период. Трудно сказать, в какой мере исихазм был реакцией на упадок государства и бегством от светских и церковных традиций. Но результат его доминирования сказался в ощутимом сокращении в византийском обществе изучения естественных наук, а также математики, музыки, истории, литературы. Ученые классической школы еще сохранились, но их число уменьшилось, и они работали в условиях известной культурной изоляции.

Впрочем, и эллинистические традиции в их крайнем выражении находили своих адептов, например, в деспотате Морея, одном из маленьких государств, возникших после 1204 г., где с такого рода идеями выступил Георгий Гемист Плифон (его прозвище означало «полный, целостный» и должно было символизировать его философские взгляды). Он выступал против христианства и предлагал взамен эллинистическую религию, основанную на учении Платона, у которого (из трактата «Законы») он позаимствовал также концепцию «идеального государства» во главе с царем-философом. У Георгия Гемиста нашлось немного учеников и сторонников (впоследствии подвергшихся преследованиям со стороны церкви), но его радикальные идеи не были востребованы, а более умеренные, касавшиеся государственных реформ, не могли быть проведены в жизнь из-за неприятия их со стороны крупных землевладельцев и высшего духовенства.

В последний период своей истории византийцы именовали себя уже не ромеями, как прежде, а эллинами, пытаясь отмежеваться от римской части своего исторического наследия, чтобы сохранить имперскую идеологию и чувство исключительности. Они пытались сохранить свою историческую идентичность, прибегая то к греческому классицизму, то к мистицизму, который во многом склонен был игнорировать современную им политическую реальность. Наследницей Римской империи на Востоке — и в культурном смысле, и в смысле имперской идеологии — стала церковь.

Хотя светское византийское государство исчезло, взращенная им культура долго продолжала существовать благодаря изучению византийской патристической и теологической литературы в православном мире, а также изучению классической истории и литературы в Италии, куда перебрались многие ученые византийцы незадолго до или вскоре после падения Константинополя в 1453 г. Влияние византийской науки и философии, как и классической византийской живописи, сыграло огромную роль в развитии итальянского Возрождения. Даже в Оттоманской империи греческие историки, такие как Дукас, Сфрант, Критобул и Халкокондил, составляли хроники последних времен империи. Одни из них в своих сочинениях подыгрывали турецким властям, другие же сохраняли объективность. Историографическая традиция, как часть византийского культурного наследия, стала впоследствии достоянием ученых европейского Просвещения в XVII–XVIII столетиях, и таким образом это наследие дошло до нашего времени. Но это не было просто культурное наследие. Оно во многом определило взаимоотношение Запада и Балкан, и еще более прямо, через традиции и структуры православной церкви, на политическую и культурную эволюцию в новое и новейшее время не только Греции, но и Турции и некоторых соседних стран. Ни историю Греции и ее взаимоотношений с Турцией, ни историю Центральных Балкан нельзя правильно понять без учета определяющего влияния византийской эпохи для их прошлого.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Византия сохраняет привлекательность для тех, кто интересуется историей западного мира, не только потому, что она находилась на границе Востока и Запада, как своего рода мост между двумя очень разными культурами. Дело и в том, что Византия символизирует романтический утраченный мир средневекового христианства, мир, который был и восточным, и западным по своему культурному смыслу. Многие позднейшие аналитики видели в ней также бастион христианства против ислама. Благодаря Византии европейцы могли получить столь необходимую им информацию о Турецкой империи, чья агрессия стала серьезной угрозой для Европы в XVI–XVII столетиях. Ученые, писатели, да и политические лидеры эпохи итальянского Возрождения обратились к византийским источникам, когда им потребовались сведения о турках — опасных и могущественных врагов христианского мира. Они же позднее обратились к византийским историкам и писателям в поисках своих исторических и культурных корней в эпохе классической древности. Хотя источником античных памятников литературы для европейских ученых был также и исламский мир, именно коллекции византийских книг и рукописей, попавшие разными путями в Европу, прежде всего повлияли на развитие наук о классической древности в целом. К этому следует добавить, что это классическое наследие было проанализировано, переработано и оказало большое косвенное влияние на политические и моральные программы великих имперских держав, прежде всего Великобритании в XVIII–XIX столетиях. Это византийское наследие и сегодня продолжает играть большую роль.

Несмотря на это продолжает существовать ярлык «византизм» для обозначения политического интриганства, махинаций, продажности и т. д. Причина этому коренится не только в определенных представлениях эпохи Просвещения, но и в культурных и этнических предрассудках крестоносцев, считавших византийцев богатыми, хитрыми, коварными и изнеженными (зеркальным отражением этих представлений были предрассудки самих византийцев относительно Запада). В этой книге нам, надеюсь, удалось показать, что ни романтизм, ни карикатуры не служат пониманию средневекового общества и культуры. Вместо этого необходим тщательный анализ истории как Византии, так и тех регионов, которые некогда входили в состав этой империи, прежде всего Балкан и Греции.

Представление о византийском обществе и культуре, как о чем-то статичном, во многом происходило от популярной историографии и, как показали недавние исследования было ошибочным. Такому взгляду способствовала сама византийская имперская концепция незыблемого, установленного свыше государственного порядка, альтернативой которому могут быть лишь варварство или хаос. Но за этим фасадом статичности существовало живое, развивающееся общество, многие грани которого интересовали и продолжают интересовать нас. Жизнь крестьян и купцов, чиновников и аристократов, священников, монахов и воинов запечатлелась в многочисленных византийских литературных и археологических памятниках, от древних крепостей до керамических изделий. По этим многочисленным данным мы можем, пусть далеко не полным образом, восстановить для себя мир живой и сложной византийской культуры, мир, который для нас, помимо прочего, является ценнейшим связующим звеном с историей поздней Римской империи. Византию лучше всего рассматривать на ее собственной основе, а не как предшественницу какой-то культуры и наследницу Римской империи. Только целостный анализ этого общества, ее эффективного государственного аппарата, ее армии, ее сложной и динамичной идеологической системы может служить правильному пониманию его сущности и влияния на жизнь будущих поколений и на то физическое пространство, которое некогда занимала эта империя. Эту небольшую книгу я рассматриваю как введение в многостороннее социально-культурное исследование этого феномена. Я предложил лишь очерк по истории ряда его аспектов. При этом я попытался дать представление о развитии Византии, о природных и антропогенных факторах, определявших это развитие, о том, как работали различные государственные и культурные механизмы этого средневекового общества. Мне хотелось бы надеяться, что мне удалось пробудить у читателей интерес к дальнейшему изучению этой темы.