Приключения во дворе - Евгений Рысс

Маленькая станция выплыла из темноты. Поезд остановился. Прошёл дежурный. Какая-то женщина вылезла из соседнего вагона, и проводница ей передала чемодан. Пожилой военный, кажется майор, подбежал к ней, и они обнялись и расцеловались. Потом военный взял чемодан и понёс, а женщина шла с ним рядом и что-то говорила ему радостно и возбуждённо, и они скрылись в дверях маленького деревянного станционного здания.

— Да, так ты рассуждал, — сказала Катя, — так рассуждать и будешь. Месяц пройдёт, другой пройдёт, может, и третий, и всё тебе будет казаться, что жизнь складывается превосходно и что товарищи у тебя замечательные. Может быть, только в тюремной камере ты задумаешься о том, что не так уж всё в твоей жизни удачно. Ну, да уж в тюрьме думай не думай, исправлять поздно. И ещё одно будет в твоей жизни. То, что ты тоже знаешь. Представь себе Мишу Лотышева или другого из тех ребят, кого ты держал в руках. Давал ты им возможность выпутаться? Думал ли ты о том, как им плохо? Попался тебе паренёк в лапы — ты его выжимал и выбрасывал. Спутаешься ты с людьми, которые постарше и поопытнее тебя. Там ты выжимал, а здесь тебя выжимать будут. Ты ведь, наверное, тоже со своими мальчишками иногда и пугал и разговаривал ласково, им ведь тоже казалось иногда, что ты им хороший товарищ, только умнее и сильнее их. Так же люди, которые хитрее и сильнее тебя, будут иногда с тобой ласково разговаривать, и будет тебе казаться, что на них ты можешь положиться. А потом выжмут тебя и выбросят. Станешь ты о чём-то просить, унижаться, жаловаться, а они обойдутся с тобой так же, как ты обходился с. Лотышевым. Только обстоятельства будут, пожалуй, серьёзнее. И вот, когда очутиться за тюремной решёткой, твои товарищи станут всё валить на тебя и окажешься ты самым из них виноватым. И будет минута, когда вдруг ты поймёшь, что попал в железные, суровые лапы, в лапы людей хитрых и подлых, и что уже никогда, до конца твоей жизни, тебе не вырваться. Срок заключения ты отбудешь и выйдешь на волю, а от этих твоих милых друзей никогда не вырвешься. Там срок только один — вся жизнь. А начнётся всё с весёлого пляжа, с хорошего города, с купания в тёплом море. Ты не знаешь, что тебе предстоит, так, как знаю я, но немного всё-таки и ты знаешь, потому что помнишь уголок за сараями. Представь себе его, только в тысячу раз мрачней. Представь себе жизнь в тысячу раз более безнадёжную, чем была жизнь твоих мальчишек. Представь себе положение безнадёжно-безвыходное, не по детскому счёту, как у Миши, а по самому серьёзному, самому взрослому счёту.

Стучали колёса вагонов, возникали вдали огоньки — проплывали назад и исчезали; автомобильные фары осветили кусок дороги и скрылись. Вова молчал.

— Это всё будет, — сказала Катя, — если с тобой случится то, что сейчас кажется тебе удачей. То есть если тебя не задержат в поезде, потому что отец заявит о твоём исчезновении, если тебя не задержат в Феодосии и не вернут обратно к твоим родителям, словом, если получится всё так, как ты хочешь.

По-прежнему молчал Вова. Молчала и Катя. Отчаяние охватило её. Так ясно видела она страшное будущее этого мальчика, так ясно понимала, что он катится вниз, и если сейчас ещё может удержаться, то скоро уже никакие силы его не удержат. И не знала она, понял ли он, о чём она говорит, задумался ли о том, что его ожидает, пли просто молчит потому, что не хочет с ней ссориться, потому что понимает: если она на любой станции скажет, что он мальчик, бежавший от родителей, — его задержат.

В это время открылась дверь и на площадку вышла проводница.

— Ваши билеты, граждане, — сказала она.

У Кати замерло сердце. Только сейчас ей пришло в голову, что у неё нет ни билета, ни денег, ни даже паспорта. Она представила себе, как много предстоит неприятностей. Как её задержат, как будут осуждающе смотреть на неё пассажиры и проводники, как будут её подозревать в попытке проехать бесплатно, как ей придётся добиваться, чтобы ей поверили, чтобы послали в Москву телеграмму. Как испугаются её родители, получив телеграмму… Всё это она прекрасно себе представляла, и всё-таки, пожалуй, главной для неё и сейчас была мысль — убедила она в чём-нибудь Вову или ни в чём не убедила, а просто зря говорила, нервничала, тревожилась.

По-видимому, всё было зря. Вова спокойно вынул из верхнего кармана билет и протянул его проводнице. Проводница проверила компостер и сунула его в сумку для билетов.

— Ваш билет? — обратилась она к Кате.

— У меня нет билета, — сказала Катя.

— Как это — нет билета? — удивилась проводница.

— Я очень торопилась, — сказала Катя, чувствуя, как краснеет от стыда. — Я вскочила в вагон уже на ходу.

— Ну, что же, — сказала проводница, — до следующей станции заплатите штраф, а там возьмёте билет.

— У меня нет денег, — сказала Катя.

Проводница рассердилась ужасно.

— Вы мне голову не морочьте, — сказала она. — Что же, вы торопились на поезд, чтобы зайцем проехать? Да?

Катя посмотрела на Вову. Он стоял спокойный, и лицо его ничего не выражало. Конечно, можно было объяснить проводнице или не ой, а какому-нибудь начальнику, как всё получилось, почему ей надо было во что бы то ни стало попасть в вагон, в котором ехал Вова, сказать, что Вова сбежал от родителей и поэтому она не могла пропустить поезд. Наконец, можно было попросить у Вовы денег в долг. Ведь были же у него деньги, наверняка были. Но Вова молчал. Вид у него был такой, будто он к Кате никакого отношения не имеет и вся эта история совершенно его не касается.

И тогда зло взяло Катю. Не будет она унижаться перед Вовой, всё она ему сказала, что только могла сказать, и ради него оказалась в таком глупом положении! А если это его не касается — пускай.

— Да, — сказала Катя, — я хотела зайцем проехать. У меня и документов нет. Высадите меня на ближайшей станции, и дело с концом.

— Нет, не с концом! — возмутилась проводница. — Там выяснят, кто вы такая, и штраф возьмут. Где ваши вещи?

— У меня и вещей нет, — сказала Катя.

— Пойдёмте, — скомандовала проводница.

Было всё, что предвидела Катя. Её вели через вагон, и пассажиры провожали её осуждающими взглядами. До Кати долетело начало разговора о ней, который, наверное, долго продолжался после того, как её провели через вагон. Собеседники удивлялись, что выглядит она прилично, а стыда у неё совсем нет. И если с этого началось, то Катя могла только догадываться, что же говорилось потом.

Её вели через второй вагон и через третий. Она шла не оглядываясь. Не так уж было приятно встречать осуждающие взгляды пассажиров.

Потом её привели к какому-то главному, пожилому, усатому человеку, который тоже начал её расспрашивать и которому она тоже подтвердила, что у неё нет ни билета, ни денег, ни документов, ни вещей. Пожилой, усатый долго её отчитывал. Катя молчала, понимая, что возразить нечего и что он совершенно прав. Случайно повернув голову, она увидела, что в коридоре, возле купе, где сидел главный, стоит Вова и с равнодушным лицом заглядывает в купе. Он был настолько жесток, что пришёл полюбоваться её унижением. Это показалось ей даже более обидным, чем слова главного.

Долго она сидела в купе, поджидая ближайшей станции, на которой её с позором выведут и передадут в руки железнодорожной милиции. Скверно было у неё на душе. Может быть, заявить, что Вова сбежал от родителей? В сущности говоря, это она обязана сделать. Но почему-то она не сделала этого. Она молчала.

Наконец поезд стал замедлять ход. Главный вывел Катю на площадку, и ей пришлось пройти мимо равнодушно смотревшего на неё Вовы. Потом за окном поплыли фонари, показалось деревянное станционное здание, освещённый перрон и большие часы. Поезд остановился. Открылась дверь, и они с пожилым, усатым сошли на перрон. На перроне, к счастью, никого не было. Главный провёл её в дежурную комнату, в которой сидел лейтенант милиции, молодой спокойный человек.

— Вот, пожалуйста, — сказал пожилой, усатый. — Ни билета, ни документов, ни вещей.

— Садитесь, гражданка, — сказал лейтенант.

Катя села на скамейку. Усатый сразу же вышел. Он торопился. Поезд стоял здесь всего несколько минут.

— Рассказывайте, — сказал лейтенант, — как же это получилось, гражданка?

— Так и получилось, — сказала Катя раздражённым тоном.

Она не на лейтенанта была раздражена. Она всё ещё думала о Вове, у которого было такое равнодушное лицо, который даже не предложил ей деньги, хотя великолепно понимал, что из-за него она влипла в неприятнейшую историю. Столько вложила она в разговор с Вовой, и всё зря. Это уже просто злодей какой-то, до самой глубины испорченный человек.

Она сама не могла понять, почему она всё же не заявила, что Вова сбежал от родителей, что его следует задержать и отправить домой.

— Так, — сказал лейтенант, положил перед собой лист бумаги, взял ручку и обмакнул перо в чернила. — Фамилия, имя, отчество?