Трилогия об Игоре Корсакове - Андрей Николаев

– Что, любуешься? – незаметно подошедший Евсеич встал рядом, – старинные поморские деревни. Отсюда и за рыбкой ходили, и торговать к норвегам, и до Карского моря добирались. На таких баркасах ходили, что сейчас сказать кому – и не поверят. Ничего не боялись: ни моря, ни стужи. Зверя били, земли открывали. В своей постели редко кто из поморов помирал – море забирало.

– Я думала, здесь скалы, а тут берег плоский, сосны. Как под Москвой, только, конечно, побольше, повыше.

– Скалы с Терского берега, красавица. Вот когда Горлом пойдем, это пролив между Белым морем и Баренцевым, покажу скалы. Но ты не думай, не так уж у нас и холодно зимой. Конечно, может пообвык я. На Новой Земле не в пример студенее. А тут море нас греет. Он пока остынет – тепло земле отдает. Сильных морозов, почитай, до февраля не бывает. Зато и весна поздняя – пока море согреется. Бывает и в июне лед под берегом стоит, припай. Поглубже-то на берег леса темные, озера встречаются. Летом, к августу, такая красота – иной раз дух захватывает. Только комарья да гнуса прямо пропасть. Житья не дают, кровососы.

Справа по борту, метрах в тридцати от корабля вынырнуло из воды что-то круглое. Евсеич показал чубуком трубки.

– Во, видишь? Тюлень. Далеко заплыл. Они обычно на скалах сидят. На Моржовце их видимо-невидимо. Аж берег шевелится. Вон, гляди, белухи.

Небольшое стадо белух пересекло курс, направляясь в сторону моря. Изредка над поверхностью показывалась почти белая спина животного, казавшегося под водой бирюзовой.

– Не любят их рыбаки, – проворчал старик, – рыбы жрут не сосчитать. Хуже только касатки.

На палубе показался механик, окликнул капитана. Евсеич поинтересовался, как машина. Они отошли в сторону, чтобы, как поняла Лада не смущать ее специфическими выражениями. По долетавшим словам, выходило, что если до вечера машину не наладят, то Евсеич лично ее разберет и покидает за борт, а ближайшей деревне даст дармоедам коленом под зад, наймет мужиков, поставит парус и толку будет намного больше. Механик, гулко стукая кулаком в грудь, клялся, что к вечеру все будет работать как часы, и если «Самсон» не полетит над волнами, «аки альбатрос», то механик с сего дня будет вместо спирта потреблять мазут в тех же количествах. На том и порешили. Михеич скрылся в машине, а капитан, покрасневший после спора, покосился на Ладу и ушел в рубку. Как поняла девушка, пришло время «марсофлотского» чая.

Вечером, как и обещал Евсеич, Двинская Губа осталась за кормой, и корабль лег на новый курс, входя в Горло. Пассажиры вышли из кают, даже Шамшулов, трезвый и мрачный, присоединился ко всем. Ветер развеял облака, блеклое солнце скатилось к западу. Слева, сквозь вечернюю дымку, можно было различить высокие скалистые берега Терского берега. «Самсон» прибавил ход – это ощущалось по дрожи палубы под ногами, короткие волны бились в борта.

Назаров принес оленью парку и заставил Ладу одеть ее. Избегая встречаться с ней глазами, он встал рядом.

– А какое лето на Новой Земле, товарищ лейтенант Государственной Безопасности? – спросила она, кутаясь в олений мех.

– Прежде всего, зовите меня Александром Владимировичем. Договорились?

– Договорились.

– Я на Новой Земле всего два месяца, Лада Алексеевна. Лета еще не видел, но зимы уже хлебнул. Надо вам сказать – с непривычки там ох как непросто.

– А прежний начальник?

Назаров сделал паузу, поискал по карманам папиросы. Лада поняла, что он подбирает слова, не желая то ли пугать ее, то ли просто обдумывает, как преподнести ей неприятные известия.

– Прежний начальник погиб, – наконец сказал он, – трагический случай.

Назаров мельком взглянул на девушку, проверяя впечатление от своих слов и вдруг у нее в голове пронеслись образы. Она словно видела все глазами Назарова.

Скалистый берег, борт «Самсона» возле кромки льда, какие-то люди готовят упряжку. Перед глазами мелькают лапы запряженных лаек, колышутся пушистые хвосты, ледяной ветер, колючий снег в лицо. Вот сквозь метель проступает вышка, ворота, примыкающий к ней забор из колючей проволоки. Барак, виноватые лица солдат. Холодное помещение, в щели дощатых стен намело снег, на земляном полу чья-то порванная одежда, заскорузлая, покрытая коричневой коркой. Это кровь… Вкрадчивый голос, лицо, глаза в круглых очках, седые волосы. «Все зависит от вашей позиции, товарищ лейтенант. Мы готовы сотрудничать». Снова окровавленная одежда, что-то торчит из нее, белея среди обрывков одежды. Коленный сустав и голень с обрывками кожи и сухожилий…

– Что с вами, Лада Алексеевна, – Назаров с тревогой заглянул ей в лицо.

– Его убил зверь, – прошептала девушка, глядя на него расширившимися глазами, – да?

Лейтенант приоткрыл рот, папироса прилипла к нижней губе. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Взгляд Лады будто проникал в сознание Назарова, перебирая мысли, искал нужные ответы и получал их независимо от желания лейтенанта. Он почувствовал, как по спине побежали мурашки, тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– Кто вам сказал?

– Никто, – тихо ответила она, – я словно увидела все это: берег, нарты, собаки бегут. Потом лагерь и обрывки одежды. Это его?

Назаров закусил папиросу до боли в зубах. Чертовщина какая-то. Эта девушка такая же, как и те, что ждут ее приезда в лагере. «Бестиарий». Лучше не думать об этом.

– Да, вы правы, – сказал он, – начальника лагеря разорвал белый медведь. Это случается. Иногда они подходят очень близко.

Резкие пронзительные крики чаек вдруг показались Ладе предвестником несчастья. Странно, этот человек, к мыслям которого она сейчас прикоснулась, был ей небезразличен, несмотря на то, что, по сути, он являлся ее тюремщиком. В его власти ее дальнейшая судьба, сама жизнь, но Лада не ощущала беспокойства по этому поводу. Что-то подсказывало ей, что Назаров с самой первой встречи относится к ней совсем по-другому, нежели к попутчикам, или оставшимся в лагере заключенным. Мимолетное чувство нежности, желания защитить ее проскользнуло в его мыслях, словно далекая зарница в хмурый ненастный вечер.

– Ну, молодежь, налюбовались? – занятые разговором, они и не заметили, как подошел Евсеич, – закат у нас до-олгий, а ночь короткая. Звезд можете и не увидеть. А потом, как к северу подымемся, так ночи и вовсе не станет. Вот, как Канин Нос пройдем, так и все – круглые сутки белый день. Да. Ты-то, Сашок, знаешь уже, а ты привыкай, красавица. Перекусить никто не желает? – он повысил голос, оглядел пассажиров, – а то прошу в кают-компанию.

На ужин была жареная треска, салат из водорослей, моржатина. Выпили по рюмке настойки. За столом царила тишина, даже словоохотливый Евсеич был на удивление молчалив.