Меченосцы - Генрик Сенкевич

— Дай ему Бог! — отвечал Збышко. — Я жду этого, как избавления, потому что никак не могу от больного уехать, а тяжело мне здесь сидеть.

— Тяжело здесь сидеть? — спросила Ягенка. — Почему?

— Разве Зых ничего не говорил тебе о Данусе?

— Он что-то мне говорил… Я знаю… она тебя покрывалом накрыла… знаю… Он также мне говорил, что каждый рыцарь дает какие-то клятвы, что будет служить своей госпоже… Но он говорил, что это ничего, только служба такая… у некоторых, даже женатых, и то есть такая дама… Збышко, а кто такая эта Дануся? Скажи, кто она?..

И придвинувшись ближе, она подняла глаза и стала с тревогой смотреть ему в лицо, а он, не обратив никакого внимания на ее тревожный голос и взгляд, сказал:

— Дануся моя дама и в то же время возлюбленная. Я этого никому не говорю, но тебе скажу, как сестре, потому что мы знаем друг друга с детства. Ради нее я пошел бы за тридевять земель в тридесятое царство, на немцев, на татар — все равно, потому что другой такой нет на всем свете. Пусть дядя сидит в Богданце, а я пойду к ней… Что мне без нее Богданец, имение, стада, богатства аббата! Вот, сяду на коня да поскачу во весь дух и ей-богу исполню то, в чем ей дал клятву. Исполню — или умру.

— Я не знала… — ответила Ягенка глухим голосом.

А Збышко стал ей рассказывать, как познакомились они в Тынце с Данусей, как он тут же поклялся ей, и про все, что было потом, про то, как сидел в тюрьме, про то, как Дануся спасла его, про отказ Юранда, про расставание, про свою тоску и радость по поводу того, что, когда Мацько выздоровеет, он сможет уехать к любимой девушке, чтобы исполнить свое обещание. Рассказ его был прерван только тем, что они дошли до опушки, где ждал их слуга с лошадьми.

Ягенка тотчас же села на лошадь и стала прощаться со Збышкой.

— Пусть слуга с бобром едет за тобой, а я вернусь в Згожелицы.

— А разве ты не поедешь в Богданец? Ведь Зых там.

— Нет. Тятя собирался вернуться и мне велел.

— Ну тогда спасибо тебе за бобра.

— Оставайся с Богом…

И через минуту Ягенка осталась одна. Едучи к дому, она некоторое время смотрела вослед Збышке, а когда он наконец скрылся за деревьями, закрыла глаза рукой, словно защищаясь от солнечного света.

Но вскоре из-под руки ее потекли по щекам крупные слезы и одна за другой, как горох, стали падать на седло и конскую гриву.

XIV

После разговора со Збышкой Ягенка три дня не показывалась в Богданец и только на четвертый примчалась с известием, что в Згожелицы приехал аббат. Мацько принял известие с некоторым волнением. Правда, ему было чем вернуть залог, и он даже высчитал, что у него останется достаточно денег, чтобы увеличить число крестьян, завести стада и другие необходимые в хозяйстве вещи, но во всем этом деле многое зависело от благорасположения богатого родственника, который, например, мог взять обратно поселенных им крестьян, а мог и оставить их и тем самым увеличить или уменьшить стоимость имения.

Поэтому Мацько очень подробно расспросил Ягенку, каков приехал аббат: веселый или угрюмый, что говорил про них и когда приедет в Богданец. Она толково отвечала ему на вопросы, стараясь ободрить его и успокоить относительно всего.

Она говорила, что аббат приехал в добром здоровье, веселый, с большой свитой, в которой, кроме вооруженных слуг, было несколько клириков, ожидающих места, и несколько певцов, что он поет с Зыхом и охотно слушает не только духовные, но и светские песни. Заметила она также, что он с большим участием расспрашивал про Мацьку и внимательно выслушал рассказ Зыха о приключениях Збышки в Кракове.

— Вы сами отлично знаете, что вам надо делать, — сказала под конец умная девушка, — но я так думаю, что надо бы Збышке сейчас же ехать поздороваться со старшим родственником, не ожидая, пока он первый приедет в Богданец.

Мацьке понравился этот совет, он велел позвать Збышку и сказал ему:

— Оденься хорошенько, поезжай к аббату да поклонись ему в ноги, чтобы ему понравиться.

Потом он обратился к Ягенке:

— Не удивлялся бы я, кабы ты была дура, потому что на то ты и баба, а вот что у тебя ум есть — этому я дивлюсь. Скажи же мне, как мне лучше всего угостить аббата и чем повеселить его, когда он приедет.

— Насчет еды он сам скажет, что любит; любит он хорошо поесть, нужно только, чтобы было побольше шафрана, а остальное ему все равно.

Услышав это, Мацько схватился за голову.

— Откуда ж я ему шафрану возьму?..

— Я привезла, — сказала Ягенка.

— Уродил бы Господь побольше таких девок, как ты! — воскликнул обрадованный Мацько. — И собой хороша, и хозяйка, и умница, и к людям добра. Эх, кабы я молод был — женился бы на тебе…

Ягенка незаметно взглянула на Збышку и, тяжело вздохнув, продолжала:

— Привезла я, кроме того, кости, кубок и сукно, потому что он после еды любит в кости играть.

— Этот обычай был у него и прежде — и сердился он при этом ужасно.

— Сердится-то он и теперь; иной раз кубком об пол хватит и в поле убежит. Но потом назад приходит веселый и сам смеется над своим гневом… Да вы его знаете… Только бы с ним не спорить, а то на свете нет человека лучше его.

— Да кто же станет с ним спорить, коли он и умнее всех.

Так разговаривали они, пока Збышко переодевался за перегородкой. Наконец он вышел, такой красивый, что Ягенка чуть не ослепла, точь-в-точь, как тогда, когда он приехал в первый раз в Згожелицы в своем белом кафтане. Но на этот раз ее охватила глубокая печаль при мысли, что красота его не для нее и что он любит другую.

А Мацько был рад, потому что подумал, что Збышко наверно понравится аббату и тот не станет создавать затруднений при деловых переговорах. Эта мысль его даже так обрадовала, что он решил ехать тоже.

— Вели мне выстлать воз сеном, — сказал он Збышке. — Мог я ехать из Кракова до самого Богданца с осколком между ребрами — так могу теперь без осколка доехать до Згожелиц.

— Только бы вам хуже не стало, — сказала Ягенка.

— Э, ничего со мной не случится, уж я в себе силу чувствую. А если и станет мне немного хуже, так зато аббат будет знать, как я к нему спешил, и оттого станет добрее.

— Мне ваше здоровье дороже, чем его доброта, — сказал Збышко.

Но Мацько уперся и настоял на своем. По дороге он легонько стонал, но не переставал поучать Збышку, как надо вести себя в Згожелицах, а в особенности требовал смирения и послушания в обращении с могущественным родственником, который никогда не выносил ни малейшего противоречия.

Приехав в Згожелицы, они нашли Зыха и аббата сидящими перед домом, любующимися на свет божий и попивающими вино.

Позади них, возле стены, на скамье сидела, состоящая из шести человек, свита аббата, в том числе два певца и пилигрим, которого легко было узнать по загнутому посоху, фляге на поясе и по раковинам, нашитым на темной одежде. Прочие похожи были на клириков, потому что головы у них были сверху выбриты, одежда же на них была светская, с поясами из бычачьей кожи и с кинжалами на боку.

При виде подъехавшего на телеге Мацьки Зых вскочил, а аббат, помня, очевидно, свой духовный сан, остался на месте и только стал что-то говорить своим клирикам, которых еще несколько выбежало через открытые двери. Збышко и Зых под руки подвели ослабевшего Мацьку к скамье.

— Слаб я еще немного, — сказал Мацько, целуя у аббата руку, — но приехал, чтобы вам, благодетелю моему, поклониться, за хозяйничанье в Богданце поблагодарить и попросить благословения, которое грешному человеку нужнее всего на свете.

— Я слышал, что вы выздоравливаете, — сказал аббат, обнимая его, — и что дали обет идти ко гробу покойницы королевы нашей.

— Не зная, к какому святому обращаться, обратился я к ней…

— И хорошо сделали! — воскликнул аббат. — Она лучше всех! Пусть бы кто-нибудь посмел ей завидовать!

И мгновенно на лице его отразился гнев, щеки налились кровью, глаза засверкали.

Присутствующие знали его горячность; поэтому Зых стал смеяться, восклицая:

— Бей, кто в Бога верует!

Аббат громко засопел, обвел присутствующих глазами, а потом засмеялся так же внезапно, как перед тем рассердился, и, взглянув на Збышку, спросил:

— А это ваш племянник и мой родственник? Збышко поклонился и поцеловал у него руку.

— Маленьким я его видел, теперь не узнал бы, — сказал аббат. — Покажись-ка.

И он стал проворными глазами рассматривать Збышку с ног до головы и наконец сказал:

— Красив больно. Девка, а не рыцарь.

Но Мацько возразил на это:

— Приглашали немцы эту девку плясать, да чуть который пригласит — сейчас же кувыркнется и уж больше не встанет.

— И лук без веревки натягивает! — воскликнула вдруг Ягенка.

Аббат повернулся к ней:

— А ты чего здесь?..

Ягенка так покраснела, что даже шея и уши стали у нее розовые, и ответила в страшном смущении: