Менялы - Артур Хейли

Его охватило отчаяние, и самоубийство казалось логичным — панацеей, точкой, избавлением. Повеситься в переполненной тюрьме трудно, но возможно. Пять раз с момента прибытия Майлза раздавались крики: “Повесился!” — как правило, ночью, — и тогда охранники начинали носиться, как штурмовики, изрыгая проклятия, грохотали щеколдами, отпирая ярус, врывались в камеру, стремясь как можно быстрее перерезать веревку, только бы самоубийца не умер. В трех случаях из пяти — под хриплые вопли и смех заключенных — они опаздывали. Сразу же после этого, поскольку самоубийство грозило неприятностями тюрьме, увеличивали ночной караул, но попытки навести порядок хватало ненадолго.

Майлз знал, как это делается. Надо намочить простыню по всей длине, чтобы она не порвалась, — если на нее помочиться, меньше будет шума, — затем привязать ее к балке на потолке, которую можно достать с верхней койки. Все нужно делать тихо, пока остальные в камере спят…

Одно соображение — всего лишь одно — останавливало его: он хотел, выйдя из тюрьмы, извиниться перед Хуанитой Нуньес.

В момент, когда Майлзу Истину был объявлен приговор, его раскаяние было искренним. Он сожалел о том, что украл деньги из “Ферст меркантайл Америкен”, где его ценили, а он отплатил бесчестным поступком. Оглядываясь назад, он поражался тому, как ему удалось до такой степени заглушить голос совести.

Когда он начинал думать об этом теперь, ему казалось, что он был болен и находился в бреду. Пари, светские развлечения, спорт, жизнь не по средствам, безумная мысль одолжить у акулы-ростовщика и кража — все это представлялось ему сейчас как составные умопомешательства. Он потерял чувство реальности, и, как бывает на последних стадиях лихорадки, его сознание претерпело такие изменения, что исчезло даже представление о порядочности и моральных ценностях.

Чем еще, спрашивал он себя в тысячный раз, можно объяснить столь презренное падение, такую низость, когда он переложил вину за собственное преступление на Хуаниту Нуньес?

На суде ему было так стыдно, что он не смел смотреть в сторону Хуаниты.

Теперь, полгода спустя, Майлза не так заботил банк.

Он нанес урон “ФМА”, но в тюрьме заплатил свой долг сполна. Бог свидетель, он заплатил!

А вот его долга перед Хуанитой не искупил даже Драммонбург со всеми его кошмарами. И ничто не сможет искупить. Вот почему он должен разыскать ее и вымолить прощение.

И так как ему для этого была нужна жизнь, он терпел.

Глава 10

— Это банк “Ферст меркантайл Америкен”, — сухо произнес в телефонную трубку брокер “ФМА”, он заправски держал ее зажатой между плечом и левым ухом, чтобы руки были свободны. — Мне нужно шесть миллионов долларов к завтрашнему дню. Ваши проценты?

С Западного побережья голос брокера гигантского банка “Бэнк оф Америка” протяжно произнес:

— Тринадцать и пять восьмых.

— Это высоко, — ответил сотрудник “ФМА”.

— Сложная задачка.

Брокер “ФМА” заколебался, пытаясь перехитрить коллегу, не зная, будет ли процент повышаться или понижаться. По привычке он вслушивался в отдельные голоса среди неумолчного гула, стоявшего в центре денежных операций банка “Ферст меркантайл Америкен” — чувствительном, тщательно охраняемом нервном центре в башне “ФМА”, о котором знали редкие клиенты банка и лишь наиболее привилегированные видели сами. Но именно в таких центрах создавалась — или, наоборот, терялась — прибыль крупных банков.

Необходимость иметь резерв заставляла банки держать определенное количество наличных денег на случай возможного спроса, но ни один банк не желал иметь ни слишком много, ни слишком мало свободных денег. Банковские брокеры следили за тем, чтобы сохранялся баланс.

— Подождите, пожалуйста, — попросил брокер “ФМА” Сан-Франциско. Он нажал кнопку “не разъединять” на своем телефоне, затем другую, соседнюю с ней.

Другой голос произнес:

— “Менюфекчурерз Ганновер траст”, Нью-Йорк.

— Мне нужно шесть миллионов на завтра. Ваши проценты?

— Тринадцать и три четверти.

На Восточном побережье проценты были выше.

— Спасибо, не подойдет. — Брокер “ФМА” оборвал разговор с Нью-Йорком и вновь нажал кнопку “не разъединять” на линии, где ожидал Сан-Франциско. Он произнес:

— Пожалуй, я соглашусь.

— Вам продано шесть миллионов из расчета тринадцати и пяти восьмых процента, — ответили в “Бэнк оф Америка”.

— Хорошо.

На сделку ушло двадцать секунд. Она была одной из тысяч сделок с семизначными цифрами, совершаемых ежедневно между соперничающими банками в ходе состязания нервов и интеллекта. Банковские брокеры — люди неизменно молодые, лет тридцати, сообразительные и честолюбивые, с хорошей смекалкой, не теряющиеся, когда на них оказывают давление. И все же, поскольку список удач может продвинуть карьеру молодого человека, а ошибки могут ее погубить, брокеры работают в постоянном напряжении, так что три года за брокерским столом считаются максимальным сроком. После этого начинает сказываться напряжение.

В этот момент в Сан-Франциско и в “Ферст меркантайл Америкен” была записана последняя сделка, заложена в компьютер, затем передана в Федеральную резервную систему. В “ФЕД” в течение суток резерв “Бэнк оф Америка” будет сокращен на шесть миллионов долларов, а резерв “ФМА” пополнен той же суммой. “ФМА” заплатит “Бэнк оф Америка” проценты за то время, что будет пользоваться этими деньгами.

Подобные сделки между банками происходили по всей стране.

Была среда, середина апреля.

Алекс Вандерворт зашел в центр денежных операций, который входил в его владения в банке, поприветствовал брокера, сидевшего на возвышении в окружении помощников, собиравших информацию и занимавшихся бумажной работой. Молодой человек, уже занятый следующей сделкой, в ответ махнул рукой и весело улыбнулся.

В комнате — размером с небольшой зал, похожий на диспетчерскую оживленного аэропорта, — сидели остальные брокеры, занимающиеся ценными бумагами и облигациями, окруженные помощниками, бухгалтерами, секретарями. Все были заняты операциями с деньгами банка — одалживали, занимали, вкладывали, продавали, вкладывали вновь.

Позади брокеров несколько финансовых контролеров работали за большими, более роскошными столами.

Брокеры и контролеры сидели лицом к огромному табло во всю длину центра, показывавшему цены, процентные ставки и другую информацию. Цифры на табло постоянно менялись.

Недалеко от того места, где стоял Алекс, поднялся брокер, занимавшийся облигациями, и громко объявил:

— “форд” и Объединенный профсоюз рабочих автомобильной промышленности только что объявили о заключении двухлетнего контракта.

Несколько других брокеров потянулись к телефонам. Важные новости в области промышленности и политики, которые могли быстро сказаться на стоимости ценных бумаг, всегда тотчас объявлялись во всеуслышание первым, кто их узнавал.

Секунду спустя зеленый свет над табло погас, и его сменил мерцающий желтый сигнал. Он предостерегал брокеров — все сделки следовало приостановить, так как в результате договора, заключенного в автомобильной промышленности, могут появиться новые цены. Мерцающий красный сигнал использовался редко и служил предупреждением о катастрофических изменениях.

И все же стол брокера, который занимался денежными операциями и за которым наблюдал Алекс, был осью всей деятельности банка.

Федеральные правила требовали, чтобы семнадцать с половиной процентов вкладов имелись в банке в наличии. Наказания за невыполнение этих правил были суровыми. Однако наличие в банке больших сумм хотя бы в течение дня тоже говорило о плохом ведении дел.

Поэтому банки постоянно учитывали, сколько поступило денег и сколько ушло. Отделение главного кассира, подобно доктору, держащему руку на пульсе больного, все время следило за потоком денег. Если депозиты в банке, таком как “Ферст меркантайл Америкен”, были больше, чем предполагалось, банк — через денежного брокера — выгодно ссужал лишние средства другим банкам, у которых могло недоставать денег. И в свою очередь, если клиенты снимали со счетов необычно много, “ФМА” брал деньги в долг.

Ситуация в банке менялась каждый час: банк, ссужавший деньги утром, мог брать в долг днем и вновь ссужать в конце рабочего дня. Таким образом крупный банк мог оборачивать больше миллиарда долларов в день.

Два обстоятельства следует добавить — и это часто делают, говоря о банковской системе. Во-первых, банки, как правило, больше гонятся за собственными прибылями, чем за прибылью для клиентов. Во-вторых, банки значительно лучше обеспечивают себя, чем посторонних, доверивших им свои деньги.

Присутствие Алекса Вандерворта в центре денежных операций объяснялось частично желанием самому увидеть, как обстоит дело с денежным потоком, что он делал часто, а частично намерением обсудить то, что произошло в банке за последние недели и что крайне огорчило его.