Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский

такой уверенный почему – опыт или, наоборот, стесняешься?

– Стесняюсь, разве не видно?

– Как-то не очень.

Пришли на станцию как раз к электричке. Маша протянула Даниле руку, прощаясь, а он обнял ее за плечи и поцеловал сначала в щеку, а потом в губы. Основательно. Давая понять, что не впервой. Но Маша поняла по каким-то признакам, которые трудно выразить и описать, что парнишка он еще неумелый, наивный, только напускает на себя. Захотелось пошалить, она ответила на его поцелуй по-девичьи пылко.

Данила поехал с ней в Москву. Сидели и целовались. Люди вокруг уткнулись в телефоны и планшеты, делали вид, что не замечают и не удивляются объятиям мальчика и женщины, которая, несмотря на моложавость, явно годится ему в матери. Цивилизуется у нас народ помаленьку, толерантен стал, отметила Маша. Впрочем, это Москва, тут все продвинуто.

На вокзале Данила твердо сказал:

– Хочу к тебе.

– А папа не заругает?

– Не первый раз дома не ночую. У тебя с ним что-то было?

– А тебе это важно?

– Не хочу, чтобы ты сравнивала.

– Не было.

И была ночь в гостинице и просьбы Данилы взять его с собой.

– Зачем?

– Люблю.

– Я старая.

– Да ладно тебе. Ты не бойся, я долго любить не буду.

– А на какие, прости, шиши ты там будешь жить?

– На твои. Или у отца попрошу.

– Нравится быть нахлебником?

– Я пока вообще об этом не думаю.

Самое странное, что, когда она начала его всерьез прогонять, Данила заплакал, захлюпал носом по-детски. Объяснил:

– У меня бывает. Я эмоциональный очень.

А в день отъезда примчался с утра, заявил, что не спал всю ночь, думал о ней. Понял, что просто так отпустить ее не может.

– Если не согласишься со мной побыть сейчас, начну пить, как отец. Напьюсь до смерти.

– Врешь ты все.

– Ладно, вру. Но хочу тебя страшно.

Что ж, Маша уступила, рассчитав, что еще успеет на завтрак, – она не любила чувствовать себя голодной.

Пообещав Даниле, что скоро опять приедет, выпроводила его, спустилась в ресторан, позавтракала.

Потом прибыл Захаров, чтобы отвезти ее в аэропорт. Это первый муж Маши, отец ее дочери, которая живет в Торонто с молодым мужем, франкоязычным канадцем. По образованию Захаров актер, хлеб добывает организацией утренников для детей и корпоративных вечеринок для взрослых, неутомимый бабник, человек безбытный, легкий. Маша от его легкости быстро устала, они развелись, но остались друзьями. И всегда, приезжая, Маша с ним встречается, он просит вернуться к нему, говорит, что ни с кем ему так не было хорошо.

– И мне ни с кем, – признается Маша. – Но с тобой жить нельзя.

– А не надо со мной. Но рядом.

– Чтобы всегда была под рукой?

– Ну.

– Тогда уж лучше ты ко мне в Берлин.

– Не вариант. За границей нет таких девушек, как здесь. Таких бескорыстных, веселых, таких красивых. И главное, таких, которые за честь считают услужить мужчине.

– Неужели в Москве еще водятся?

– Все меньше, но на мой век хватит.

Этот разговор они ведут в постели – улыбчиво, негромко, приятно, как любящие муж и жена.

– Хорошо с тобой, Захаров, – потягивается Маша. – Уютно, просто. Ты меня не придумываешь.

– А другие придумывают?

– Да. Верней, достраивают. Повышают как бы мне цену, чтобы самим в своих глазах подняться.

– Обижаешь. Я, значит, неприхотливый, мне подниматься не надо?

– Ты щедрый. И ты мужик на все сто, любишь свой интерес в женщине. Аж трясешься, подлец, когда тебе баба нужна. А бабе-то этого и хочется – нужной быть. Европейки и американки, дуры, вбили себе в голову, что нужной следует быть только себе, вот и кукуют на бобах.

Они отправились в аэропорт. Там их встречали Саша Г., молодой, но уже популярный романист-фантаст, и его жена Ида, высокая блондинка модельной внешности, – она и была моделью, так называемой бельевой девушкой для глянцевых журналов. Маша подрядилась вывезти Сашу на франкфуртскую книжную ярмарку. Особой необходимости в этом не было, авторы на международных ярмарках нужны лишь тогда, когда уже известны, когда на них можно собрать публику и сделать из этого информационный повод. Выступать же у стенда перед горсткой слушателей нецелесообразно, а для многих авторов даже и унизительно. Но Саша сам захотел, согласился оплатить билеты и гостиницу. Все для того, чтобы иметь легальный повод побыть с Машей.

Захаров, поприветствовав супругов, тут же и распрощался, а Ида торчала до самого отлета, держа мужа под руку и говоря, что уже скучает.

– Я тоже, – отвечал Саша.

И, когда шли к выходу на посадку, пожаловался:

– Не могу больше. Ты прилетаешь раз в полгода, я должен что-то придумывать. Надоело. Один риелтор ищет мне в Берлине квартирку.

– Снять?

– Купить! Мне нравится Берлин. Он просторный и разный. Там во многих местах обломки социализма – архитектура, и вообще. Языка не знаю, но все говорят по-английски.

– Разве ты английский знаешь?

– Элементари лимитс. Мне хватает. И русских там много.

– Русских везде много. Саша, у тебя жена, сын.

– Сыну уже десять, он поймет. А с Идой я развожусь.

– Она об этом знает?

– Узнает. Мне нужно еще немного наколотить денег, чтобы отдать ей при разводе. Чтобы не обижалась. Я не люблю, когда на меня обижаются.

– Кто же любит. И все-таки не торопись. Переезжать в другую страну – серьезный шаг.

– Ты легко это сделала.

– У меня был запас прочности. И сейчас – у меня много авторов. Одни уйдут – придут другие. А ты у себя один. Сегодня популярен, тиражи, деньги, экранизации, а завтра вдруг нет?

– Я всегда буду популярен. Ты в меня не веришь?

– Верю.

Маше нравится в аэропортах. Предчувствие перемещения во времени и пространстве, смешенье языков, все тут временные, чужие друг другу, но этим и объединенные – этой прекрасной необязательностью совместного существования. Поэтому улыбчивы, приятны в обхождении, часто взаимно уступчивы, если только не опаздывают на рейс. А еще любезная Машиному сердцу комфортная стандартность, одинаковость напитков в кафе и барах, формальной вежливости обслуживающего персонала, всех этих пропускных процедур, а в самолете – ожидаемая уютная теснота кресел, один и тот же набор журналов в кармашках, одни и те же слова бесстрастных стюардесс, механически показывающих, как пользоваться спасательными жилетами, потом выруливание, разгон, взлет, который Маше всегда доставляет большое удовольствие, – ну вот, что-то одно закончено, что-то другое начинается.

Немного раздражал Саша, у которого сегодня был очень уж значительный вид, будто он приготовил какой-то сюрприз.

Не дай бог, замуж опять позовет, подумала Маша.

И угадала – как только самолет перешел в плавный ровный режим и