Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди - Сергей Борисов

Главный город страны — Яунде — показался ему слишком шумным, суетным, и он настоял на том, чтобы его отправили в какой-нибудь дальний приход. Так он оказался у озера…

В этой деревне был небольшой храм, построенный еще немецкими колонистами. К 1914 году, в результате многолетних военных операций, Германия захватила всю страну и начала ее «цивилизовывать» так, как она это понимала, как ей было выгодно. Однако планам по ирригации земель и разработке полезных ископаемых — золота, газа, нефти — не суждено было сбыться. После Первой мировой войны Лига наций отдала часть Камеруна под управление Франции, другую часть — Англии. Немцев не слишком вежливо попросили удалиться. Французские и английские чиновники завели свои порядки; коммерсанты — подхватили знамя, выпавшее из рук германских промышленников; новые миссионеры «вселились» в лютеранские церкви.

Его отошедший в мир иной предшественник, как с удовлетворением констатировал Кловиль, был человеком деятельным. Несмотря на преклонные года, он неустанно обихаживал храм, пользуясь при этом немалым уважением среди жителей деревни. Кловиль должен был продолжить начатое и приумножить благие дела. Особых трудностей, и это его огорчало, на этом пути он не видел.

Как же он ошибался!

Довольно скоро выяснилось, что вера в Иисуса Христа у бамилеке и фульбе, босса и булу, фанг и этон, бамум и эвондо, других племен и народностей мирно уживается с поклонением многочисленным языческим богам и духам, вроде духа озера, который, осерчав на людей, может одним дуновением уничтожить их, а заодно и всю живность в округе.

Досадно было и то, что равным с католическим священником почтением тут пользовался местный колдун, старик с налитыми кровью глазами. Кловиль счел необходимым познакомиться с ним. Ибо врага надо знать в лицо!

— Чиа, — обратился он как-то утром к мальчику, прибиравшемуся в его доме, — проводи меня к колдуну.

Мальчуган поднял на священника глаза и кивнул.

…Когда-то, при немцах и позже, вплоть до недавнего времени, деревня была многолюдной, однако сейчас большинство жителей перебрались в городок Вум, где началось строительство кожевенной фабрики, а значит, была работа, гарантирующая относительно безбедное существование. Поэтому многие деревенские дома пустовали, ветшая и разрушаясь. Проходя мимо них, Кловиль осуждающе покачивал головой.

Идти пришлось довольно долго. Колдун жил на окраине, в круглой глинобитной хижине, лепившейся к отвесным скалам.

— Здравствуйте, — сказал Кловиль по-французски, рассматривая человека, сидящего перед ним на драной циновке. Благодаря книгам, проштудированным на родине, в монастырской библиотеке, в которой были отнюдь не только труды отцов церкви, он сразу определил, что колдун принадлежит к народности булу. Об этом свидетельствовали татуировки и проткнутые заостренными косточками уши.

— Здравствуйте, — ответил колдун на ломаном немецком.

Кловиль растерялся. Почему-то он думал, что разговор пойдет на французском. Ведь сколько лет прошло с тех пор, как проклятые боши убрались отсюда!

— Здравствуйте, — повторил старик по-французски.

Над ним издеваются, подумал Кловиль, но вспомнил о смирении, о котором так часто говорил прихожанам, и погасил возникшее раздражение.

— Я пришел к вам, уважаемый, чтобы познакомиться, — сказал он.

Колдун ткнулся острым подбородком в грудь и промолчал, будто прислушиваясь к чему-то.

— Надеюсь, мы будем жить мирно, — продолжил священник после паузы.

— Если будем жить, — сказал колдун.

— Все мы в руках Божиих, — веско проговорил Кловиль.

— Все мы во власти духа озера, — возразил колдун. — Слышите?

Кловиль напряг слух, однако ровным счетом ничего не услышал, разве что какой-то звук, отдаленно напоминающий рокот далекого грома.

— Дух озера сердится, — пояснил колдун. — Скоро невидимая смерть придет в деревню. Живые должны уйти, мертвые могут остаться — им все равно.

— А вы? Вы тоже уйдете? — язвительно спросил Кловиль.

— Нет. — Колдун возложил руки на нож, лежащий перед ним на земле. — Я видел столько лун, что устал и хочу присоединиться к своим предкам. Они давно ждут меня. Уходите, я должен подготовиться к этой встрече.

Надо же, и этот говорит о долге! Кловиль повернулся совсем по-солдатски — ать-два! — и зашагал по дороге. Чиа семенил рядом.

Всю дорогу священник, оскорбленный высокомерием колдуна, тушил полыхавшее в душе пламя негодования, но справился с ним только у дверей храма. Припустивший дождь, без которого не обходился ни один из этих августовских дней, казалось, помог ему в этом.

Но тут Чиа подлил масла в огонь.

— Завтра я не приду, — отводя глаза, с запинкой произнес он. — Отец уезжает в Вум. Будет работать на стройке. Я еду с ним.

— Это правда? — нахмурился Кловиль. — Или он боится духа озера?

— Мы все его боимся, — прошептал мальчик. — Вы тоже уезжайте.

— Нет! — воскликнул священник. — Никуда я не поеду. И те, кто верит в Господа нашего Иисуса Христа, тоже не поедут!

— Как скажете… До свидания, — пробормотал Чиа и побрел по дороге, то и дело оглядываясь через плечо. Во взгляде его была жалость, агатовые глаза — полны слез.

Тем же вечером Андрэ Кловиль произнес яростную проповедь, в которой осудил суеверия, вносящие сумятицу в умы и души истинных христиан. Он говорил о втором пришествии, праведниках и геенне огненной. Пыл его был столь велик, что, вернувшись к себе, в аккуратный домик у самой кромки озера, он упал на колени перед распятием и вознес слова благодарности Господу за ту правду, которую Всевышний вложил в его уста.

В какой-то момент слезы радости заволокли его взор. Он сморгнул, но слезы текли и текли. Потом он почувствовал горечь на губах, схватился за горло и повалился на пол, ударившись лбом о доски пола. Боли от удара он не почувствовал. Точнее, боль была, но она не могла сравниться с той болью, которая пожирала его гортань, его мозг, все его существо. Но она еще была не всесильна, эта боль, она еще дозволяла думать, и Кловиль подумал, что, наверное, то же самое испытывали жертвы нацистов в газовых камерах. А потом он подумал о последнем суде, страшном суде…

Боль стала невыносимой. Священник дернулся, руки его свело судорогой, он дернулся еще раз и замер.

Тем временем ядовитое облако ползло по деревне. Визжали в предсмертной агонии свиньи, истошно мяукали кошки, куры били по земле крыльями, поднимая облачка пыли. Люди выбегали из домов, рассыпая брызги крови, фонтаном бьющей из распахнутых в диком вопле ртов. Матери, переламываясь в кашле, прижимали к груди корчащихся в конвульсиях детей, пожираемых нестерпимым жаром. Мужчины несли на руках престарелых родителей. Кто-то падал, не сделав и нескольких шагов, а кто-то — более сильный и выносливый, — превозмогая боль и ужас, упорно брел к окраине деревни, к хижине колдуна. Старик никому никогда не обещал спасения — ни здесь, на земле, ни после смерти, в мире теней, и все же люди видели в нем последнюю надежду. Никто не дошел…

Колдун все так же сидел на циновке. Глаза его были закрыты. Он не хотел видеть то, что творится в деревне, залитой мерцанием полной луны. Он знал, что увидит. Много лет назад он стал свидетелем могущества духа озера, и та картина до сих пор стояла у него перед глазами.

Тогда он был молод и силен. Он смог вскарабкаться по склону — туда, где был чистый воздух. Он дышал и не мог надышаться…

Два дня он укрывался на горе, а потом все же спустился в деревню. Он шел, до боли сжимая в руке нож, и боялся. Лишь увидев облепленное мухами вздувшееся тело белого господина, он чуть приободрился. Мухи — это жизнь.

И шакалы — жизнь. Они поворачивали к человеку окровавленные морды, опасаясь, что тот помешает им рвать мертвецов, покрытых безобразными струпьями. Тем же занимались стервятники, слетавшиеся отовсюду. Эти первым делом выклевывали глаза.

Воздух был пронизан смрадом разлагающихся трупов. Никого, ни одной живой души! Один… Постояв у озера, подернутого грязной пеной, он возблагодарил всесильного духа, помиловавшего его, и пошел прочь, чувствуя в себе силы, которых прежде не ведал. Так он стал колдуном, провидцем.

Это было давно. А сейчас он умирал и был спокоен, потому что озеро давно нашептало ему, что смертный час его близок. Он был спокоен еще и потому, что сделал все, чтобы люди ушли из деревни. Остались лишь те, кто поверил не ему, а этому человеку в черном, его Богу.

Кровь выступила на губах. Старик не позволил себе закашляться. Он хотел умереть достойно. Это ему удалось.

Сотни и тысячи предков появились из тьмы, маня его за собой. Подобие слабой улыбки искривило татуированные губы колдуна. Вот и встретились…

В ту ночь в деревне у озера Моноун умерли более двухсот человек.

Чиа Бо Фанг ударил ногой по рычагу, заводя мотоцикл, и вырулил со двора больницы. Промчавшись по затихающим к вечеру городским улочкам, он выскочил за окраину Вума, к дороге, ведущей к дому.