Книжная лавка близ площади Этуаль - Н. Кальма

11. ТРЕВОЖНЫЕ НОЧИ

Среди ночи Жан-Пьер разбудил крепко уснувшую Фабьен.

— Послушай-ка, там, в подвале, какой-то шум… Или, может, мне кажется? Ведь я выпил на ночь этой твоей бурды, которую ты называешь кофе…

— Нет, не кажется, — прислушалась Фабьен. — В самом деле там ужасно шумят.

Проснулся и Андре на своей верхотуре. Спрыгнул, стал натягивать штаны.

— А вдруг боши? С обыском! Слышно много голосов!

— Наверно, это радио, — подала сонный голос Арлетт.

— Какое радио? У нас нет никакого радио. Ты что, бредишь?

— Ничуть. Вечером Филипп Греа дал мне для наших приемник. Он сам собирал больше месяца. Принимает Лондон и даже, кажется, дальше… Наверное, это Дени его наладил.

Андре не удержался, шлепнул сестру.

— Что за девчонка! Вы только ее послушайте: раздобыла приемник, который нужен нам как воздух, и ни слова не сказала! Ты что, и с нами конспирацией занимаешься?

— Да вы все уже легли. Не хотела вас беспокоить.

Андре недоверчиво фыркнул:

— Скажите пожалуйста, какая заботливая! Боялась нас разбудить? Скажи, просто хотела покрасоваться перед русскими, выставить себя героиней, главной благодетельницей!

— Тише вы, прекратите сейчас же! — потребовал отец. — Андре, давай-ка спустимся к нашим. Нужно все-таки выяснить, почему такой шум. На радио, по-моему, это не похоже.

Однако Келлеры не успели одеться, как оба русских, даже не постучав, ворвались к ним.

— Кричите "браво", "ура"! Все кричите! Хором! — потребовал запыхавшийся Даня. — Наши взяли Харьков! Мы сами, слышите — мы сами, своими ушами слышали передачу! Сообщение от Советского Информбюро! Вы понимаете, взят Харьков!

— О, Харьков — это, кажется, очень большой город? Кажется, четвертый или третий после Москвы и Ленинграда? В таком случае, это очень крупная победа! — Келлер потряс руки Дане и Павлу. — Мы поздравляем, мы горячо, от всей души поздравляем вас обоих!

— Большой! Огромный! — сиял Даня. — Кроме того, Харьков в какой-нибудь сотне километров от Полтавы! От моей Полтавы, вы понимаете? Три часа езды на поезде! Значит, дня через два-три наши освободят и Полтаву! Полтава будет свободна!

— И Данькину родню, значит, вот-вот освободят, — громко, точно глухим, объяснял кое-как по-французски, а больше жестами Павел. Понимаете, стали мы этот приемничек налаживать, я думал, он плевый, ничего путного не возьмет. И вдруг слышим — по-русски про Харьков передают. Я первый услыхал, а потом и Данька разобрался, что к чему. Мы с ним ведь еще и не ложились, все налаживали радио. Первый раз услышали нашу передачу, вот здорово!

— О, Дени, как это хорошо! Мы так рады за тебя, Дени, мы так тебя понимаем!

Все семейство Келлеров окружило Даню — кто в пижаме, кто в длинной, до пят, ночной сорочке, но сейчас никто об этом не думал, так все были взволнованы Даниной радостью.

Фабьен сказала тихо:

— Наверно, сегодня твоя мама думает о тебе, как и ты о ней, Дени. Ведь и она тоже, конечно, слушала радио и знает, что Харьков освобожден.

— Радио? Да что вы, Фабьен! Немцы у нас расстреливают людей, если находят у них приемник, — нахмурился Даня. — Еще в первые дни они велели всем сдать приемники. Не сдашь — расстрел.

Келлеры замолчали. Слово "расстрел" мгновенно точно выдуло радость из маленькой квартирки. Все невольно вспомнили, что сейчас глубокая ночь, что они среди врагов, не знают, кто ходит сейчас за окнами и скоро ли придет победа. Келлер осторожно отодвинул ставень, выглянул в окно. Фабьен и Арлетт стыдливо закутались в одеяла. И только Андре с Павлом еще пытались шутить и смеяться и требовать у Жан-Пьера бутылочку винца, чтобы вспрыснуть победу под Харьковом.

— Завтра вспрыснем, — сказал Келлер-старший. — А сейчас не забывайте, что вы в оккупированном городе и, если будете шуметь ночью, сюда нагрянут боши. Команда — всем спать!

— Всем спать! — повторил Павел и шутливо козырнул Келлерам.

Но еще долго в домике над сельской лавкой не спали, думали о далеком Харькове, о незнакомой Даниной матери. А когда Даня заснул, ему привиделись вишневые полтавские сады в белой кипени цветов и чье-то лицо, очень дорогое, но которое он так и не смог узнать.

Он горько стенал во сне, даже, кажется, плакал. Павел, слышавший все, не разбудил товарища. Он хорошо понимал, отчего плачет всегда такой сдержанный и скрытный Даня.

Все следующие дни оба русских были в непрерывном нервном волнении. Они то сидели у приемника — ждали новых сообщений из Советского Союза, то бегали наверх к Келлерам узнавать, нет ли распоряжений от Гюстава или Сергея. Обоим, и Павлу и Дане, теперь, когда они сами услышали о победах советских войск, было невыносимо сидеть без дела. Наконец как-то утром появилась Николь — опять с восковками.

— Надо отпечатать как можно больше экземпляров, — сказала она. Здесь написано о победе у Харькова и вообще о продвижении русских. Когда сделаете, сами же их и развезете. На этот раз вам дается район возле университета и вокзала Монпарнас.

— Ого, далеконько придется топать! — подал голос Павел. — Велосипед с собой не возьмешь, тем более что мы будем втроем.

— Гюстав строго-настрого приказал, чтоб не было никаких "адских машин", иначе наверняка засыплетесь, — продолжала Николь. — Есть сведения, что за всеми высокими зданиями, крышами и дворами полиция установила постоянную слежку. Вы таки устроили в Париже недурную шумиху! — Она смеющимися глазами посмотрела на Даню. — Зато теперь, дорогие изобретатели, вам придется вернуться к дедовскому способу. Банка с клейстером и кисть — вот ваши орудия, — насмешливо добавила она и тут же пожалела о своей насмешливости: увидела, как понурился Даня.

— Орудия каменного века, вот что ты нам рекомендуешь, — попробовал он отшутиться.

Однако ему было совсем не весело. Опять листовки, а настоящее дело когда же? Ведь Сергей обещал, что их позовут!

Николь тронула Даню за рукав — она как будто читала его мысли.

— Потерпи немного… Скоро все мы примемся за другое…

Даня нетерпеливо дернул плечом: утешает, как маленького! Павел тоже злился, рывком забрал восковки, кинул:

— Идем, Данька, будем опять вертеть нашу кофейную мельницу.

И все-таки листовки были отпечатаны, и на следующую ночь три тени бесшумно выскользнули из сельской лавочки в Виль-дю-Буа. Ночь была тихая, теплая, беззвездная. Им предстояло прошагать много километров сначала по предместью, потом по безлюдному в этот час шоссе и затем по Парижу. Первым, как всегда, шел Андре. При нем не было ни бумаг, ни документов ничего компрометирующего. Андре был дозорным, разведчиком. Условились: если заметит что-нибудь подозрительное, он тотчас останавливается, зажигает спичку и делает вид, что закуривает. Позади, метрах в тридцати, шагал Даня. Этот нес банку с клейстером и кисть. Последним двигался Павел с пачкой листовок под мышкой.

Тройка благополучно миновала Виль-дю-Буа, тихий спящий поселок, пустынное шоссе и вступила в город. Здесь надо было соблюдать особую осторожность — по парижским улицам то и дело ходили патрули. Но тройке везло. Квартал. Еще квартал. Еще. Вот уже и университетский район и вокзал Монпарнас. Андре беспечно шагает впереди. За ним Даня, который на ходу делает мазок кистью на стене или на какой-нибудь двери, а Павел, тоже на ходу, уже привычным движением пришлепывает листовку к мазку.

Но вот тройка расклеила весь свой запас листовок. Наутро студенты и пассажиры вокзала увидят сообщение о новой победе советских войск. Андре негромко свистнул: "Кончили. Возвращаемся домой". Но как раз в это мгновение из-за угла улицы Бургонь прямехонько на тройку вывернулись три велосипедиста. Полицейские. Андре даже не успел вытащить сигарету. "Коровы на колесах", как их звали, были уже перед ним. Однако мальчишка — слишком мелкая добыча. Их внимание сразу привлек Даня.

— Проверка. Ваши документы.

Кровь бросилась Дане в лицо. Непроизвольным жестом он размахнулся, швырнул в голову ближайшему полицейскому банку с клейстером и липкой кистью изо всей силы мазнул его по лицу. Мгновенно ослепший, задыхающийся полицейский протянул руку, чтоб схватить Даню, но тот ловко увернулся и бросился бежать по улице, идущей к Сене.

— Держи! — закричал отчаянным голосом полицейский.

Второй ажан рывком кинул свой велосипед на Павла, чтобы сбить его с ног, выхватил пистолет:

— Ага, от меня ты не уйдешь, негодяй!

Но Павел успел отскочить в сторону и тоже кинулся бежать. Он еще видел, как полицейский перепрыгнул через упавший велосипед, зацепился за него и на секунду задержался. Этой секунды было достаточно, чтобы вся тройка бесследно растворилась в темноте. Третий полицейский, как видно, не решился их преследовать.

В доме Келлеров в эту ночь никто не ложился. Не вернулись с "операции" Андре и оба русских. Когда рассвело, Келлер-старший решительно направился к двери.