Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века - Кирилл Юрьевич Зубков

выступлений представителей сразу нескольких министерств, что, между прочим, значительно облегчало отношения с цензурой. Тематика фельетонов Гончарова при этом была очень типичной для газеты Краевского, где постоянно появлялись публикации о бытовых проблемах представителя среднего класса в столичной жизни[278].

Более всего автора «Обломова» тревожило обилие на улицах столицы бродячих собак, борьбе с которыми он посвятил не одну заметку[279]. Либеральный «урбанизаторский» пафос «Голоса», в том числе исключительно серьезно обсуждаемая «собачья» тема, вызвал критику со стороны газеты «Народная летопись» — радикально-демократического издания, где ведущую роль играл известный публицист Ю. Г. Жуковский[280]. Очевидно, страдания Гончарова по поводу собак казались ему брюзжанием нелепого буржуа, неспособного обратиться к более важным бедам многочисленных бедняков столицы. Не подписавший своей статьи сотрудник газеты писал:

Между петербургскими собаками заметно сильное волнение, направленное главным образом против составителя «Петербургских отметок» «Голоса», так неутомимо преследующего их своею гласностью. Квартира редакции объявлена поэтому в военном положении[281].

Гончаров, считавший шутки по такому серьезному поводу неуместными, возразил оппоненту:

Теперь о собаках. Они продолжают наполнять улицы, дворы, площади и часто беспокоят прохожих и проезжих, пугают женщин, детей (это мы не устанем повторять назло критиканам). <…> А вот это уже заслуживает не шутки, когда на днях две девочки лет четырех и пяти, в виду всей улицы, с отчаянным криком и слезами, едва-едва успели убежать от гнавшейся за ними с лаем собаки и скрыться на паперти церкви[282].

«Народная летопись» немедленно продолжила полемику, впрочем, не только с Гончаровым, но и с «Голосом» вообще. Уже на следующий день газета писала:

«Голос» удостоился упомянуть о появлении новой газеты («Народной летописи») в отделе практических отметок, рядом с отчетом о деятельности петербургских собак, где под предлогом будто бы участия к новой газете обращает особое внимание читателей на заметку 1 № «Народной летописи» о журнале «Основа» и советует воздерживаться впредь от подобных острот. Редакция положила — благодарить за честь и воспользоваться советом, то есть завести специальный отдел под рубрикою «соглядатайствующие мыши», в который будут заноситься замечательнейшие черты из деятельности русской журналистики, в том числе, конечно, и «Голоса»[283].

Перебранка «Голоса» и «Народной летописи» продолжилась и далее («Голос» возразил оппонентам в анонимном фельетоне «Вседневная жизнь», помещенном в № 73 от 14 марта, в ответ на что в № 6 «Народной летописи» от 19 марта появилась обещанная заметка под названием «Соглядатайствующие мыши»), однако Гончаров, судя по всему, больше не принимал в ней участия[284].

Очевидно, в целом спор «Голоса» и «Народной летописи» представлял собою типичный случай полемики между радикальным изданием 1860‐х годов и либеральной прессой. «Голос» воспринимал публикации «Народной летописи» как глумление над нуждами представителей среднего класса. «Народная летопись» воспринимала эти нужды как смехотворные, а обвинения «Голоса» — как «соглядатайство», то есть своего рода литературный донос. По иронии судьбы человек, с которым спорили журналисты «Народной летописи», действительно занимался «соглядатайством»: в качестве члена Совета министра внутренних дел по делам книгопечатания он рассматривал «Народную летопись» (Гончаров, т. 10, с. 408) и имел все возможности продолжить полемику совершенно не литературными средствами. Более того, газета была закрыта по инициативе Валуева уже 16 апреля, то есть через полтора месяца после открытия, «по случаю ее молчания о смерти цесаревича и появления 13 числа без черной каймы» (Валуев, т. 2, с. 36), — однако Гончаров, судя по известным материалам, никакого отношения к этой мере не имел.

Конечно, радикальные журналисты едва ли подозревали, что обвиняют в доносительстве высокопоставленного чиновника цензурного ведомства (то есть по определению персону в их глазах сомнительную), однако это делает ситуацию еще более прозрачной: в глазах этих журналистов, а также их аудитории, к которой они могли апеллировать, обращение к правительству по определению дискредитировало фельетониста. В этом смысле сотрудники «Народной летописи» были полностью согласны с министром внутренних дел Валуевым, только находились на другой стороне конфликта. Согласен с ними был и Гончаров, который не стал участвовать в полемике и вообще прекратил выступать в «Голосе» на темы городской жизни. Хотя прямых высказываний Гончарова об этой ситуации нет, трудно предположить, что он не ощущал абсурдности ситуации, когда ему приходилось либо в скандальном тоне переругиваться с цензуруемым им же изданием, либо подвергать репрессиям газету, упрекнувшую его в работе на полицию, которой Гончаров действительно занимался. Однако в несравнимо более серьезном виде эта проблема встала перед Гончаровым через несколько месяцев.

Чтобы разобраться в истории запрещения «Русского слова», следует понимать, каким образом принимались решения в цензурном ведомстве этого периода[285]. Согласно принятым в 1865 году новым правилам цензуры, периодические издания освобождались от предварительной цензуры. Теперь цензоры просматривали их уже после публикации. Если цензурные комитеты находили в издании нечто противоречащее правилам, они должны были обратиться в Главное управление по делам печати, которое, в свою очередь, могло или не давать делу хода, или подвергнуть журнал одному из нескольких видов наказания. Среди них были судебное преследование, которое, соответственно, велось прокурором, представлявшим не Министерство внутренних дел, а Министерство юстиции. Подобные случаи постоянно вызывали межведомственные конфликты: так, прокуроры подчас отказывались возбуждать преследование, поскольку считали, что в гласном суде у обвинения не будет никаких шансов. В состязательном правосудии, возникшем в Российской империи после реформы 1864 года, стало вполне возможно защититься от обвинений. В этой связи цензоры предпочитали прибегать к другой мере — объявлению министром внутренних дел «предостережения», которое должно было печататься на страницах журнала. После третьего предостережения министр имел право приостановить выход журнала на несколько месяцев (напомним, закрыть периодическое издание без личного повеления императора или — после 1865 года — решения Сената было невозможно). Разумеется, судебное преследование было для журналистов в целом предпочтительнее. Новые законы были введены осенью 1865 года, а уже в начале 1866 года Валуев приостановил издание «Русского слова». Роль Гончарова в этом процессе состояла в том, чтобы рассматривать предложения Петербургского цензурного комитета и готовить документы, на основании которых Главное управление могло принимать решения. Чтобы установить роль Гончарова в приостановке издания известного журнала, кратко рассмотрим записки самого Гончарова, отзывы цензора Скуратова и резолюции Валуева, на основании которых «Русскому слову» были объявлены все три предостережения.

С самого начала мнения по поводу первого предостережения «Русскому слову» разошлись. В декабре 1865 года цензор Скуратов прислал пространный разбор нескольких номеров журнала, заканчивавшийся предложением привлечь его издателей к суду. Цензурный комитет возражал Скуратову и предлагал другую меру — объявление первого предостережения[286]. Позиция Гончарова, рассматривавшего эти документы, была сформулирована