Русская Америка: слава и позор - Александр Бушков

Тут появился Резанов. Штейнгель, наслушавшись всяких дурацких сплетен о нем — пустышка, ничтожество, прожектер! — все их неосмотрительно изложил в письме Бухарину. Бухарин, не будь дурак, передал письмо Резанову (который ему тоже пришелся не по душе) и, потирая руки, стал ждать, когда мстительный камергер — столичная штучка! — будет изничтожать вредного мичманишку…

По себе усадил, паскуда. Резанов был человеком благородным. Пригласил к себе Штейнгеля, отдал ему злополучное письмо и без тени враждебности устыдил:

— Что ж это вы, юноша, человека нисколечко не зная, о нем всякие сплетни пересказываете? Неудобно как-то…

Пристыженный Штейнгель извинился, и они с Резановым с тех пор были в наилучших отношениях. Резанов уговаривал барона перейти на службу в Российско-Американскую компанию, приглашал плыть с ним, когда отправится в Калифорнию играть свадьбу с Кончитой…

Так что Бухарин упорно пролетел. Затаил злобу и на Резанова, и на всех его людей. А тут и Хвостов с Давыдовым подвернулись, на которых можно было отыграться…

В общем, бравые офицеры, не ведавшие за собой ничего худого, нежданно-негаданно оказались под арестом в Охотске (к слову, в качестве штришка к портрету эпохи: именно в Охотске в это время отбывал ссылку бывший ревельский губернатор Горчаков — за то, что путал личную шерсть с государственной…).

Из-под ареста Хвостов с Давыдовым сбежали и благополучно добрались до Иркутска, где ими занялись тамошний гражданский губернатор Трескин и генерал-губернатор Сибири Пестель (отец видного декабриста). Опять-таки ради исторической правды следует уточнить, что оба высокопоставленных чиновника, как о том известно доподлинно, были жутчайшими взяточниками и хапугами (ну, впрочем, как все без исключения российские губернаторы той поры) — но в то же время они оказались и настоящими государственниками: никакого криминала в действиях лейтенантов на Дальнем Востоке не усмотрели и разрешили ехать в столицу.

В Санкт-Петербурге Давыдов (будучи интеллектуально гораздо сильнее закадычного друга Хвостова) составил словарь наречий обитавших на Сахалине туземцев и написал двухтомную книгу: «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, написанное сим последним».

(К слову, эта книга издавалась всего два раза: сначала в Петербурге в 1810–1812 гг., потом — в 1977 г. в Канаде. Это — к вопросу о нашем всегдашнем историческом беспамятстве…)

Потом оба офицера участвовали в войне со шведами, воевали храбро, были представлены к орденам — но тут умные головы в Адмиралтейств-коллегий снова подняли старое дело о «бесчинствах против японцев». Александр I в виде наказания повелел никаких орденов «разбойникам» не давать.

Не перечесть, сколько вреда этот коронованный скот, участник убийства собственного отца (знал, козел, с самого начала!), принес России своими идиотскими решениями! Подробно распространяться о нем не стоит. Достаточно лишь вспомнить четверостишие, которым припечатал самодержца Пушкин:

Властитель слабый и лукавый,Плешивый щеголь, враг труда,Нечаянно пригретый славой,Над нами царствовал тогда…

Давайте взглянем для сравнения, как решал подобные дела младший брат Плешивого, великий император Николай Павлович.

К середине XIX столетия устье Амура и прилегающий к нему район оставались, собственно говоря, ничейными — ни Россия, ни Китай эти места не контролировали, и обитавшие там пле- мена могли жить спокойно, не охваченные чьим-то высочайшим покровительством. Сначала Николай, получив от кого-то из советников информацию, что устье Амура для настоящих кораблей слишком мелкое и годится только для прохода лодок (что истине нисколько не соответствовало), повелел Амуром, «рекой бесполезной», более не заниматься. Особый комитет с участием нескольких министров и других высших сановников постановил: бассейн Амура признать принадлежащим Китаю и отказаться от него навсегда.

Но тут на Дальнем Востоке объявился русский морской офицер Невельской, который самочинно вошел на своем корабле в Амур, возле ближайшей гиляцкой деревни воткнул в землю российский флаг и объявил эту территорию принадлежащей Российской империи. И основал первое русское поселение: форт Николаевский Пост (ныне — Николаевск-на-Амуре). Тогдашний генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев его поддержал.

Шум поднялся страшный. Ориентируясь на последнюю царскую резолюцию, Совет министров собрался было предать Невельского военному суду и разжаловать в матросы, а Муравьеву тоже придумать что-нибудь этакое, чтобы мало не показалось…

Доложили императору. Николай I, ярый государственник, вызвал к себе Муравьева и, выслушав суть дела, сделал вывод:

— Где раз поднят российский флаг, он спускаться не должен!

Невельского и Муравьева наградили (Муравьев удостоился еще и почетного добавления к фамилии «Амурский» — до сих пор такое случалось только с теми, кто был отмечен за военные подвиги).

Николай прекрасно понимал, что «самовольство» пошло государству только на пользу. Его старший братец, болван плешивый, государственной мудростью похвастаться не мог.

Хорошо еще, что Хвостова с Давыдовым не посадили…

Они вскоре погибли — самым нелепым и обидным образом, как частенько случалось на Руси не только с бесполезными людишками… Так уж случилось, что однажды в Санкт-Петербурге встретились старые знакомые: оба лейтенанта, врач и путешественник Лангсдорф (участник плавания «Надежды»), американский капитан де Вульф, у которого была куплена «Юнона». Выпито было немало. Уже вечером Хвостов с Давыдовым, как ни уговаривал их Лангсдорф переночевать у него, решили отправиться к кому-то в гости на Васильевский остров.

14 октября 1809 г., поздний вечер. Хвостов с Давыдовым отправились к разводному мосту на Васильевский… На другой день их тела выбросило на берег в Финском заливе.

Как и полагается в нашем беспамятном Отечестве, оба не удостоены и паршивенькой мемориальной доски, да и улиц их имени в российских городах наверняка не найдется.

А через два года после смерти лихих моряков сложилось так, что их соотечественник оказался в плену в Японии…

Признаюсь сразу: мне этот человек не по нутру, но, поскольку я уделял место и субъектам похуже, а история эта увлекательная, придется рассказывать и о ней, она как-никак неразрывно связана с Русской Америкой…

В мае 1811 г. капитан-лейтенанту В. М. Головнину, командиру шлюпа «Диана», поручили составить точное географическое описание Курильских и Шантарских островов. На первый, самый северный остров Курил, Шумшу, еще в 1711 г. плавали казаки Данила Анцыферов и Иван Козыревский (тот самый, соучастник убийства Атласова), но в картографии они, как легко догадаться, были не сильны. В 1739 г. вторая экспедиция Беринга положила на карту все острова — но эти данные опять-таки требовали уточнения.

А собственно, почему острова названы Курильскими? Да потому, что русские их так назвали по имени местного населения — народа Курилов, тех самых айнов. И «куру», и «айну» на языке туземцев означало «человек». Те, кто жил на Курилах, называли себя «куру», а те, что на Южном Сахалине и на Хоккайдо — «айну». Никакой загадки. (С японцами айны-курилы не состояли ни в малейшем родстве, они в давние времена приплыли откуда-то из юго-западной части Тихого океана.)

В начале июля «Диана» подошла к Кунаширу, самому южному из Курильских островов. Оказалось, что японцы успели построить тут нечто напоминавшее цивилизацию: селение и небольшую крепость.

Из этой крепости и шарахнули по «Диане» два ядра, едва она вошла в гавань. Пришлось встать на якорь и послать на берег шлюпку — но и по ней стали палить. Стало ясно, что японцы в дурном настроении. Назавтра стали налаживать контакт, пустив на берег бочку с письмом. Понемногу договориться удалось, и японцы пригласили на переговоры.

Головнин отправился в крепость со штурманом Хлебниковым, мичманом Муром, четырьмя матросами и курильцем-пе-реводчиком. Там русских принял начальник, стал вежливо поить чаем и поддерживать приятную беседу. Однако вскоре его как подменили: стал орать, словно его резали, хвататься за саблю, чаще всего поминая «Ре-за-но» (потом оказалось, это он о Резанове) и загадочного Никола-Сандрееча (Хвостова). На приятный дипломатический фуршет это уже нисколечко не походило. Курилец, которого Головнин тихонько спросил, в чем дело, перевел длиннейшую тира'ду коменданта одной-единственной фразой:

— Начальник говорит, что если хоть одного из нас выпустит из крепости, то ему самому брюхо разрежут…

Пожалуй, что после такого подробный перевод уже и не к чему. Русские, недолго думая, кинулись бежать из крепости. Японцы орали всем скопом, как сто чертей, но напасть не посмели, даже располагая численным превосходством, ограничились тем, что бежали следом и кидали русским под ноги весла с поленьями — авось споткнутся. Трех человек они, набравшись смелости, все же скрутили. Остальные добежали до шлюпки.