Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский

закончу медицинский, попаду в хорошую клинику, стану замечательным врачом, а потом встречу мужчину, с которым захочу создать семью. А тут получается, что я все этапы сразу перепрыгиваю. Не намечталась еще, не пожила нормальной молодой жизнью, а уже сразу все серьезно. И потом, я с детства была родителями воспитана так, что всего надо добиться, заслужить, а тут сразу свалилось ни за что. Даже обидно.

И я его убедила – давай все оставим в приятных воспоминаниях, спасибо тебе, но не будем друг другу морочить голову. Тебе уезжать уже надо, мне учиться – и так далее.

И он уехал. Говорю же, очень разумный человек. Все понял.

А я очень страдала, но характер у меня сильный, выдержала. Да и учеба напряженная, потом экзамены. Потом я поступила, начала учиться. Я не забыла Алексея, но заглушилось как-то. Начала дружить с одним молодым человеком, но ничего лишнего. Просто нравились друг другу. И мне казалось, что все в прошлом.

И тут встречаю Лешу. Я иду по улице, и он идет. Навстречу. И у меня сразу ноги онемели, и я падаю в обморок. Кроме шуток, первый и последний раз в жизни. Он не успел меня подхватить, я шишку на голове набила. Очнулась, сижу на лавке, он передо мной, испуганный, руки гладит, лицо гладит:

– Ты как? Что с тобой?

Я говорю: жарко. День и правда солнечный был, очень теплый.

А он смеется:

– Ага, в октябре при плюс пяти! Ну что, теперь выйдешь за меня?

– Выйду. Я даже не знаю, что было бы, если б я тебя не встретила.

И только тут поняла, что ведь и вправду могла его не встретить, Саратов город не маленький, некоторые люди за всю жизнь ни разу не встречаются.

И я от этой мысли даже заплакала. Ну, и… И мы поженились.

Что еще вам рассказать? Было, конечно, много разного. Но так, как тогда было, конечно, больше уже не было. Я не жалуюсь, всему свое время, но…

Она не закончила, в купе вошел высокий худой мужчина лет шестидесяти, в очках, с седой короткой стрижкой, с посторонне-вежливым выражением лица, какое бывает у всех нас в поездах, когда мы вынуждены близко соседствовать с чужими людьми.

Глянул на нее, на меня, снисходительно усмехнулся:

– Опять любимую историю рассказывала, мучила человека?

– Ничего я не мучила, он с интересом послушал, правда ведь?

Я кивнул.

– Женщины, они такие, – сказал мне мужчина, усаживаясь и пригибая голову, чтобы не стукнуться о верхнюю полку. – При живом муже о нем же всякую ерунду рассказывают.

– Леша, почему же ерунда, очень хороший эпизод из жизни, почти комедия: учитель ученицу вне школы любит, а в классе не узнает! Кино снять можно!

– Меня другое удивляет, как тебе не надоест одно и то же всем рассказывать?

– Хорошее не надоедает!

Мужчина хмыкнул и посмотрел на меня с улыбкой, легким движением головы указывая в сторону супруги, словно прося снисхождения к сентиментальной женской откровенности, при этом он не брал меня в сторонники, как это подло и обыкновенно бывает у мужчин, просто ему было слегка неловко за любимую жену.

Данилов, Захаров, Саша

– А Ли? – сказала она. – А Маша?

И. Бунин. «Генрих»

Маша настолько отвыкла от России, от Москвы, что, приезжая по своим делам, останавливается не у друзей-знакомых и не у родной тети Кати в Кузьминках, а в гостинице. Цены, конечно, бессовестные, но сервис кое-где уже вполне европейский. В номере чистота, в коридоре приятные запахи, персонал расторопный, ничему не приходится удивляться, не надо ни к чему привыкать, а Маша именно не любит удивляться и привыкать. Ей нравится стандарт – достаточно широкая кровать, белое безликое белье, ожидаемый завтрак в ресторане отеля – йогурты, мюсли, салаты, овсянка, бекон, сосиски, омлет, чай в пакетиках, кофе из автомата – везде с предсказуемым стандартным вкусом.

Впрочем, это как раз не по-европейски – останавливаться в отеле, настоящий европеец прижимист, экономен, если есть возможность куда-то подселиться, обязательно это сделает. За исключением тех, кому расходы оплачивает солидная фирма. Маша же платит сама. Она очень успешный литературный агент, своевременно и проницательно взяла под свою опеку перспективных писателей, которые сейчас востребованы за рубежом, насколько вообще могут быть востребованы русские авторы.

Есть множество мест, где она могла бы гостить с бытовым комфортом, но за это нужно расплачиваться – от тети Кати выслушивать обличения ЖКХ, пенсионного фонда, поликлиник, а от друзей-знакомых – либеральные саркастические замечания по поводу СМИ, театра и кинематографа, литературы, политики внутренней и внешней. Там, за границей, Маша могла неделями не натыкаться на новости из России, если только не было очередного скандала, а тут из каждого утюга звучит: санкции, конфронтация, Путин, Путин, конфронтация, санкции – как они живут в таком агрессивном и однообразном информационном пространстве?

Всю неделю Маша ездила, встречалась со своими прежними авторами и несколькими новыми, обсуждали совместные планы. Заодно писатели, как в нашем отечестве водится, вываливали на нее свои печали, тревоги, сомнения и мучения, она утешала, ободряла. Ее все любят – во-первых, умная, во-вторых, умеет слушать, в-третьих – или, наоборот, как раз, во-первых, хороша собой в свои сорок три года, стройна, эффектна. Юный Данила, шестнадцатилетний поэт и сын писателя П., с которым она встречалась у него дома в Переделкине, был очарован, вызывался проводить Машу к электричке. Вообще-то она хотела вызвать такси, но П. и Данила отговорили – по пробкам добираться не меньше двух часов, а на электричке до Киевского вокзала всего четверть часа.

По пути Данила шмыгнул в магазин и вышел с плоской небольшой бутылкой коньяка.

– Тебе продают? – удивилась Маша.

– Я старше выгляжу.

Маша улыбнулась, Данила заметил, слегка покраснел и решил быть беспощадно честным, как и положено взрослому человеку.

– Я сказал, что отцу. Он посылает, когда запасы кончаются, а ему надо.

– Увлекается?

– Бывает.

– А ты?

– Я для смелости. У меня больше шанса не будет, ты уедешь, и чего делать тогда?

И Данила тут же отхлебнул из бутылки.

– Не хочешь?

Чувствуя себя подружкой-оторвой нахального старшеклассника, Маша выпила, стоя в пыльных лопухах у забора.

Вот она, родина, подумалось.

Данила выпил еще, сунул бутылку в карман.

– Ты не бойся, я стихов читать не буду, – сказал он. – Лучше скажи, как тебе можно понравиться?

– А хочешь?

– Еще как. Ты меня мучаешь. Я в своих девушках сразу все понимаю. Что пьют и едят, что читают и смотрят. А ты загадочная.

– Тебе кажется. Ты