Меченосцы - Генрик Сенкевич

— Если ему та милее, так и мне он не нужен, — сквозь слезы отвечала Ягенка.

— Так чего ж ты ревешь?

— Боюсь за него.

— Эх, бабий ум! — смеясь сказал аббат.

И, наклонившись к уху Ягенки, он продолжал:

— Смекни-ка, девочка, что, если даже он и женится на тебе, так не раз случится ему подраться, на то он шляхтич.

Тут он наклонился еще ниже и прибавил:

— А на тебе он женится, даже скоро, уж это как Бог свят.

— Чего ему жениться, — отвечала Ягенка.

Но в то же время она начала улыбаться сквозь слезы, поглядывая на аббата, точно хотела спросить, откуда он это знает.

Между тем Збышко, вернувшись в Кшесню, отправился прямо к ксендзу, потому что он на самом деле хотел дать денег на обедню за здоровье Мацьки, а устроив это дело, направился прямо к постоялому двору, где надеялся застать молодого Вилька из Бжозовой и Чтана из Рогова.

Действительно, он застал там обоих и, кроме того, еще множество народу — и шляхты, и мужиков, и нескольких скоморохов, показывавших разные немецкие штуки. В первую минуту он, однако, не мог никого разглядеть, потому что окна корчмы, затянутые воловьим пузырем, пропускали мало света; только после того, как слуга подбросил в камин сосновых веток, Збышко увидел в углу за пивными бочонками волосатое лицо Чтана и злое, нахмуренное лицо Вилька из Бжозовой.

Тогда он медленно стал приближаться к ним, расталкивая по дороге людей, а подойдя, ударил кулаком по столу с такой силой, что весь постоялый Двор вздрогнул.

Они тотчас встали и начали поспешно поворачивать кожаные свои пояса; но прежде чем они успели схватиться за рукоятки мечей, Збышко бросил на стол рукавицу и, говоря в нос, как обычно говорили рыцари, бросая вызов, произнес следующие неожиданные для всех слова:

— Если кто-либо из вас или кто-либо из людей рыцарского сословия, находящихся в этой комнате, станет оспаривать то, что прекраснейшая и добродетельнейшая в мире девица есть панна Данута, дочь Юранда из Спыхова, то я того вызываю на конный или пеший бой, до первого падения или до последнего дыхания.

Удивились Вильк и Чтан, как удивился бы и аббат, если бы услышал что-либо подобное, и с минуту не могли выговорить ни слова. "Это что за панна?" Ведь им же нужна Ягенка, а не она?.. А если этому олуху нужна не Ягенка, то чего ему от них нужно? Зачем он рассердил их перед костелом? Зачем пришел сюда и зачем ищет с ними ссоры? От этих вопросов в головах у них образовалась такая каша, что они широко раскрыли рты, а Чтан так вытаращил глаза, точно видел перед собой не человека, а какую-то диковину немецкую.

Но более умный Вильк, немного знавший рыцарские обычаи и то, что рыцари иногда дают обет одним женщинам, а женятся на других, подумал, что в данном случае, может быть, то же самое и что раз случается возможность вступиться за Ягенку, то надо немедля этой возможностью воспользоваться.

Поэтому он вышел из-за стола и, подойдя со зловещим лицом к Збышке, спросил:

— Ах ты, собачий сын, разве не Ягенка, дочь Зыха, прекраснейшая из девиц?

Вслед за ним вышел Чтань, а люди стали уже собираться вокруг них, потому что всем уже было ясно, что дело это пустяками не кончится.

XVI

Ягенка, вернувшись домой, тотчас же послала слугу в Кшесню, узнать, не произошло ли на постоялом дворе какой-нибудь драки, или не вызвал ли кто кого на поединок. Но слуга, получив на дорогу скоец, запил со слугами князя и не помышлял о возвращении. Другой слуга, посланный в Богданец, которому было поручено объявить Мацьке о скором приезде аббата, вернулся, исполнив поручение, и сказал, что видел, как Збышко играл со старым паном в кости.

Это до некоторой степени успокоило Ягенку; зная искусство и ловкость Збышки, она боялась не столько вызова, сколько какой-нибудь нехорошей истории в корчме. Она хотела вместе с аббатом ехать в Богданец, но он воспротивился этому, потому что намерен был говорить с Мацькой по поводу залога и еще об одном более важном деле и не хотел, чтобы Ягенка присутствовала при их беседе.

Кроме того, он собирался провести в Богданце всю ночь. Узнав о благополучном возвращении Збышки, он пришел в отличное расположение духа и велел своим клирикам петь так, чтобы весь лес дрожал. В самом же Богданце мужики стали выбегать из хат, думая, не пожар ли, или не подступил ли неприятель. Но ехавший впереди странник с загнутым посохом успокоил их, что это едет высокая духовная особа, и мужики стали кланяться аббату, а некоторые даже осеняли себя крестным знамением; он же, видя, как его чтут, ехал охваченный счастливой гордостью, радуясь всему и благожелательствуя всем людям.

Мацько и Збышко, заслышав пение, вышли ему навстречу к самым воротам. Некоторые из клириков бывали уже с аббатом в Богданце, но были и такие, которые, лишь недавно присоединившись к компании, до сих пор никогда не видали его. Грустно им стало при виде жалкого дома, который не мог даже сравниться с большим згожелицким домом. Однако их ободрил дым, восходивший над крышей; особенно же развеселились они, когда, войдя в комнату, почувствовали запах шафрану и всяких кушаний и увидели два стола, уставленных оловянными мисками, правда — еще пустыми, но такими огромными, что при виде их всякий развеселился бы. На маленьком столе сверкала миска, приготовленная для аббата, вся серебряная, и такая же, украшенная прекрасной резьбой, чарка; и то и другое, вместе с прочими драгоценностями, было отбито у фризов.

Мацько и Збышко тотчас же начали приглашать к столу, но аббат, хорошенько покушавший перед отъездом в Згожелицах, отказался, тем более что его волновало нечто другое. С первой же минуты он внимательно и тревожно поглядывал на Збышку, словно хотел найти на нем следы драки; но видя спокойное лицо юноши, он, кажется, начинал терять терпение и наконец не в силах уже был сдерживать свое любопытство.

— Пойдем в каморку, — сказал он, — покончим насчет залога. Не спорьте, а то рассержусь.

Тут он обратился к клирикам и закричал:

— А вы — сидеть тихо и у дверей не подслушивать!

Сказав это, он отворил дверь в каморку, где насилу мог поместиться, и вошел туда, а за ним вошли Мацько и Збышко. Там, когда они уселись на сундуках, аббат обратился к молодому рыцарю:

— Ты тогда вернулся в Кшесню?

— Вернулся.

— И что же?

— И дал на обедню за дядино здоровье. Аббат нетерпеливо заерзал на сундуке.

"Ага, — подумал он, — мальчишка не встретился ни с Чтаном, ни с Вильком; может быть, их не было, а может быть, он и не искал их. Я ошибся".

Но он был зол, что ошибся, что обманулся в своих расчетах, а потому лицо его тотчас покраснело, и он засопел.

— Давайте толковать о залоге, — сказал он, помолчав. — Есть у вас деньги?.. Потому что если нет, то имение мое…

На это Мацько, знавший, как надо с ним поступать, молча встал, открыл сундук, на котором сидел, достал оттуда приготовленный, очевидно, заранее мешок с гривнами и сказал:

— Люди мы бедные, но деньги у нас есть, и что с нас следует, то мы платим, как записано в "письме" и как сам я знаком святого креста скрепил. Если же вы хотите, чтобы мы доплатили за хозяйство и за разное имущество, то тоже не будем спорить, а заплатим сколько прикажете, и в ноги вам, благодетелю нашему, поклонимся.

Сказав это, он низко поклонился аббату, а за ним то же самое сделал Збышко. Аббат, ожидавший споров и торговли, был совершенно сбить с толку таким поведением и даже не особенно доволен этим, потому что хотел при переговорах ставить разные свои условия, а теперь удобный случай к этому пропал.

Поэтому, отдавая "письмо", то есть закладную, на которой Мацько расписывался, поставив крест, он сказал:

— Что вы мне о доплате толкуете?

— Потому что даром брать не хотим, — хитро отвечал Мацько, зная, что чем он больше будет по этому поводу спорить, тем больше получит.

Действительно, аббат мгновенно вскипел:

— Ишь ты, какие! Не хотят от родных даром брать! Кусок хлеба им поперек горла становится. Я не пустошь брал и не пустошь отдаю, а если захочется мне и этот вот мешок швырнуть — так швырну.

— Этого вы не сделаете! — вскричал Мацько.

— Не сделаю? Так вот же вам ваш залог! Вот ваши гривны! Я деньги дал потому, что так хотел, а если бы захотел их на дорогу швырнуть, так и то не ваше дело. Вот, как я этого не сделаю!..

Сказав это, он схватил мешок и грянул им об пол, так, что из лопнувшего холста посыпались деньги.

— Пошли вам Господь! Пошли вам Господь, отец и благодетель! — стал восклицать Мацько, который этого только и ждал. — От другого бы я не взял, но от родственника и духовника — возьму!..

Аббат же некоторое время грозно смотрел то на него, то на Збышку и наконец сказал:

— Я хоть и сержусь, а знаю, что делаю; но что получили — то крепко держите, потому что предупреждаю: больше вы не получите ни единого скойца.