Наследство Лэндоверов - Виктория Холт

С разбитым сердцем Ваш Джереми, который будет любить Вас до самой смерти».

Это был конец. Он отказался от меня. Считая меня дочерью очень богатого человека, он думал, что женится на наследнице большого состояния. Но он заблуждался.

Счастливый мир, созданный моим воображением, рушился вокруг меня.

Его любовь ко мне была самой нелепой из моих фантазий. Я не плакала. Я просто онемела от горя.

Оливия старалась меня утешить. Она твердила, что мы всегда будем вместе, что я должна забыть все эти глупые разговоры о деньгах. Она поделится со мной своим богатством, и я смогу выйти замуж за Джереми.

Это заставило меня рассмеяться. Я сказала, что никогда за него не выйду и вообще не выйду замуж.

— О, Оливия, я думала, что он меня любит… а в действительности ему были нужны деньги твоего отца.

— Это не совсем так, — настаивала Оливия.

— А как? Я готова была выйти за него при любых обстоятельствах, жить с ним в бедности… Это он не захотел мириться с потерей моего предполагаемого состояния. Не хочу его больше видеть. Я была глупа, но чувствую, что внезапно прозрела. Никому теперь не буду верить.

— Ты не должна так говорить. Это пройдет. Увидишь, увидишь.

Я посмотрела на нее и подумала: наверное, она была влюблена в него. Она не говорила мне об этом и позволила принимать ухаживания Джереми, пока я сама не поняла, чего он стоит.

— О, Оливия, — воскликнула я. — Дорогая, милая сестра, что бы я делала без тебя?

Потом, наконец, пришли слезы, и я почувствовала себя лучше, выплакавшись у нее на груди. Но мое сердце переполняла горечь.

Открытие

Я изменилась и даже выглядеть стала по-другому, более взрослой. Зеленый цвет моих глаз углубился, в них появился какой-то особый блеск. Я теперь укладывала волосы в высокую прическу, что увеличивало мой рост. Я начала думать о деньгах, чего со мной раньше никогда не случалось. Очевидно, мне придется жить очень экономно, чтобы хватало моего дохода.

В отношении слуг ко мне произошла какая-то перемена — они стали менее почтительны, чем раньше. Я вспомнила, как Рози Ранделл насмехалась над этикетом, существующим среди служащих. Общественные слои были там более многочисленны и четко разграничены, чем у господ.

Я уже не занимала положения хозяйской дочери. С большим или меньшим основанием можно сказать, что меня терпели из милости. Зато уважение к Оливии возросло во сто крат. В один прекрасный день она будет здесь хозяйкой.

Для меня это был переходный период, период раздумий и решений. Просыпаясь по утрам, я спрашивала себя: «Что мне делать?» Потом начинала думать о Джереми Брендоне, о своих прошлых планах и надеждах. Я была раньше простодушной и романтичной, мне и в голову не приходило, что, рассматривая скромное жилище, где мы должны были быть так счастливы, он видел состояние, которое, как он ожидал, я должна была унаследовать.

Я чувствовала себя несчастной, иногда испытывала тоску, но гораздо чаще ненависть. Кажется, моя ненависть была сильнее прежней любви. В моих понятиях произошел крутой перелом. Раньше мир казался мне населенным богами и богинями, теперь я видела в нем только лжецов и интриганов, занятых тем, как бы добиться своего за чужой счет.

Оливия составляла единственное исключение, была по-настоящему доброй и бескорыстной. У нее одной искала я утешение. Утешать меня стало для нее всепоглощающим занятием.

Какое имеет значение, настойчиво говорила она, что деньги завещаны ей, они принадлежат нам обеим. Как только она их получит, то половину переведет на мое имя. Милая, любящая, наивная Оливия!

— Я не могу здесь оставаться, — сказала я.

— Почему? — спросила она.

— Я не отношусь больше к этому дому.

— Это твой дом.

— Нет. Все изменилось. Слуги ясно дают мне это понять. Тетя Имоджин тоже, с тех самых пор, как она узнала правду, а это произошло еще во время юбилея. Даже мисс Белл стала по-другому ко мне относиться.

— От них ничего не зависит. Этот дом и все остальное станут скоро моими. У меня будет много денег. Прошу тебя, Кэролайн, позволь мне поделиться с тобой.

Я отвернулась. Доброта Оливии вызывала у меня слезы, тогда как корыстолюбие и измена Джереми Брендона — только горькую обиду и ненависть.

— Я подумываю о том, чтобы навестить маму, — сказала я.

— Если ты не против, я поеду с тобой, Кэролайн.

— О, Оливия, ты сделаешь это?

— Теперь мне можно… разве нет?

Я не была в этом уверена. Тетя Имоджин временно поселилась в доме — «пока все не будет окончательно решено», как она выразилась. Оливия была наследницей, но не вступила еще во владение своим имуществом. Это произойдет только после того, как ей исполнится двадцать один год или она выйдет замуж. Первое казалось более вероятным — ей уже было двадцать.

Однако я не утратила своей склонности строить планы, хотя и начала понимать, что они не всегда сбываются.

Тетя Имоджин сразу воспротивилась проекту Оливии.

Дорогая Оливия, для тебя невозможно уехать сейчас из Лондона. Какая нелепость. Не можешь же ты колесить по всей Франции! Что об этом подумают.

— Со мной будет Кэролайн.

Пусть Кэролайн едет, если хочет. Но твоего отца только недавно похоронили.

Можно ли сомневаться, что тетя Имоджин настояла на своем? Бедная Оливия, подумала я, боюсь, ей всегда придется подчиняться желаниям других. К счастью, она кротко мирилась со своей судьбой.

Мистер Чевиот оказался добросердечным старым джентльменом.

Он пригласил меня к себе в контору и сообщил, что написал маме и она выразила восторг при известии о моем приезде. Она жила в деревне поблизости от небольшого городка на юге Франции. Если я хочу, он сделает все необходимое для моей поездки.

Я была очень ему благодарна. Он знал, конечно, о том, что моя помолвка расторгнута, и, по-видимому, жалел меня.

Часто, когда я просыпалась по утрам, меня охватывал страх. Это было естественно: все так круто изменилось в моей жизни. Я перенесла два тяжких удара: во-первых, дом, где я прожила всю жизнь, перестал быть моим, и, несмотря на любовь сестры, для меня там не было места; во-вторых, трудно было себе представить более мучительное и унизительное переживание для молодой женщины, чем быть отвергнутой женихом почти накануне свадьбы.

Я сама была изумлена силой своего гнева по отношению к этим двум предателям: Роберту Трессидору и Джереми Брендону. Что касается Роберта Трессидора, то он, по крайней мере, не делал вида, что любит меня, кроме того, он дал мне образование и позволил жить у себя в доме все эти годы. Я должна была, вероятно, испытывать к нему благодарность за это. А вот поведение Джереми Брендона было безоговорочно достойно презрения. Он уверял меня в своей любви, а на самом деле его привлекал блеск наследства, которое, как он думал, я должна была получить.